М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
347
— Куда?.. домой, брат, помилуй — половина чет
вертого!
— Я пойду к тебе, я хочу с тобой поговорить!.. Нет,
лучше здесь... Послушай, скажи мне правду. Слы
шишь — правду... Как добрый товарищ, как честный
человек... Есть у меня талант или нет?.. говори правду!..
— Помилуй, Л е р м о н т о в , — закричал я вне с е б я , —
как ты смеешьменя об этом спрашивать! — человек,
который, как ты, который написал...
—
государь милостив; когда я вернусь, я, вероятно, за
стану тебя женатым 4, ты остепенишься, образумишься,
я тоже, и мы вместе с тобою станем издавать толстый
журнал.
Я, разумеется, на все соглашался, но тайное скорб
ное предчувствие как-то ныло во мне. На другой день
я ранее обыкновенного отправился вечером к Карамзи
ным. У них каждый вечер собирался кружок, состояв
ший из цвета тогдашнего литературного и художествен
ного мира. Глинка, Брюллов, Даргомыжский, словом,
что носило известное в России имя в искусстве, при
лежно посещало этот радушный, милый, высокоэстети
ческий дом. Едва я взошел в этот вечер в гостиную
Карамзиных, как Софья Карамзина стремительно
бросилась ко мне навстречу, схватила мои обе руки
и сказала мне взволнованным голосом:
— Ах, Владимир, послушайте, что Лермонтов напи
сал, какая это прелесть! Заставьте сейчас его сказать
вам эти стихи!
Лермонтов сидел у чайного стола; вчерашняя
веселость с него «соскочила», он показался мне бледнее
и задумчивее обыкновенного. Я подошел к нему и выра
зил ему мое желание, мое нетерпение услышать тотчас
вновь сочиненные им стихи.
Он нехотя поднялся со своего стула.
— Да я давно написал эту в е щ ь , — проговорил он
и подошел к окну.
Софья Карамзина, я и еще двое, трое из гостей
окружили его; он оглянул нас всех беглым взглядом,
потом точно задумался и медленно начал:
На воздушном океане
Без руля и без ветрил
Тихо плавают в тумане... 5
348
И так далее. Когда он кончил, слезы потекли по его
щекам, а мы, очарованные этим едва ли не самым
поэтическим его произведением и редкой музыкаль
ностью созвучий, стали горячо его хвалить.
— C'est du Pouchkine cela *, — сказал кто-то из
присутствующих.
— Non, c'est du Лермонтов, ce qui vaudra son Pouchkine! ** — вскричал я.
Лермонтов покачал головой.
— Нет, брат, далеко мне до Александра Сергееви
ч а , — сказал он, грустно у л ы б н у в ш и с ь , — да и времени
работать мало остается; убьют меня, Владимир!
Предчувствие Лермонтова сбылось: в Петербург он
больше не вернулся; но не от черкесской пули умер
гениальный юноша, а на русское имя кровавым пятном
легла его смерть.
* * *
Лермонтов, одаренный большими самородными
способностями к живописи, как и к поэзии, любил
чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря,
из-за которого подымалась оконечность Александров
ской колонны с венчающим ее ангелом. В таком изобра
жении отзывалась его безотрадная, жаждавшая горя
фантазия 7.
* * *
Елизавета Михайловна Хитрово вдохновила мое
первое стихотворение: оно, как и другие мои стихи,
увы, не отличается особенным талантом, но замечатель
но тем, что его исправлял и перевел на французский
язык Лермонтов 8.
* Это по-пушкински ( фр.) .
**Нет, это по-лермонтовски, одно другого стоит! ( фр.) .
К. А. БОРОЗДИН
ИЗ МОИХ ВОСПОМИНАНИЙ
Сказать, что я был знаком с Лермонтовым, было
бы неточно, между нами существовала чересчур
большая разница в годах, чтобы можно было говорить
о знакомстве: мне только минуло тринадцать лет, когда
двадцатисемилетний поэт пал на дуэли; но мне приве
лось незадолго до его преждевременной, трагической
кончины видеть его два раза, слышать его разговор,
говорить с ним, и черты лица его, как и вся наружность,
остались навсегда запечатленными в моей памяти.
Покойная моя матушка была дружески знакома
с бабкой Лермонтова, Елисаветой Алексеевной Арсень
евой, урожденной Столыпиной. Нередко навещали они
друг друга, зимой чередовались вечерами с любимым
ими преферансом, были обе очень набожны, принадле
жали к одному приходу Всех Скорбящих, так как
Арсеньева жила на Шпалерной, а матушка — на
Захарьевской. Больше же всего сближали их материн
ские заботы, одной о своем внуке, а другой о своих
трех сыновьях, из которых младшим был я, учившийся
тогда в пансионе г. Крылова, при Петропавловском
училище.
Арсеньева, несмотря на свои шестьдесят лет, была
очень бодрая еще старуха 1, годами двенадцатью старше