Люди среди людей
Шрифт:
– Степан, а ты зачем в драку полез? Ведь тебя не трогали. Вопрос получился неудачный. Владимир хотел спросить совсем не так, но Романенко понял.
– Чудак ты, ну так что, если я малоросс. А думаешь, если бы не евреев, а греков или армян били, так я ходил бы руки в брюки? Да, по мне, какой хочешь нации человек, лишь бы человек. А если собака - так хоть малоросс, хоть русский, хоть кто…
Шептались долго, удивляясь сходству взглядов и вкусов. Шептались, пока не посерело небо над морем и, как огни новогодней елки, не погасли ночные звезды. И, едва задремали со счастливым чувством важной находки, Степан снова поднял голову, спросил сонно:
– Ты на меня за церковь не сердишься? Шут меня дернул лезть туда. Тоже нашел покров для честного человека! Буду теперь помнить этот покров до самой смерти. Когда про крамольников запели,
Таков его лучший друг Степан - честный, верный и жестоко искренний.
Негромкий стук дверного молотка оторвал Владимира от размышлений. «Паспортисты» оставили работу. Прислушались. Стук повторился. Кто-то дергал за ручку, осторожно, неуверенно. Из своих в такое время мог явиться только Гусаков, но Андрей знает условный стук. Засунув руки в карманы, Песис решительно двинулся к двери, но его опередил Романенко. Спокойно. Это его дом, и он отвечает за своих гостей. Меер неохотно уступил. Степан выскользнул в переднюю, а Марина стала торопливо приводить стол в «пиршественное состояние». Хав-кин помогал уничтожать следы паспортной работы. Печати и бланки рассовывали по карманам. Слышно было, как за Степаном захлопнулась кухонная дверь. Потом все затихло. «Сигнальное» ведро даже не брякнуло. Но Хавкин решил не рисковать паспортами. Он сунул пачку подлинников в сумочку Марины и махнул рукой, чтобы двое остальных побыстрее выбирались из квартиры через черный ход. Они едва успели скрыться, как дверь из передней на кухню снова распахнулась. Степан шел не один. Впрочем, теперь любое нашествие полиции было совершенно безопасным. Владимир сидел за столом, наливая в рюмку вино так, как будто целый вечер только и делал, что пил с другом. Если принять во внимание, что одного из них только что изгнали из университета, а второго недавно выпустили из тюрьмы, объяснить такое времяпрепровождение нетрудно. Он так увлекся своей ролью горького пьяницы, что даже не взглянул на вошедших. Поднять глаза заставил его смех Степана и неожиданный женский голос:
– Володя, оставь, ради бога, рюмки в покое. Ведь все же знают, что ты не пьешь даже пива!
На пороге стояла Оля.
В Одессе ложатся рано. В десять вечера на улицах почти пусто. Тем лучше. Им сейчас никто не нужен. Новость, которую принесла Оля, захватила их полностью.
– Давай посмотрим еще раз, - предлагает Владимир. Они останавливаются под фонарем и снова перечитывают записку, которую профессор Мечников два часа назад послал на квартиру своему бывшему студенту. Почерк у Ильи Ильича нервный, неразборчивый, но Хавкин знает содержание записки почти наизусть.
Я только что вернулся от попечителя учебного округа г-на Лавровского. Просил его разрешить Вам сдавать экзамены на четвертый курс экстерном здесь, в Одессе. Он согласился, хотя, кажется, формально этого делать не имел права. Заклинаю Вас, Володя, воспользуйтесь последней возможностью получить высшее образование. Вам, прирожденному естествоиспытателю, оно необходимо значительно более, чем многим другим. Мы с Ольгой Николаевной на днях покидаем Одессу. Увидимся ли, кто знает. Исполните мою последнюю просьбу.
И. Мечников.
Оля рассказывает, как отперла дверь горничной профессора, как сразу сообразила, что записка важная и ее надо как можно скорее передать Володе, как плутала, разыскивая Степанову квартиру, где никогда прежде не была. И вдруг, как будто вне всякой связи с предыдущим, просительно и испытующе заглядывает снизу вверх:
– Ты теперь уже не пойдешь в социалисты? Не пойдешь? Да?
Милая, мужественная Оля. Она ничего не говорит о том, какую взбучку получила от своей крутой мамаши за утренний побег, а теперь снова, и опять не спросясь, удрала из дому, чтобы только доставить ему записку Ильи Ильича. И как она только отыскала его? Владимир наклоняется и неожиданно для самого себя целует Олю. Целует куда-то в глаза, потом в щеку. Странно, но ему нисколько не стыдно этого взрыва нежности. Кажется, и ей тоже. Даже при неярком свете газового фонаря видно, как заливается румянцем Олино круглое лицо.
Идти под руку тоже очень приятно, хотя и не совсем удобно. Олины каблучки часто-часто стучат по каменным плиткам. Чтобы ей было получше идти, приходится слегка пригибаться и укорачивать шаг. Зато можно держать в руке ее локоть, а когда на пустынных перекрестках их встречают порывы теплого ночного ветра, в лицо ударяют щекочущие прядки Олиных волос. Жаль только, что перекрестков совсем мало.
– Ты станешь учиться, - шепчет Оля.
– И я тоже. Жива не буду, а маменьку уговорю. Поеду на будущий год в Швейцарию. А потом и ты туда приедешь. Ладно?
Владимир крепче прижимает к себе Олину руку. Приедет, конечно, приедет. Илья Ильич ведь тоже твердит: надо ехать к Коху и Пастеру изучать бактеридии, микробы. От них все болезни происходят.
– Ты приедешь, Володя, а потом… а потом… - Оля замирает, испугавшись возникшей перед ней смелой картины.
– Мы поженимся, - шепотом продолжает ее мысль Владимир.
– Непременно поженимся.
– Он пытается в полутьме разглядеть выражение Олиных глаз, но фонарь далеко, и видны только блестящие искорки на месте глаз и зубов: Оля улыбается.
Они идут целый квартал молча, и это, оказывается, тоже очень приятно. Как будто продолжая не прерывавшийся ни на минуту разговор, Оля говорит с хитрецой, так что Владимиру явственно слышатся интонации мадам Богацкой:
– А может быть, ты и не хочешь вовсе жениться? Так это совсем не обязательно. Как станешь профессором, так, наверно, и думать обо мне забудешь.
Теперь до их дома остается совсем мало. Не следовало бы ей так говорить. Ведь она же знает, что это не так и что… Из тьмы возникают тяжелые, обитые железом двери парадного подъезда. Оле надо спешить. Маменька, наверное, не спит, ругается. Она неумело сует ему в ладони свою маленькую мягкую руку и горячо шепчет про то, о чем слыхала недавно от бывших гимназических подруг. Если девушка хочет поехать за границу учиться, а родители не пускают, то можно выйти замуж фиктивно, не по-настоящему. Муж дает согласие на выезд, и полиция без всяких проволочек выписывает заграничный паспорт. Многие, говорят, так уже сделали. Только бы вырваться на свободу. Верно? Хавкин не успевает ответить. Открыв наружную дверь, Оля взбегает вверх по лестнице. Домой им лучше заходить порознь.
– Спокойной ночи, Володя, - шепчет она сверху.
– Да, да, спокойной ночи…
И пусть она помнит: на него вполне можно положиться. Даже если ей понадобится фиктивный брак. Оля беззвучно хохочет. В парадном темно, можно послать этому смешному мальчишке воздушный поцелуй. Он все равно ничего не видит.
Хавкин стоит, опершись на косяк. Тихо. И почему-то очень хорошо. Наверху щелкает ключ, скрипит дверь. Из бывшего кабинета господина обер-офицера доносится бой часов. Одиннадцать. Сутки на исходе. Вот и решилась его судьба. Он будет учиться, пусть даже экстерном, окончит университет, станет ученым. И, конечно, они поженятся. Но сколько бы ни прошло лет, он не забудет сегодняшний день - день, открывший, как много у него настоящих, искренних друзей. Профессор Мечников, Анненков, друзья по кружку, Оля. Удивительно разные, они бесконечно дороги ему. Каждый преподал ему сегодня отличный урок жизни. Каждый. Даже Оля. Его Оля. «Ты теперь не пойдешь в социалисты?» Наивная. Разве можно взять и вынуть из сердца то, во что веришь, что любишь. «Народная воля» и наука - они обе где-то глубоко-глубоко в нем. Глубоко и неразделимо. Да, конечно, он предпочел бы изучать биологию, нежели стрелять в генералов и министров. Но что из того? Всеми помыслами своими он всегда с теми, кто борется против несправедливости, кто томится по тюрьмам и ссылкам. Павел Анненков прав: сейчас время бросать камни. И если товарищам понадобятся его силы, время, способности, он без раздумья отдаст себя народному делу. Без раздумья. Всего…
XII
МВД
Одесского градоначальника
канцелярия
Ст. секретный
Августа, 22 дня, 1884 года
№ 1612
Одесса
Секретно
Господину исправляющему должность временного одесского генерал-губернатора