Иностранный легион. Молдавская рапсодия. Литературные воспоминания
Шрифт:
Так выглядела победа советского оружия.
Митя Сурду поступил в университет. Его сестра Катя приехала в Кишинев вместе с ЦК комсомола. «Гайдук» вернулся с фронта цел и невредим. Свадьбу справляли в Петрештах.
Вот и весь эпилог. Он уже, собственно, был виден в прологе. Поколение, рожденное на северном склоне горы, перевалило через вершину и живет на солнечной стороне.
Моим внукам Вите и Мише В. Ф.
университет в Париже, на юридический факультет.
ГОДЫ СТУДЕНЧЕСТВА
Едва приехав, я стал бегать по городу, движимый тем страстным любопытством, с каким мы смотрим иллюстрации к взволновавшей нас книге.
Вот шумные бульвары, величественные площади, зеленые парки. Все было именно таким, как описал Мопассан.
И еще были грязные боковые узкие закоулки — убежище нищеты и отчаяния, — их описал Золя.
Какое странное смешение старого с новым я еще застал!
Блерио только что потряс цивилизованный мир, совершив перелет через Ламанш, а по улицам Парижа, по булыжной мостовой, тряслись неторопливой рысцой одноконные фиакры с кучерами в пелеринах и клеенчатых цилиндрах да тяжелые, крутоспинные арденнские лошади медленно волокли колымаги-омнибусы, набитые пассажирами. Проезд на крыше стоил на полмедяка дешевле, чем внутри. Студенты ездили на крыше.
, Под землей уже ходило метро, но лишь незадолго до войны появились автомобили-такси и на смену конным омнибусам стали приходить автобусы.
Я снял комнату' в новом, только что построенном доме. Лифта не было. Печей не было: отапливались камином, в двух метрах от огня было холодно. Освещались керосином. На улицах горели газовые фонари. Электричество было только в богатых кварталах, в особняках, в театрах да еще на Больших бульварах, где по вечерам небо было красное от электрических реклам.
По дороге в Париж я останавливался в Вене и Цюрихе. В этих городах прежде всего бросалась в глаза опрятность. В Голландии я видел, как моют тротуары горячей водой с мылом. А в Париже префект Лепин лишь в 1910 году запретил, под страхом денежного штрафа, выбрасывать мусор на улицу.
И все-таки Париж был лучшим из городов.
Нас, молодых людей, приезжавших из хмурой Российской империи, больше всего поражал аромат свободы, непривычный нам, головокружительный аромат. Он поражал нас больше, чем дворцы, храмы, музеи, театры, больше, чем священные камни, памятники двухтысячелетней истории Парижа, больше, чем весь его величественный блеск.
Да, аромат свободы.
И еще что-то, неповторимое. «Все то, чего не скажешь словом, узнал я в облике твоем...»
Не только в прозрачном летнем небе, но и в сырых осенних туманах таилось что-то милое и привлекательное, точно в этом городе сам воздух был другого и чудесного состава.
Быть может, это просто «юность из тумана мне машет белым рукавом»?
Весьма возможно.
Но почему в таком случае она не машет мне рукавом ни из какого другого города? А я видел почти все европейские столицы.
Мне случилось провести недели две в Лондоне. Не буду его описывать. Скажу только, что когда я- вернулся из Лондона в Париж, и вышел на вокзале Сен-Лазар, и сел на крышу омнибуса, и мы поехали в Латинский квартал через весь Париж, то он показался мне провинцией. Но мне не хотелось жить в Лондоне. И ни в каком другом из многих знакомых мне европейских городов. Юность и сейчас машет мне белым рукавом только из Парижа.
Я жил в той части города, которая называется Латинским кварталом. Там находятся почти все парижские высшие учебные заведения.
Ах, этот довоенный Латинский квартал, город Молодости, республика Беспечного Веселья!
Вот спускается по бульвару Сен-Мишель ватага студентов, человек пятьдесят. Они держат друг друга за руки и идут' цепью, громко скандируя: «Молодчина наша А!»
Никто не спрашивает, кто она, эта А. Всякий знает, что это Ассоциация парижских студентов. «Молодчина наша А!»
Передний распахивает дверь кафе. Лавируя между столиками, он идет к другой двери, и за ним вся ватага с криком, свистом, смехом: «Молодчина Наша А!»
Таким же порядком заходят они еще в одно, в пять, в двадцать пять кафе, сколько хватит времени и охоты: «Молодчина наша А!»
Иной читатель еще, чего доброго, скажет:
— Помилуйте, да ведь это хулиганская выходка! И как это полиция терпела такие вещи!
Дорогой читатель! Милый, дорогой читатель! Это не было хулиганством, потому что это никому не мешало. В кафе — во всех — сидели студенты, их веселые подруги и наши профессора. Самые строгие из них рмотрели на забавы молодости, только завидуя ей. Никто не унижал нас снисходительностью. Просто всем было весело и смешно.
Кто не хотел, чтобы его, упаси бог, нечаянно толкнули в торжественную минуту, когда он вводит в свой организм стакан вина или отвара ромашки, тот сидел дома или в крайнем случае ходил в респектабельные кафе Правого берега. _
А наш Латинский квартал жил добродушным весельем своего студенческого населения.
Хулиганов же не было тогда в квартале. Я ни разу ни одного не видел.
И на полицию нельзя было пожаловаться. Она хорошо знала нас и наши нравы, она не докучала нам.
Однажды вечером я вскарабкался на уличный фонарь. Я не был гимнастом. А если бы даже и был, то что это за место для тренировки — фонарь на улице Суфло, как раз перед Пантеоном?! В любом городе России я бы за такую проделку был заживо съеден клопами в ближайшем полицейском участке.
В Латинском квартале царили другие нравы.
Я уже почти добрался до горелки, когда к фонарю медленно, вразвалку, подошел полицейский и спросил меня довольно флегматично:
— В чем дело, молодой человек? Вы хотите прикурить? Вот спички.
Я спустился на землю и пошел домой. Очень мне нужны были его спички!
Как много вносили в жизнь квартала уличные музыканты!
На перекрестке появляется бродячее трио: певец, гитарист и продавец нот. Никогда они не исполняют мелодии, которая уже известна, — только новинки. Например, томный вальс на слова, вроде «Она стояла в воротах, когда он возвращался домой. Он сказал ей: «Смотрите, льет дождь. Зайдем на минуту ко мне». И она согласилась. Тогда он поцеловал ее прямо в губы».