Избранное: Стихотворения. Поэмы. Переводы

Тарковский Арсений Александрович

Несправедливость

Истомил мою душу Бесконечный обман. Плот забросив на сушу, Отступил океан. Зрячий посох слепого Не доищется крова, И чарыки [99] хромого Не добьются стремян. Тем — забота пустая Да казна золотая; Этим — отповедь злая И дырявый карман. Облака — на вершине, Вольный ветер да иней… Опаленной пустыне Снится горный туман. Прелесть этого мира — Мертвый мрамор кумира. Пальцы грешного пира Запятнали Коран. Если пел я — молчали Соловьи… Но печали Спеть Фраги помешали Самый лучший дестан.

99

Чарыки — обувь, род сандалий.

Нищий царь

Превратятся туманные горы в песок, С черным сланцем и твердым кремнем разлучась, Разобщенные капли сольются в поток, В океан превратятся, со льдом разлучась. Всё-то спорим, да вздорим, да ссоримся мы; Наши очи в слезах, и в тревоге умы. Размотали бы сытые пиры чалмы, С книгой божьей, с народом-отцом разлучась. Зло и скверна земной захлестнули предел. Кто, скажите, о братьях из вас порадел? Черный ворон — и тот бы до звезд долетел, С дотлевающим в прахе гнильем разлучась. Чт'o развратнику родина, вору — народ? Трус бежит там, где храбрый оружье берет. Как поведаешь скорбь, если русло найдет Слезный ток, со своим тайником разлучась. Малодушный томится всегдашней тоской, Перед мужем достойным теряет покой, Покидает подругу в пустыне мирской, С теплым кровом, едой и питьем разлучась. Ополчается ради свободы храбрец. Малодушный спасает свой жалкий ларец; Бродит жадный купец, ищет кладов глупец, Спит

мертвец, со своим сундуком разлучась. У блудницы — докучная алчность в глазах; У везира-глупца — беспорядок в делах. Дал красавице черные брови аллах, — И тоскуешь на ложе ночном, разлучась. Пристрастились торговцы к пределам чужим. Караваны уходят, уносится дым… Кровью плачет Фраги, кровью плачут пред ним Царь и нищий, с последним умом разлучась.

Семь цветов мира

Постигая бытия Многоцветный океан, Славит бога плоть моя, Дух мой песней обуян. От печали пропадешь, Если правде предпочтешь Обольстительную ложь, Соблазнительный обман. Зеленеющим лугам, Розовеющим садам Путь добра — взгляни, Адам! — Всей земной природе дан. Алчность молвит: «Мне бы жить, Плотской прелести служить, Сытно есть, и не тужить, Да носить высокий сан». Сердце молвит: «Я — базар. Ты продашь небесный дар За лукавство женских чар. Я — греха живой капкан». А перо в руке моей: «Раскрывай тетрадь скорей!» «Гур-ру!» — сизых голубей Говорит гурлящий стан. Соловей свистит: «Я тот, Кто весну полей поет, Кто над розой слезы льет, А дворец мой — гюлистан!» Плачет нетопырь: «Аллах, Ты вложил мне в сердце страх; Я сгорю в дневных лучах, Спрячь меня в ночной туман!» Дрозд щебечет: «Илляллах!» [100] Стриж: «Создателю хвала!» Говорить: «Кулхувалла» [101] — Аист учит мусульман. Турухтан свистит: «Ты чей?» А удод: «Я сват царей, Я — посол в юдоли сей. Мой владыка — Сулейман». Стрепет ходит по степям Да глядит по сторонам, Говорит: «Не здесь ли нам Светлый рай обетован?» А журавль: «Я улечу, Я из Ганга пить хочу; Под Багдадом разыщу Расцветающий тюльпан». Стонет сыч: «Я счет веду, Числю горе и беду, Средь руин я пропаду, От своих рыданий пьян». Говорит Исхак [102] : «В плену Солнце правды помяну. Раб тоскующий, кляну Знойный Шам [103] и Шебистан». Молвит горлица: «Живем — Гнезда вьем, но все уйдем. В три прута я строю дом: Что мне гром и ураган?» Молвит ястреб: «Жизнь мою Я провел в лихом бою. Яд воспоминаний пью, Брошенный в тюрьму буян». Куропатка: «Я молюсь». Утка: «Я в мольбах клонюсь». Долетает белый гусь До пределов горних стран. Голубок охрип от слез, Горд павлин, да безголос. Феникс меж горящих роз Воспевает Хиндостан. Мудрый попугай постиг Человеческий язык, Жить среди людей привык, С ним беседует султан. «Предан истине святой, Населил я край степной. Где, друзья, детеныш мой?» — Плачет, жалуясь, джейран. Воет волк: «В глухом краю Утолю я злость мою. Нападу на след — убью! Я — разбойник и смутьян!» Семь земель — один чертог. Каждой твари внемлет бог, Злак поет у божьих ног, Речь свою ведет бурьян. «Все исчислится судьей: Каждый шаг неверный твой, Каждый помысел дурной», — Учит смертного Коран. Горделивым, как Юсуп [104] , Терпеливым, как Эйюп [105] , Будь, когда ты, как Якуб [106] , Оставляешь свой Кенган. Жаждет дух: «Напиться дай!» Страждет разум: «Где твой рай?» Да увижу горний край, Благодатью осиян! Конь арабский говорит: «Подо мной земля дрожит. Любит истинный джигит Звучный звон моих стремян!» Кляча ржет: «Моя судьба — На спине носить раба. Я — рабыня, я слаба, Я в крови несчетных ран». Говорит осел: «Мой род От булыжника идет. Маюсь я в кругу забот, Воду пью и ем саман [107] ». А корова: «Почему Столько мух в моем дому? Я была главой всему, А теперь — слепень мой хан». На себя, Махтумкули, Погляди! Друзей моли, Чтобы слово не сочли Ложным, если в нем изъян!

100

«Илляллах!» — «Ля илляха илляллах» (араб.) — начальные слова мусульманского догмата: «Нет божества, кроме Аллаха».

101

«Кулхувалла» — здесь: искаж. арабская формула. Означает: «(Я) раб аллаха».

102

Исхак — арабская форма имени Исаак.

103

Шам — Сирия.

104

Юсуп — туркменская форма имени Иосифа; имеется в виду почитаемый в исламе, иудаизме и христианстве Иосиф Прекрасный.

105

Эйюп — библейский Иов, почитаемый в исламе как пророк.

106

Якуб — мусульманский пророк; соответствует библейскому Иакову.

107

Саман — мелко нарубленная солома.

Сад

Для красавицы-души Правда — благодатный сад. При царе-глупце — в тиши Трусы нежатся да спят. Где ты, конь моих удач? Конь удач уходит вскачь; И Ширин [108] вздыхает: «Плачь! Плачь, Ширин, горит Фархад!» Небо надо мной — огонь, За спиною — свист погонь; Сердца моего не тронь. Сердце мне ножи язвят. Говорит огню кебаб: «Бьет меня язык. Я слаб, Я зубов несчастный раб. Я ни в чем не виноват!» Молвит камень: «Я бедняк». Молвит кряж: «Я нищ и наг, У меня в ущельях мрак, Тучи на глазах лежат». Иноходец ржет: «В бою Положись на стать мою, Я на месте не стою; Храбрецу я — друг и брат». Рыба говорит: «Мой дом В океане голубом. Что мне берег твой? Кругом Волны весело кипят». Молвит роза: «В мой чертог Соловей влететь не мог. Мой последний лепесток Обрывает снегопад». Соловей: «Моя страна — Розовая купина; Дай настроить мне, весна, Горло на высокий лад!» Барс: «Я спутником луны Стал в притине тишины. Две луны во тьме видны — То глаза мои горят». Говорит глоток вина: «Чаша выпита до дна». Амбра: «Я — распылена, Я — душа цветочных гряд». Золото: «Я — не твое!» Сон: «Я — тень и забытье!» Слово: «Я — твое питье, Есть во мне и мед и яд!» Робкий молвит: «Пощади!» Храбрый: «Слава впереди!» Сердце мечется в груди, В пламя бабочки летят. И любовь мне говорит: «Ты — железо, я — магнит». И Махтумкули горит, И уста его молчат.

108

Ширин (букв.: сладкая) — героиня поэмы «Хосров и Ширин» Низами и «Фархад и Ширин» Навои. Образ женщины, верной в любви и дружбе.

Путь

Кипит живых речей поток, Играет разум вдохновенный, Но темной тучей злобный рок Проходит по лицу вселенной. И меркнет взор, и на щеках Золой лежит смертельный страх, Слова уносятся, как прах, И разум тяжко спит, как пленный. Кто — смертный — видит мира дно? Заглянешь в бездну — в ней темно. Я пью любовное вино, И мне тяжел мой кубок пенный. И вдохновение мое, Смутясь, впадает в забытье, И роковое острие Грозит моей душе смятенной. Даны садовники садам, Туманы — горным высотам, С женою делит хлеб Адам, А я один в юдоли бренной. Ума несметная казна Растратится, распылена: Дела, кочевья, времена Проходят чередой мгновенной. Всё миру суетному впрок. И в добром сердце скрыт порок. Соедини меня, пророк, С моей подругой несравненной! Когда берется хан за труд — Мотыги бедняки берут. От песни утешенья ждут И жалкий раб, и шах надменный. Поёшь, а миру невдомек, Что твой язык солгать не мог. Бредешь, Фраги, — твой путь далек, Далек твой Хинд [109] благословенный.

109

Хинд — здесь: Индия.

Унижение

Сын Адама, непрошеный гость на земле, Подлым роком тебе суждено унижение. Речь твоя вдохновенная тонет во зле; Замолчи,

для чего тебе это мучение? Здесь кочевья твои не оставят следа, Отгорят очаги, расточатся стада, Что рабыням тиранов земных до стыда, Если суками сделало их наслаждение? Станут нищими шахи, лекарств не найдут. Нелюбезен изгнаннику чуждый приют. Что за чувства покоя душе не дают, Захлебнувшейся пламенем в ожесточении. Дети праха земного довольны собой, Правдолюбцы и лгущие наперебой С гор, дивуясь, глядят на простор голубой И теряют в безводных пустынях терпение. Ты не знаешь, когда тебе смерть суждена — В пору глупого бденья иль праздного сна. По земле ты скитался во все времена И остался в неведенье и заблуждении. «Мне бы денег мешок!» — говорит нищета. «Мне бы — свет!» — слепота. «Мне бы в путь!» — хромота, Пресмыкается низость, и льстит суета: «Самого Искандера [110] мой шах совершеннее!» Этот — в шапке богатой, тот — беден и гол, Злобе — шахский венец, кривде — шахский престол, Ветру жгучему — степь, зною лютому — дол, Бедняку — недоед, богачу — пресыщение. Обвиняют, клеймят и пытают иных; Нищих гонят на стужу — тепло не для них; За невестой в Гурген приезжает жених; Умирающий молится об исцелении. Кто-то хвалится тем, что к любимой идет; У кого-то истерзан молчанием рот. Ты горел на огне повседневных забот, Ростовщичеством кончилось это горение. Божье имя назвать невдомек одному; У другого подруга — что месяц в дому, А моя начинает с утра кутерьму, И до тьмы пребывает мой дух в раздражении. Кто-то мир называет обителью слез И горюет, что рок его близких унес; Чей-то лик по весне был румянее роз, А потом проступило уродство и тление. Кто-то прожил до старости в темном углу, Кто-то лжет, кто-то молча потворствует злу; Этот жив, тот уходит в загробную мглу, Та блудница свое восхваляет падение. Кто-то желчь ядовитую выдаст за мед; Кто-то кривду посеет и след заметет; Кто-то в гроб свои тайны с собою возьмет, А мои — разболтало мое вдохновение. Одному закатившейся младости жаль, На другого и юность навеет печаль, И на поясе подлого яркая шаль Проклинает вседневно свое поношение. Что за сны предо мной чередою прошли! Голос твой не звучит мне из чуждой земли. Жизнь влачит в унижении Махтумкули — У ничтожества жалкого он в услужении.

110

Искандер — Александр Македонский, почитается в исламе как пророк.

Безвременье

Мир, одержимый суетой, Грешит безумными делами. В Каруны метит род людской, Все ныне стали крикунами. В пороках тонет бай-скупец. Где солнце праведных сердец? В чертогах родины купец Торгует жалкими рабами. Иссякли воды наших гор, Не рвется ветер на простор. Когда-то веселивший взор Гурген пересечен врагами. О, царство непроглядной мглы! Пустеют нищие котлы; Народ измучили муллы И п'uры с их учениками. Смертельно родина больна, Разрушена и сожжена. Джигиты в наши времена В темницах стали стариками. Грабеж да бедность… И, греша, Ожесточается душа. И ветер, яростью дыша, Огнем проходит над степями. Истощены, угнетены Отчизны лучшие сыны. Лихие стали скакуны Простыми вьючными ослами. Достойный муж, как трус, дрожит; Красавица забыла стыд; Шах, как змея, народ язвит. Хан вьется вороном над нами. Где честь? Где верность и любовь? Из горла мира хлещет кровь. Молчи, глупцу не прекословь, Страна кишит клеветниками. Язык мой против лжи восстал — Я тотчас палку испытал. Невежда-суфий [111] пиром стал, Осел толкует об исламе. Злак не растет в тени тюрьмы. Померкли светлые умы. Глупцы, надевшие чалмы, Вдруг обернулись мудрецами. Ворует вор, богач берет, И наг и нищ простой народ; С живого шкуру бай дерет, И сладу нет с ростовщиками. И горы, словно корабли, По морю слезному пошли. И кровь из глаз Махтумкули Бежит хазарскими волнами.

111

Суфий (от араб. «суф» — шерсть) — букв.: человек, носящий власяницу; в переносном смысле — аскет, мистик, монах.

Вдали от родины

Жизнь, дарованная мне, Алой розой облетела, И душа моя в огне, И в огне томится тело. Жизнь моя! Какой гоклен Перенес подобный плен? Речь моя — зола и тлен Для родимого предела. От весенних рощ вдали Дни мои в слезах прошли. Больше нет Махтумкули, Скорбь его осиротела.

Возвращение на родину

Я слишком рано испытал Жестокого мира гнев. Я заклинаю: пощади! Стенаю, осиротев. В одеждах пестрых дольный мир Сиял, светился, играл, И я склонился перед ним, Наряд гробовой надев. Скиталец темный — я всю жизнь Бродил по нищей земле, И у меня в ушах звучит Разлуки немой напев. Стыдясь, влачу я саван свой С тех пор, как сердце мое С ума сошло, в недобрый час На царский престол воссев. Зачем я хитрую лису Хмельным вином напоил? Зачем я отвязал свинью? Она разорила хлев. У волка пасть в крови ягнят, Убийство — дело его; Он — ловчий, он пойдет по кровь, Измучась и одряхлев. Но как поступит старый волк, Что будет делать лиса, Когда в угодья их придет Властительный ловчий лев? Себя джигитовым конем Считает вьючный осел, — И сам я оседлал осла, В скитаниях обеднев. Бесчестье перед прямотой Дрожит в юдоли мирской И принимает образ жен И розовый облик дев. Султаном доблестных мужей Могучий был Чоудор-хан [112] . Я малодушных посрамил, О родине восскорбев. И я любил, но, как Юсуп, Огня любви не бежал, — У ног Зулейхи в смертный час Крыла смежил, догорев. И, как Юсупу, царский жезл Не стал судьбою моей, И жарко дышит мне в лицо Печали отверстый зев. В полночном небе — золотых Чертогов я ей не возвел, Зато гоклены — мой народ — Снимают мой щедрый сев. И посох свой Махтумкули Сложил в приютном краю, Народу песней поклонясь Под сенью родных дерев. Джигиты Сначала невежду смешит Ему непонятное слово. На кряже туман пролежит До первого ветра морского. Гляди, не покаясь, умрешь, Душа пропадет ни за грош — Блудишь ли, хмельное ли пьешь, Бежишь ли из края родного. Таятся предатель и тать, А мудрый не может молчать; Заплачет верблюдица-мать, Ища сосунка дорогого. Под солнцем растопится лед. Покоя джигит не найдет, Пока не разделит забот С подругой своей лукобровой. Сынам седоусый боец Покажет почетный рубец. Неопытный ищет храбрец Водительства мужа прямого. Немолчная песня обид О чести и мести гремит; На бой подымаясь, джигит Не слышит стороннего зова. Уйдешь, не оставив следа, Джигит неразумный, когда В свои золотые года Ты смеха не знал молодого. Господни гласят письмена: Живому любовь суждена. Глазам ослепленным — луна Предстанет еще без покрова. С вопросами юность пришла, — А жизнь и тревожна и зла… И снова гора да скала Седого зовут зверолова. Ты взыскан высокой судьбой; До гроба ты будешь собой, Фраги, песнопевец седой, Поющий над розами снова!

112

Чоудор-хан — глава племени чоудоров, в котором Махтумкули видел возможного объединителя туркменских племен.

Разлука с братом

Что делать мне? Как не рыдать, Когда мой свет закрылся тучей? Что делать мне? Как не страдать, Когда на сердце пламень жгучий? В плену мой брат, наперсник мой. Как возвратить его домой? И счастье в сумрак неземной Уносится звездой падучей. И, сострадая мне, друзья Глядят, как вянет жизнь моя И гибну я, песок поя Всегдашних слез росой горючей. Мужи достойные сошли В объятья матери-земли, И руки вкруг меня сплели Разлука и неверный случай. Плачь иль не плачь — настанет срок — И ставку выиграет рок. Бегу, — меня, сбивая с ног, Хватает жребий неминучий. Вращается небесный свод, Проносится за годом год, За жизнью — жизнь, за родом — род, И торжествует вихрь летучий. Зачем душа моя скорбит? Я был свидетелем обид. Судьба ничтожного щадит, — Исходит кровью муж могучий. Я рыскал по чужой земле, Я стал собакой в Кербеле, Но рок меня настиг во мгле И впился в плоть, как терн колючий. Шел день за днем, за часом час, Мой ныл охотничий погас… С руки не рвется бехрибаз [113] , Нет у меня стрелы певучей. Смотрите: строится чертог; Мое чело — его порог. Мне жилы вскрыл строитель-рок, Чтоб замесить песок зыбучий. Махтумкули — полуживой, Сраженный силой роковой — В слезах взывает сам не свой: О сжалься, пощади, не мучай!

113

Бехрибаз — порода сокола.