Лиловые люпины
Шрифт:
— На ошибках мы учимся, Пожарова. «Учиться, учиться и учиться», — говорил сам Ленин. Я не против учебы и уважаю Ленина, поэтому признаю.
9-1 грохнул, но Пожар прорезала хохот новым вопросом:
— А ты, Ника Плешкова? Ты раскаиваешься в том, что писала такие песни?
Хоть я и не ожидала вопроса, после Лорки мне было нетрудно отвечать.
— Во-первых, здесь, кажется, комсомольское собрание, а я еще не вступила в ВЛКСМ. Во-вторых, я и в ОДЧП не вступала. В-третьих, я пишу для себя самой и никому своих песен не подсовываю. Если просят переписать, даю, а кто просит и зачем, какое мое дело? Многие просят, а потом друг у друга еще списывают. В чем же мне раскаиваться,
9-1 с прежним слаженным осуждением оглянулся на меня. Им, наверно, казалось, что я хочу выгородить себя за их счет. Их же дурами изобразить, а самой чистенькой остаться!.. Это я-то, написавшая «Похищенное сердце», корень «ужаса, который мог бы произойти»!..
— Увиливаешь, Плешкова, — выразила общее осуждение Пожар. — Пользуешься тем, что с виду, ты и правда, ни при чем. Удивление разыгрываешь, глаза в кучу собираешь.
Это был ее юмор, ее от кого-то перенятые, заученные и обкатанные выраженьица. Она выбрасывала их целыми сгустками, когда была чем-нибудь довольна. Значит, и сейчас в целом довольна, хоть и злится на меня.
— Ладно, с тобой еще работать и работать, — махнула она рукой. — С тобой дело ясное, что дело темное. С тобой…
— Со мной, Пожарова, факир был пьян и опыт не удался, — подбросила я ей еще одну ее излюбленную фразочку.
Делая вид, что не расслышала, Пожар занялась забытой Валей Изотовой:
— Староста класса! А ты почему молчишь? Ты осознаёшь свою ошибку?
— Если надо, я осознаю, — тяжело выкатила пару бронзовых ядер Изотова. — Но скажи, Пожарова, как у тебя оказался наш песенник?
— Мне его вчера дала Наташа Орлянская, — мигом ответила та.
— Орлянская?! — вскрикнула Изотова и бросила Наташке: — А ты где взяла?
— Это я виновата, родненький, — сказала Лена Румянцева. — Я на прошлой неделе ей показала, а Наташа попросила домой, чтобы подробней посмотреть, а она теперь сидит с Пожаровой. Ну подумай, дружочек, не могла же я Орлянской отказать? Она хотя и не в ОДЧП, но мы ее с первого класса знаем, не ее же бояться!..
Орлянская носила очки, и закрыть лицо руками, как Таня Дрот, не смогла. Слезы у нее брызнули на стекла, затуманили их и оттуда поползли по пятнисто покрасневшим Наташкиным щекам, закапали на белый воротничок, кругляшами вбивая в него пыль целого дня, так что воротничок тоже скоро стал пятнистым.
Изотова, протиснувшись меж стульев, приблизилась к Наташке, встала над ней и заговорила сердито и печально, нет, гневно и скорбно, вбирая внутрь узкие бронзовые губы, что делало ее речь отрывистой, разбитой вескими паузами. Она, как картечь, осыпала сутулую повинную спину Орлянки:
— Как же ты// могла// Орлянка?!// Тем более ты// знала про ОДЧП// знала// что это тайна// и наверно// Румяшка сказала тебе// чтобы песенник никому не показывать?
— Сказала, Валюша, раза три сказала, дружочек! — пушисто подтвердила Румянцева.
— И вот// ты знаешь// что песенник// ОДЧП// и все-таки даешь его// чужой?! Даже на дом дала// вчера!// И даже говоришь ей// что это// наш песенник!// И сообщаешь// все подробности// о нас!// Я сама тебе все// про ОДЧП// рассказала!
— Пожарова увидела у меня, — прорыдала Наташка, — и попросила домой, списать пару песен! Я сказала, чтобы она была осторожней, что это ваша тетрадь, она стала расспрашивать… пришлось объяснить! Разве я могла подумать?!..
— Нет// разве это мы// могли подумать// что ты// выдашь нас// неизвестно кому?!// Ведь ты со всеми нами// ходила// провожалась// и клялась!
Эти три слова в 9–I выражали все степени дружбы и всю последовательность ее развития. Ничего удивительного не было в том, что отличницы
— Орлянская Наташа! — не улыбаясь, со страстью, явно пародируя Пожар, заговорила Лорка. — Признаешь ли ты свою вину перед ОДЧП, к которому была ближе всех в классе и которое предала? И ты, Румяша! Спрашивала ли ты себя, Румянцева, спрашивала ли ты себя хотя бы сегодня, во время разоблачения, что ты натворила, дав песенник Орлянке? А ты, Дзот, — с этим артиллерийским, пожалуй, самым удачным в классе прозвищем она адресовалась к Изотовой, — осознала ли ты вред, причиненный ОДЧП тем, что ты разболтала Орлянке все подробности тайны? ОДЧП, — зашлась она в пародировании, — кусочек нашего класса. Класс — кусочек школы. Школа — кусок города. А город — уже кусище всей нашей страны, всего общества, которое награждает и наказывает нас! Стало быть, вина перед ОДНИ — вина перед всем обществом, перед которым ведь у каждого найдется вина! Я еще раз признаю свою вину — это даже приятно, раз вина есть у всех. Я виновна в том, что брала у Плеши слова «Похищенного сердца», а потом отдавала их переписывать Румяше и Дзотику. А Татти, — Лорка указала на Таню Дрот, в изумлении поднявшую заплаканные синие глаза, — Татти читала эту песню у меня через плечо и ахала — что, мол, ни говори про Плешу, а талант у нее есть! Все мы виновны перед ОДЧП, перед классом, перед страной, и все мы должны осознать…
— Моулчать! Сайленс! — прервал ее низкий крик Томы. Она поднялась со стула и, обеими руками ухватив подмышки узкого оранжевого свитера, обтягивавшего ее трехэтажные жиры, трясла ткань, проветриваясь. — Мне боульно, гёлз, видеть, что мой воспитательский клэсс похож скорее на шайку ов бэндитз. Клэсс, поющий ужасные воуровские песни, называющий бдительную коум-сомолку «чужой» и «неизвестно кем», клэсс, способный превратить коумсомольское собрание в эстрадное представление с цирковыми уыкрутасами! Клэсс, в котором друг другу дают оутвратительные блатные прозвища! Клэсс, коумсорг которого давно осведомлен об организэйпш ОДЧП и не разоублачает ее! Должна поставить вам на вид, что коумсомольская работа у вас до предела запущена. Когда вы вступали в коумсомол, в седьмом классе, я сама назначила вашим коумсоргом Оурлянскую за ее оутличную учебу. Это моя ошибка, моя вина перед вами, гёлз. Видите, я тоже могу признать свою вину перед клэссом и оубществом. Сейчас я особенно ясно вижу, что коумсорга нельзя назначать по оутметкам, он еще должен быть поудкованным энд соузнательным. Оурлянская, ов коз, не отвечает этим требованиям, к тому же занимает пост коумсорга уже два года…
— И к тому же, — добавила Пожар, оставшаяся стоять сбоку от стола, — к тому же, как мы видели, ей нельзя доверять и просто по-дружески: она не умеет хранить тайну, какой бы эта тайна ни была.
Кто-то потрясенно ойкнул. Тома продолжала:
— Мой соувет коумсомолкам— переизбрать Оурлянскую. Оурлянская! Приведи себя в порядок, гоу за стол и проводи голо-соувание. Квикли, быстро!
Наташка выхватила из кармана платок, продетый в дырку номерка (так она хранила номерок, не имея возможности пропустить в него широкие крылышки своего передника), протерла глаза под очками, а потом, отдельно, стекла, спотыкливо прошла за стол и, повернув к 9–I красное, распаренное лицо, спросила: