Колосья под серпом твоим
Шрифт:
Алесь только теперь вспомнил, что с собрания у Киркора Лизогуб и Ходзька вышли вместе. Конечно, не может быть и речи, чтоб взрослый человек натравил их друг на друга. Видимо, просто высказал раздражение, возмутился «мужицким сепаратизмом изменника». Этого было достаточно. Нашел себе добровольного цепного пса. А может, и не в «мужицком сепаратизме» корень всего, а в его неосторожных словах о крепостничестве. Наверно, так.
— Я не собираюсь вилять перед вами хвостом, — сказал Алесь. — Однако я далек от мысли огулом порочить или огулом хвалить какой-то
— Завертелся, как вьюн на сковороде, — сказал Дэмбовецкий.
— …кроме, конечно, таких поляков, как наш Дэмбовецкий. Что поделаешь, бывают печальные исключения, — сказал Алесь.
Корвид придвинулся ближе.
— Но я не понимаю, — продолжал Алесь, — какое отношение к Польше имеют немец фон дер Флит, русский Воронов, литовец Корвид, белорусы Телковские и вы, граф Лизогуб? Мне кажется, это дело господина Цыприана Дэмбовецкого. Я готов поговорить с ним на эту тему. С ним одним.
— Я поляк, — сказал Лизогуб.
— За сколько? — спросил Алесь. — И с какого времени?
— С того времени, когда мои родители поняли, что от дворянина, который называет себя белорусом, смердит конюшней и дерьмом.
— Не предательством по крайней мере.
— Навозом, — сказал Лизогуб. — И вы, кня-язь, еще осмеливаетесь ругать порядок, заведенный славными дедами! Кричать что-то о «крепостничестве»!
Алесь засмеялся.
— Вон оно что, — заметил он. — Я так и думал, что не в нации здесь дело, что я ударил вас не по национальной чести, а по карману.
— Слышите? — спросил Лизогуб.
— Слышим, — мрачно ответил Гальяш Телковский. — Я думал, ты врал.
— Я тоже думал, что все преувеличено, — отозвался фон дер Флит. — Извините, граф.
— Ясно, — мрачно сказал Корвид.
Воцарилось молчание. Потом Лизогуб прошипел, весь дрожа от ярости:
— И ты еще хочешь, чтоб я назвал себя твоим скотским именем, хам с титулом?
— Нет, для тебя это слишком большая честь.
— Кто вас принимает всерьез? — наклонил голову Лизогуб. — Кто вас уважает, безразличные к себе люди? Правильно сказал Ходзька: мы вас терпим как форпост против варваров. Все вам оказывают милость, опекая да присоединяя. Просто жаль, что пропадете. И напрасно, потому что только лишние хлопоты с вами. Руководи, по-отечески опекай, корми…
— Сволочь! — Алесевы губы побелели. — Грабили, жрали, да еще…
— Что у вас грабить? — издевался Лизогуб.
Лицо Алеся сделалось неузнаваемым. Приступ страшного дедовского бешенства подступил откуда-то изнутри.
— Оставь, — испугался фон дер Флит, — они опасны.
Но Игнаций не обращал внимания:
— Милость! Милость вам оказывают! Чем бы вы были без нас?
Чувствуя, что теперь он не сдержится, Алесь размахнулся и, вложив всю свою силу, треснул ему по щеке левой рукой, поддав под челюсть снизу правой.
Лизогуб взвизгнул, отлетая.
Весь вид Алеся был так страшен, что компания медлила наброситься на него. Один только
Метил в голову.
Но у Загорского реакция против шпаги, против кулака была мгновенная.
Алесь дернул головой, и кулак Ольгерда с маху налетел на медную острую задвижку вьюшки.
Корвид отскочил, согнувшись. Из ладони ручьем лилась на пол кровь.
Отбросив ногой Язэпа Телковского, Алесь стал в угол и приготовился. Налетел фон дер Флит — по морде, по морде сушеной треске. Ногой в пах Гальяшу Телковскому… Приближается Лизогуб… Опять в челюсть.
Все же его вырвали из угла, окружили. Кто-то, — наверное, фон дер Флит, — ударил сзади по голове. Лизогуб двинул в грудь…
И вдруг все утихло. Дверь уборной открылась, и оттуда вышел учитель гимнастики, отставной офицер из молодых, подобранный и широкогрудый, с удивительной фамилией Крест. Креста большинство гимназистов даже любило, потому что он не кичился, не корчил из себя учителя, а поскольку спорт едва-едва начал входить в моду и никто не считал его серьезной дисциплиной, а преподавателя полноценным, Крест держался с гимназистами просто и ровно, скорее не как с учениками, а как с младшими товарищами. Это проявлялось во многом. Между прочим, и в том, что он никогда не пользовался уборной для учителей.
Все отскочили. Крест стоял, вытирая влажные руки платочком, и белозубая улыбка лежала на его розовом лице.
— Курите в уборной, балбесы? — обратился он к Телковским. — Все курят, халдеи вы… Будете иметь куриную грудь, вот что.
Все, кто нападал, опустили головы. Только Алесь смотрел прямо в глаза Кресту. Видел, как плавала на красивом лице учителя добродушная улыбка.
— Извините, джентльмены, — сказал Крест, — я случайно слышал все. Я не хотел бы мешать вам. В таком случае мне пришлось бы просидеть в уборной до конца рекреации. Не обращайте внимания.
Пошел прочь. Потом остановился возле Лизогуба. Доброжелательно посоветовал:
— Разве так бьют? Если бьешь, бей в живот.
Крест завернул за угол, и вокруг Алеся опять забурлило. Он раскидывал тех, кто цеплялся за него, как мог, получая за каждый удар четыре. В груди свистело. И вдруг мелькнул перед глазами Лизогуб, а потом в глазах вспыхнул острый мрак…
Игнаций воспользовался советом.
Держась за солнечное сплетение, Алесь качался на ногах и не мог вздохнуть. Все вокруг то темнело, то прояснялось.
Лизогуб стоял перед ним и цедил сквозь зубы слова, которые тоже то исчезали, то долетали откуда-то издали, то вдруг жужжали в самом ухе:
— Слушай, ты, дерьмо… ты, мужицкая кукушка… ты, грязное белорусское быдло… Мы тебя для твоей же пользы немного потопчем ногами, поучим… А перед этим ты запомни мои слова…
Загорского наконец отпустило. Еще мгновение — и он задохнулся б. Невероятно сладкий воздух ворвался в грудь. Начало светлеть перед глазами.
— Иуда! — со всхлипами хватал воздух Алесь. — Мразь!