История жизни, история души. Том 2
Шрифт:
Лиленька моя, крепко, крепко обнимаю, целую и люблю. Ада -тоже.
Ваша Аля
’См. примеч. 2 к письму А.А. Саакянц от 14.1.1965 г.
Е.Я. Эфрон
30 апреля 1966'
Дорогая Лиленька, опять пишу Вам несколько утлых строчек перед сном; два последних дня были насыщены неожиданными развлечениями: вчера ходили с Аней к N — он звал по делам, а на самом деле оказалось сплошное безделье... Я познакомилась с N много лет тому назад, когда только что приехала из Туруханска; он был тогда ещё провинциал, жил в чужой комнате — и всё принимал всерьёз. Потом, года четыре - лет пять тому назад женился на милой, простого вида, неглупой девушке. А нынче — модерная квартира с модерными картинами, милая простая жена стала рыжей, истощённого вида жеманницей 20-го века, он сам отрастил брюшко и приобрёл категорический тон, всестороннюю осведомлённость в бракоразводных делах ближних своих и некую наносную богемность облика и языка, считающуюся
А сегодня мы с Адой ходили в «Современник» на новую пьесу Аксенова «Всегда в продаже». Пьеса очень интересно и «многопланово» задумана, интересно, хоть и не по-новому, решена режиссерски и актерски — но, увы, тесна и мала сугубо студийная сцена, и поэтому действие лишено простора и воздуха, мельтешит в глазах и утомляет. «Всегда в продаже» — совесть главного героя (играет М. Казаков) — журналист, циник, продажная душа, умный, ловкий человек-флюгер; окружают его «простые советские люди» — обитатели коммунальной квартиры. В 1-м действии - жизнь «продажной совести» среди оглуплённых сталинскими временами, покорных всяким проявлениям власти– людей — очень разных и очень беспомощных перед лицом произвола. Второе действие — те же самые персонажи, перенесённые в некий антимир, в некое «иное измерение», где весьма обычные и привычные ситуации 1 -го акта доведены до абсурда — т. е. пальцем показано на то, «до чего это доводит». Лейтмотивом всей пьесы проходит занятный образ хамки-буфетчицы — карикатура «кухарки, правящей государством» и до самых вершин доносящей куха-рочью свою сущность, хамство, мещанство, невежество. Кухарка, си-речь буфетчица2, вдобавок оказывается мужчиной и в последних сценах пьесы приобретает явственное сходство с зарвавшимся Хрущевым... Всё очень занятно, очень рассудочно, абсолютно лишено души и... я предпочитаю Чехова; и даже — Островского! Сегодня канун майского праздника; Ада «гостит» у меня; завтра зайдёт Аня, и м. б. все втроём отправимся с визитом к Л. Г. Бать3. Начала предтарусские сборы и уборки... и — ничегошеньки не хочется делать! Спокойной ночи, Лиленька; простите за каракули! Целуем и любим...
Ваша Аля
1 Письмо, по-видимому, написано А.С. вечером 29 апреля или в ночь на 30 апреля, так как спектакль «Всегда в продаже. Сатирическая фантазия» шел в театре 29 апреля 1966 г.
2 В спектакле, поставленном О. Ефремовым по пьесе В. Аксенова «Всегда в продаже. Сатирическая фантазия», роль «зав. буфетом» в очередь с Г. Волчек исполнял О. Табаков.
3 Лидия Григорьевна Бать (1900-1980) - писательница, переводчица, приятельница А,С. со времен работы в Жургазобъединении.
Е. Я. Эфрон
30 апреля 1966
Дорогая Лиленька, пишу несколько строк перед сном, чтобы поприветствовать Вас — когда? С утра? Когда к Вам попадёт это очередное письмецо? Когда бы Вы его ни получили, знайте, что я мысленно с Вами — и всегда думаю о Вас, и чувствую Вас, и со-чувствую с Вами!
Вы знаете, в тот раз, что мы были у Вас1 с Адой, мы решили «кутнуть» и доехали до центра на такси. Было очень интересно ехать, т. к. обе совершенно не знаем этого района Москвы, а он сохранился почти неприкосновенным — «Застава Ильича» и ещё какие-то длинные-длинные улицы, теперь переименованные, а прежних названий я не знаю — кроме Владимирки.
Как-то особенно почувствовала, до боли в сердце, как мне дорога та Москва, безвозвратно ушедшая, та Москва, которая единственно и была Москвой... Всё смотрела и смотрела на ряды нетронутых, двух- и трёхэтажных домов с подворотнями (а в глубине -зелёная травка, собачьи будки, бельё сушится, какие-то сарайчики греются на солнце...) — на неожиданно возникающие, такие разные, синие, розовые церкви (да, да, и церкви сохранились - по крайней мере видимость их!) — на изредка попадающиеся особнячки с колоннами и многозначительными, аллегорическими фризами вдоль фронтонов... От безлично-бедных окраинных домиков, постепенно «крепчающих» в ремесленные, торговые, потом и вовсе купеческие
Сколько же мы с мамой ходили по Москве, когда я была маленькой! И как же мама, такая физически близорукая, а душевно — дальне- и глубокозоркая — научила меня всматриваться, вглядываться и вдумываться в Москву - любить ее, знать ей цену, знать цену её единственности и ни на какой иной город непохожести! Да, этому всему уже полвека - шутка сказать! И какое пятидесятилетие прошло! — а теперь оглядываешься, как чужестранка, на безнадежный, казённый, бездушный стандарт новостроек и разумом понимаешь насущность этих квартир — с ваннами и «совмещёнными санузлами», а душе до всего этого как-то нет дела... Да, не хлебом единым жив человек — да и хлеб ли этот железобетонный стандарт человеческих жилищ?!
А теперь, погуляв с Вами мысленно по недобитому кусочку Москвы, ложусь спать <...>
Крепко, крепко целую и люблю!
Ваша Аля
' Е.Я. Эфрон в это время находилась в больнице.
Е.Я. Эфрон
6 мая 1966
Дорогая моя Лиленька, <...> вчера проехала от Вас большой кусок на автобусе до метро и вновь выворачивала шею, глядя на домики и церкви, которые, каким-то чудом уцелевшие, грустно радуют. Какие же они красавицы, несмотря на вылинявшие свои каменные одежды, какие гордые, светлые, возвышенные и устремлённые вверх! как возвышаются над бытом\ и какое всё же они, церкви, рассудку вопреки, доказательство гениальной духовности того самого народа, который на наших глазах превратился в народ материалистов. Превратился ли?
Нынче с утра холод и ветер страшенный; как водится, именно в этот день и топить перестали. <...>
Крепко целую Вас, люблю и всегда с Вами и внутри Вас.
Ваша Аля
Е.Я. Эфрон
13 мая 1966
Дорогая Лиленька, сейчас отбывает Ада с вещами и кошкой (!) в машине, а я - поездом (не вмещаюсь!). Третьего дня успели на выставку цветов в Манеже и, главное, в Кремль; была внутри двух соборов (остальные временно закрыты) и вспомнила очень многое — маму и детство1. Всё, кроме соборов, - неузнаваемо, да и они без икон - только иконостасы и стенные росписи; правда, некоторые иконы экспонируются отдельно, но именно «экспонируются». Крепко обнимаем!
Ваша Аля
' В письме к П. Юркевичу от 21 июля 1916 г. М. Цветаева пишет: «...хожу с Алей в Кремль, она чудесный ходок и товарищ. Смотрим на соборы и башни» (Таллин. 1989. № 2. С. 116-123).
Е.Я. Эфрон
17 мая 1966
Дорогая моя Лиленька, мы здесь с пятницы, нынче вторник, переделали уйму дел, а всё конца-края не видать. Всё так трудоёмко и громоздко — Бог весть отчего. Или всё потому, что «годы не те»? И вообще — всё не то и всё не так. Первые после нашего приезда дни стояла июльская жара; сирень, только что начавшая распускаться, на наших глазах раскрылась до предела и начала сереть и ржаветь, уже увядая. А сегодня набежали тучи и вновь резко похолодало, и от этих лихорадочных скачков трудно дышать; и не только это: неустойчивость природы создаёт твою собственную внутреннюю неустойчивость... Как мы все тесно связаны с землёй, небом, солнцем, ветром, грозой, какие мы все - пусть жалкие, слабые и зачастую недостойные такого родства - дети земли! Да и неба! <...>
Вечная моя жалость — это то, что нельзя Вас с Зиной перевезти в Тарусу, которая и затевалась-то с мыслью, с мечтой о вас! Всякая, связанная с Тарусой, радость мне вполрадости, всякая её красота - вполкрасоты, т. к. всегда - под лейтмотив: «ах, если бы Лиля видела! Если бы Зина видела»! И в самом деле: если бы вы обе видели, как стеной стоит и цветьмя-цветёт голубая, цвета грозы, фиолетовая, цвета аметиста, белая, чуть кремовая, цвета сливок - сирень! Как застыла она в торжестве своего расцвета, в своём апогее, в своём полудне! А сейчас её красота меня лишь тревожит и даже раздражает, потому что вечно помню, что вы обе, такие мне родные и такие мои– моё «поколенье с сиренью!»' - рассованы по больницам, и весна проходит мимо или светит вам лишь отражённым светом! <...>