Люди среди людей
Шрифт:
– Что это значит, Володя?
– Ответ на мое прошение насчет Петербурга. Отказ. Не имею права покидать Одессу.
– Но если Петербургский университет вас все-таки примет?
– Все равно. Да теперь и не примут. Такие вести быстро доходят до начальства.
– И ничего нельзя сделать?
– Мечников глубоко запускает пятерню в свои волосы.
– Несчастный день. Может быть, обратиться к министру?
Хавкин медленно качает опущенной головой. Пустое. Не поможет. Это капкан.
IX
Господину, производящему дознание о государственных преступлениях,
от Степана Романенко, студента
ПРОШЕНИЕ
Страдая
Студент
Новороссийского
университета
Степан Романенко.
1 мая 1882 года.
X
1882 г. июня 27.
Донесение начальника Одесского жандармского управления
в департамент полиции
о посещении студентами Новороссийского университета
квартиры освобожденного на поруки Романенко С,
привлеченного к дознанию за революционную деятельность.
Вследствие предписания от 16 мая за № 2142/452 имею честь доложить, что освобожденный из-под стражи на поруки Степан Романенко поселился на Манежной улице в доме № 14, квартира 26. Его часто посещают бывшие студенты Новороссийского университета Меер Песис, Андрей Гусаков и Владимир Хавкин. Последние два уволены из университета в минувшем мае месяце за подписание коллективного письма на имя ректора университета по поводу оставления кафедры профессорами Мечниковым и Преображенским.
Романенко держит себя крайне осторожно и постоянно сидит дома. Эта осторожность объясняется недавним освобождением его из-под стражи, а потому он не сомневается, очевидно, в том, что за ним учреждено наблюдение.
Подполковник Катанский
XI
Степан Романенко жил на Манежной. В большом, густо насыщенном человеческими запахами дворе было нелегко отыскать нужную дверь. Хавкин долго нырял под веревками с развешанным бельем, поднимался по наружным гремящим лестницам, шел по скрипучим половицам крытых галерей, мимо чьих-то окон. Неумытые дети и растрепанные женщины с любопытством глазели на его форменную фуражку. Дом был стар и многолюден. Квартиру нанимали друзья Степана. Сам он в то время еще был в тюрьме. Сняли здесь главным образом из-за конспирации: черным ходом квартира выходила на соседнюю улицу.
Хавкин дернул за ручку дверного молотка. Условный стук: три удара, интервал и еще три. Из глубины двора поднимаются сумерки. Они добрались уже и сюда, на третий этаж старого дома. Синим кажется развешанное на веревках белье, почти черными - провалы галерей и наружные лестницы. Дом затихает. Медленно, будто неохотно загораются в окнах первые огни. За дверью полоска света и Степин вопрошающий голос. Степан впускает Владимира в тесную прихожую. В темноте они крепко, до боли, жмут друг другу руки. «Только не зацепи ведро», - предупреждает Романенко. «Сигнальное» ведро висит на гвоздике у самой двери. Предполагается, что его будут ронять, если возникнет необходимость предупредить об опасности сидящих в комнате. Примитивно, но в борьбе годятся все средства. Даже старое ведро. А борьба нелегка…
Из прихожей через кухню Степан пропускает гостя вперед, к себе. Комната невелика и бедно обставлена. За столом двое, Марина и Меер. Керосиновая лампа освещает напряженные позы, повернутые к дверям встревоженные лица. Видно, что все напуганы и не могут успокоиться. Степан тоже обеспокоен ночным посещением; зябко теребит наброшенную на плечи студенческую куртку и безуспешно пытается убрать со лба сырой, сбившийся чуб. Молоденькая Марина Карамышева - хористка из группы Крапивницкого, - та совсем окаменела. Подняла свои выщипанные бровки и по-детски округлила рот да так и замерла, будто проглотила аршин. Только прищур рыжего Пе-сиса не выдает его душевного состояния: то ли нервничает, то ли, по своему обыкновению, спокойно размышляет. Хавкин поздоровался, взглянул на расставленные по столу бутылки и рюмки, которые должны изображать остатки пирушки, и пе удержался от смеха. Надо быть очень уж неискушенным следователем, чтобы принять эту кунсткамеру за компанию прожигателей жизни. Да у них по глазам видно, что ящик с поддельными паспортами и фальшивыми печатями лежит тут же под столом.
Степан виновато мотает головой. Верно, шут побери. Сдают нервы. Марина, которую лишь недавно привлекли к работе, заливается пламенным румянцем. Песис щурит светлые ресницы и старается незаметно переложить из одного кармана в другой тяжелый револьвер.
Работать, работать! Степан сдвигает в сторону бутылки и кладет на стол чертежную доску. Меер Песис достает из-под скатерти злополучный ящик. «Паспортный стол» начинает свою ежевечернюю тайную жизнь. Вот уже много месяцев, переходя из одной квартиры в другую, кочует по Одессе это удивительное учреждение, фабрикующее документы для нелегальных. Какие-то нужные партии люди, которые никогда не увидят ни Романенко, ни Хавкина, ни молоденькой Марины, получат изготовленные ими паспорта; другие неизвестные друзья добудут для них деньги на дорогу - и прощай Одесса, прощай расставленные охранкой сети. Кто знает, скольких уже спас этот скромный черный ящик, где всего и хранится, что два пузырька со щавелевой кислотой и марганцевым калием, две-три кисти, десяток печатей и пачка паспортных бланков. Ради жизни и счастья товарищей стоит рисковать и трудиться. И Владимир рискует.
На его обязанности доставлять в «паспортный стол» оригиналы. Вечером он заходит на Соборную площадь в справочную контору по найму прислуги и у знакомого канцеляриста получает на ночь десятка полтора паспортов. Документы надо доставить туда, где сегодня вечером работают «паспортисты». Опасность поджидает экспедитора на каждом углу. Не дай бог привести за собой шпика - пострадают многие. А утром, к открытию конторы, паспорта-оригиналы, с которых сняты копии, должны уже лежать на месте. Опоздание, неточность, неосторожность смерти подобны.
Теплый круг света ложится на скатерть. Люди вокруг стола стараются как можно ближе придвинуться к нему. Круг лежит как символ их дружбы: неделимой, строгой и нежной. Каждый занят своим, и все делают одно общее дело. Наклонив набок красной меди голову, Песис снимает с оригиналов копии, перерисовывает на кальку печати и подписи должностных лиц. По этим рисункам он вырежет потом из куска грифельной доски отличные «липовые» печати, а подписи повторит на фальшивых паспортах. В его худых длинных пальцах техническая работа превращается в тонкое артистическое мастерство. И, чувствуя совершенство своих рук, он сам загорается тем художественным огнем, когда человек стремится превзойти самого себя. Степан смывает кислотой текст просроченных паспортных бланков и нейтрализирует кислоту марганцем. Работает он серьезно и деловито. Старательно, даже слишком старательно Марина гладит утюгом смытые бланки. Для нее ничего не существует сейчас, кроме этих бумажек, которые надо во что бы то ни стало высушить и распрямить. Едва ли она даже толком знает, кому и зачем нужны эти бумажки. Зато ей хорошо ведомо другое: там, в хоре, она одна из многих, никому не ведомая, никем по-настоящему не ценимая хористка. А тут - доверие, дружба, товарищи. Только у Владимира сейчас нет никаких занятий. Часа через два-три, когда остальные кончат свою работу, он унесет в карманах оригиналы паспортов и утром, минута в минуту без десяти девять, сдаст опасный груз в контору. А пока надо просто сидеть и ждать. Можно, конечно, принести с собой книги (хотя бы и ту, по биологии простейших, которую Илья Ильич советовал проштудировать). Но ему кажется, что читать, когда остальные трудятся, как-то неудобно. Разговаривать тоже не следует: это отвлекает товарищей от работы. И вот уже много вечеров он сидит и молча, лишь порой перебрасываясь короткими замечаниями, наблюдает за тем, как делают свое тонкое дело «паспортисты». Вот еще один паспорт готов: в меру потерт, в меру свеж. А Песисовы гербовые печати - просто чудо искусства.