Конфликтология XXI века. Пути и средства укрепления мира
Шрифт:
5. Pareto V Manual of Political Economy / Transl. by A. S. Schwier. New York: A. M. Kelley, 1971.
Конфликты бизнеса и власти в России: концептуальные рамки исследования
А. В. Алейников
доктор философских наук, кафедра конфликтологии, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет
И. Д. Осипов
доктор философских наук, профессор, кафедра истории философии, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет
А. Г. Пинкевич
кандидат политических наук, доцент, кафедра конфликтологии, Институт философии, Санкт-Петербургский государственный университет
A.V. Aleinikov
Doctor of Philosophy, Associate Professor, Department of Conflictology, Institute of Philosophy, Saint Petersburg State University
I. D. Osipov
Doctor of Philosophy, Professor, Department of History of Philosophy, Institute of Philosophy, Saint Petersburg State University
A. G. Pinkevich
PhD, Associate professor, Department of Conflictology, Institute of Philosophy, Saint Petersburg State University
Суть
Нас будет интересовать аналитическая проблема не столько доказательства наличия конфликта между властью и бизнесом, сколько описание форм его протекания, механизмов и социальных последствий его разрешения. Можно говорить о наличии в современной России реальной социальной ситуации, в которую вовлечены группы интересов, бизнес и государство, каждая из которых: 1) стремится к изначально несовместимым целям, или к одной и той же цели, достижение которой возможно только для одной стороны, и (или) 2) которые намерены использовать несовместимые средства достижения определенной цели [Wasmuth 1996: 175–187].
В целом, необходимо ответить сразу на несколько вопросов. Чем определяется институциональное развитие конфликтов российского бизнеса и государства? Каковы стратегии поведения бизнеса в конфликте с государством в условиях особой институциональной среды России? На что нынешняя система конфликтных взаимоотношений похожа в наибольшей мере – патронаж, силовой конфликт, симбиоз, «сетевая олигархия»? Или же речь должна идти о причудливой смеси различных моделей?
Конфликтное взаимодействие обусловлено самой природой власти и бизнеса. Проблему представляет не столько наличие конфликта, уровень, степень остроты и форма его протекания, сколько сами механизмы и социальные последствия его разрешения. Отсутствие механизмов управления конфликтами между бизнесом и государством порождает кризисную форму развития социума [Бизнес и власть, 2011: 263].
А. Аузан предложил достаточно релевантную классификацию стратегий взаимодействия бизнеса и власти на постсоветском пространстве (табл. 1: [Аузан 2014]).
Таблица 1
Критерии различия альтернативных стратегий взаимодействия бизнеса и власти
Укрепление «вертикали власти» в России привело к системной остроконфликтной форме распределения ресурсов между государственными корпорациями, министерствами, регионами и частным бизнесом, контролируемым членами правящей коалиции. В России наблюдается процесс конвертации «быстрых и молодых денег» в государственные ресурсы, во властный статус. Распределение статусов в системе власти является самым высокодоходным бизнесом, самым выгодным вложением ресурсов, защитой от политических рисков. Количество супербогатых людей во власти, как и количество людей, ставших богатыми благодаря властному статусу, демонстрирует осознание активной частью населения того, что только государственный статус открывает вход к распоряжению ресурсами.
В решающей степени происхождение и характер непрекращающихся конфликтов в российском треугольнике «бизнес – власть – общество» определяется следующим обстоятельством: Ценности духа капитализма, воспетые Максом Вебером, в России имеют другую тональность и окраску. Они мифологически воспринимаются населением лишь как благополучная и удобная жизнь и принимаются только тогда, когда такая жизнь достается сразу и целиком, в готовом формате, не меняя ни самого социального субъекта, ни его привычного житейского распорядка. Это – ценности «наполнения супермакетов невидимой рукой государства». Горизонтальные сети сближаются с государством как защитником в конфликте с другими сетями, они лояльны государству в той мере, в какой оно защищает их от уничтожения при конфликте.
Главная проблема – организация поля конфликтов. Российская специфика заключается, по мнению российского исследователя Александра Ахиезера, в том, что власть находится в постоянном страхе перед тем, что конфликты породят неконтролируемую дестабилизацию и поглотят страну. Эта опасность подавляется вторжением в конфликты на нижних уровнях, создавая специальные органы контроля, слежки, подавления. Российский политолог Глеб Павловский замечает, что российская власть боится конфликтов, гасит или забалтывает их, направляя свою силу против самого конфликта, а не в защиту его сторон. Власть, навязывая неравенство сторон конфликта, ищет виновника, а не решение. При формировании спроса на виновную сторону, у участников конфликта появляется соблазн использовать в конфликте государство друг против друга, тем самым, коррумпируя конфликт. Слабая сторона конфликта, лишенная правовой защиты, должна либо заплатить за выход из конфликта, либо капитулировать. Власть рассеивается в поле конфликтов, текущее управление которыми складывается из отсрочек, зигзагов и маневрирования. «Российская власть перегружена неуправляемыми конфликтами, как советская экономика – плановыми расчетами. Она не решает и не справляется с ними, всегда занятая недопущением их в политику. Ни один участник конфликта не найдет в ней арбитра без сложного и дорогого поиска. Не управлять оказывается выигрышной стратегией руководства. Здесь власть раздваивается на поставщика опасностей и продавца защит… Это лицо власти сеет тревогу, от которой гражданина «спасают» именем той же власти. Спасение начинают с того, что запрещают ему конфликт – и здесь наш круг замыкается. Власть ненавидит конфликты, но ей чертовски выгодно их подавлять или «предупреждать». Возник бизнес манипуляции угрозами, создания ложных повесток дня. Что за регион ни возьми, все рапортуют в центр об «угрозах», создавая интерес центра к вмешательству. А значит, и к финансированию поля конфликтов» [Павловский 2012: 48–49].
Бизнес в России организован как конвертация финансовых ресурсов, полученных из бюджета, с последующим вложением в иностранные активы и занимает лидирующие позиции в мире по скупке недвижимости в европейских столицах (по некоторым оценкам, доля россиян среди покупателей элитного жилья на Лазурном берегу Франции составляет 12 %). Для сравнения: даже в США этот же 1 % самых богатых располагает лишь 8 % доходов.
Фундаментальная проблема в том, что основные бенефициары высоких и сверхвысоких легальных доходов либо находятся во власти, либо аффилированы с ней. Такая стратегия поведения в конфликте, практически уничтожая эффективные формы фискальной гражданской ответственности, сориентирована на выращивание культуры погони за рентой как во властных структурах и бизнесе, так и среди населения, на «подсаживание на нефтяную иглу» граждан и формирует превращенную форму «демократии налогоплательщиков», коррумпируя конфликт и монетизируя монополию на насилие.
Поведение двух субъектов конфликта – бизнеса и власти диктуется их интересами, а не чем-то другим. Бизнес всегда нацелен на максимизацию удовлетворения своих интересов и способен этого достичь при наличии определенных условий. При этом власть обладает преимуществами во взаимоотношениях с бизнесом, который он использует эти преимущества наиболее эффективным образом и способствует их дальнейшему укреплению. Если этот стратегический компонент отсутствует, то бизнес скорее всего просто удачлив, получая желаемое, «не прилагая дополнительных усилий». Наличие стратегического компонента в конфликте означает, выражаясь словами С. Льюкса, что и бизнес, и власть используют «структурные перекосы» и взаимно способствуют их воспроизводству, укрепляя тем самым свои позиции в будущем. Их отношения представляют собой, по Шеллингу, «смесь взаимной зависимости и конфликта, партнерства и соперничества» [Шеллинг 2007: 117]. Хотя бизнес выигрывает от взаимодействия с властью, но ему часто приходится делать то, что в иных случаях предпочел бы не делать [Льюке 2010: 43^46].