Лермонтов и его женщины: украинка, черкешенка, шведка…
Шрифт:
Тот разлил остатки вина по стаканам.
— Не грусти, Маешка, вы еще помиритесь.
— Сомневаюсь, Монго.
— Лучше выпьем и зальем наше горе этим вином. И пошлем за новой бутылкой. Погудим вволю и отправимся к Дашеньке.
— Ты неисправимый блядун.
— От такого же блядуна слышу…
Третий этап отношений Лермонтова и Мусиной-Пушкиной продолжился с августа по конец сентября. Формально их помирили Карамзины, но вовлечь в постановку нового спектакля не смогли. Оба сдержанно улыбались друг другу, иногда у Карамзиных играли в лото, сидя не рядом, иногда участвовали в застольях, но других отношений не поддерживали.
— Что-то Мусиной-Пушкиной давно не видно. Уж не заболела ли?
Та взглянула удивленно.
— Разве вы не знаете? Милли уехала назад, в Петербург.
— Что-нибудь случилось? — подавляя тревогу в голосе, спросил он.
Карамзина отвела глаза.
— Это не моя тайна, и поэтому я не имею права…
— Что-нибудь с ее мужем? — перебил Лермонтов.
— О, избави бог! У Владимира Алексеевича все в порядке, даже, говорят, он сможет выкупить заложенное имение.
— Что тогда? С детьми неприятности?
— Нет, они здоровы.
— Значит, с ней самой?
— Ах, не принуждайте меня, Мишель. — Она ласково взяла его под руку. — Я могу сообщить только одно: эту осень и зиму Милли проведет с сестрой в Веймаре.
— За границей?!
— Ну, поскольку Веймара в России нет, то разумеется…
— Отчего вдруг?
— Обстоятельства принуждают. В Веймаре Аврора Демидова на девятом месяце, вот-вот родит и хочет присутствия кого-то из близких. Павел Николаевич продолжает хворать — кроме денег, помощи от него не дождешься. Словом, Милли отправится к ней. Там же будет вскоре и их младшая сестренка, вышедшая замуж за своего испанца. Словом, все как-нибудь уладится.
— Что уладится? — продолжал выпытывать Михаил.
— Ах, какой вы настырный. Сказала: не раскрою тайны.
— Ну, хоть намекните.
— Даже не просите.
— Ну, хотя бы жестом.
Карамзина, взглянув на него иронически, согнула и расставила ноги, потом описала полукруг перед животом и покачала на руках воображаемого ребенка.
Поэт опешил.
— Вы хотите сказать?..
Софья Николаевна качнула головой.
— Ничего я не хочу сказать. И закончим на этом. — Она повернулась и поспешно ушла.
Лермонтов стоял, словно молнией пораженный. Мусина-Пушкина беременна? Неужели от него?
От растерянности он не знал, плакать или смеяться.
Украинка Мария Алексеевна Штерич в 17 лет вышла замуж за князя Щербатова — он был старше ее и намного богаче. Родила сына и готова была терпеть вздорный и неуравновешенный характер супруга, если бы не его скоропостижная смерть. Брак продлился не более года. Таким образом 18-летняя дама превратилась в молодую вдову. Она стала выходить в свет, привлекая внимание окружавших мужчин. В том числе и Лермонтова.
Он писал ей стихи в альбом. Например, такие:
На светские цепи, На блеск утомительный бала Цветущие степи Украйны она променяла, Но юга родного НаОни поначалу виделись изредка у Карамзиных. Однажды, после чтения Лермонтовым новой редакции «Демона», Мария простодушно призналась: «Мне ваш Демон нравится: я бы хотела с ним опуститься на дно морское и полетать за облака». Это было равнозначно признанию в любви. Михаил сделал вид, будто не понял. Но для себя решил: если что, сделает предложение и женится на ней. А пока поддерживал теплые дружеские отношения. И уже летом 1839 года, после разрыва с Мусиной-Пушкиной, стал ездить к Марии на дачу в Павловск.
От Царского Села до Павловска — пять минут на поезде или четверть часа верхом. Михаил предпочел поехать верхом, с удовольствием вдыхая запахи скошенной травы и яблок в многочисленных фруктовых садах, вдоль которых пролегал путь. По берегу реки Славянки, рядом с резиденцией великого князя Михаила Павловича, растянулись дачные домики. Павловск считался более модной дачной местностью, чем Царское Село, цены здесь были выше.
Мария отдыхала за городом с бабушкой и сыном. Сын капризничал и часто плакал. Бабушка (мать отца), Серафима Ивановна Штерич, управляла хозяйством и командовала внучкой; и хотя внешне представляла собой полную противоположность бабушки Лермонтова — небольшого роста, милая, женственная — в суровости нрава ей нисколько не уступала. Мария ее боялась.
Павловск выглядел веселее Царского Села — на вокзале играл оркестр, по реке дачники катались на лодках. Домик Штеричей-Щербатовых выходил окнами на Славянку, и по деревянным ступенькам можно было спуститься к воде. Лермонтов увидел Марию с удочкой — она стояла на мостках в белой широкополой шляпе, кремовом платье и кожаных калошах, чтобы не промочить ноги. Михаил спешился, привязал к заборчику лошадь (это был уже другой жеребец, купленный им у Хомутова, звавшийся Парадер) и подошел к молодой вдовушке. Произнес игриво:
— Ну и что, клюет?
Она вздрогнула и растерянно обернулась.
— Боже мой, Михаил Юрьевич, как вы меня напугали.
Он поцеловал ее руку, пахнущую рыбой.
— Миль пардон, это вышло случайно. Я просто не ожидал, что княгини любят ловить рыбу.
Мария покраснела.
— Да, вот представьте, обожаю. С детства. — Она показала ведерко. — Смотрите: три карасика, окунек и ершик. Неплохая выйдет ушица.
— Сами варите?
— Нет, что вы, помилуйте. Отдаю кухарке. Впрочем, при желании и сама могу.