М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников
Шрифт:
Не помню, жил ли он у братьев Столыпиных или нет,
но мы там еженощно сходились. Раз он меня позвал
ехать к Карамзиным: «Скучно здесь, поедем освежиться
к Карамзиным». Под словом освежиться, se rafra^ichir,
он подразумевал двух сестер княжон О<боленских>,
тогда еще незамужних 1. Третья сестра была тогда
замужем за кн. М<ещерским>. Накануне отъезда своего
на Кавказ Лермонтов по моей просьбе мне перевел
шесть стихов
Гейне нам принесла С. Н. Карамзина. Он наскоро,
в недоделанных стихах, набросал на клочке бумаги
свой перевод. Я подарил его тогда же княгине Юсупо
вой. Вероятно, это первый набросок, который сделал
Лермонтов, уезжая на Кавказ в 1841 году, и который
ныне хранится в императорской Публичной библиоте
ке 2. Летом во время красносельских маневров приехал
из лагеря к Карамзиным флигель-адъютант полковник
конногвардейского полка Лужин (впоследствии москов
ский обер-полицеймейстер). Он нам привез только что
полученное в главной квартире известие о смерти
Лермонтова. По его словам, государь сказал: «Собаке —
собачья смерть» 3.
342
А. П. АРАПОВА
H. H. ПУШКИНА-ЛАНСКАЯ
Нигде она <Наталья Николаевна Пушкина> так
не отдыхала душою, как на карамзинских вечерах, где
всегда являлась желанной гостьей. Но в этой пропи
танной симпатией атмосфере один только частый
посетитель как будто чуждался ее, и за изысканной
вежливостью обращения она угадывала предвзятую
враждебность.
Это был Лермонтов.
Слишком хорошо воспитанный, чтобы чем-нибудь
выдать чувства, оскорбительные для женщины, он
всегда избегал всякую беседу с ней, ограничиваясь
обменом пустых, условных фраз.
Матери это было тем более чувствительно, что
многое в его поэзии меланхолической струей подходило
к настроению ее души, будило в ней сочувственное эхо.
Находили минуты, когда она стремилась высказаться,
когда дань поклонения его таланту так и рвалась ему
навстречу, но врожденная застенчивость, смутный страх
сковывали уста. Постоянно вращаясь в том же малень
ком кругу, они чувствовали незримую, но непреодоли
мую преграду, выросшую между ними.
Наступил канун отъезда Лермонтова на Кавказ.
Верный дорогой привычке, он приехал провести послед
ний вечер к Карамзиным, сказать грустное прости
собравшимся друзьям. Общество оказалось многолюд
нее обыкновенного, но, уступая какому-то необъясни
мому побуждению, поэт, к великому удивлению
матери, завладев освободившимся около нее местом,
с первых слов завел разговор, поразивший ее своей
необычайностью.
343
Он точно стремился заглянуть в тайник ее души
и, чтобы вызвать ее доверие, сам начал посвящать ее
в мысли и чувства, так мучительно отравлявшие его
жизнь, каялся в резкости мнений, в беспощадности
осуждений, так часто отталкивавших от него ни в чем
перед ним не повинных людей.
Мать поняла, что эта исповедь должна была служить
в некотором роде объяснением; она почуяла, что
упоение юной, но уже признанной славой не заглушило
в нем неудовлетворенность жизнью. Может быть, в эту
минуту она уловила братский отзвук другого, мощного,
отлетевшего духа, но живое участие пробудилось
мгновенно, и, дав ему волю, простыми, прочувствован
ными словами она пыталась ободрить, утешить его,
подбирая подходящие примеры из собственной тяжелой
доли. И по мере того как слова непривычным потоком
текли с ее уст, она могла следить, как они достигали
цели, как ледяной покров, сковывавший доселе их
отношения, таял с быстротою вешнего снега, как некра
сивое, но выразительное лицо Лермонтова точно пре
ображалось под влиянием внутреннего просветления.
В заключение этой беседы, удивившей Карамзиных
своей продолжительностью, Лермонтов сказал:
— Когда я только подумаю, как мы часто с вами
здесь встречались!.. Сколько вечеров, проведенных
здесь, в этой гостиной, но в разных углах! Я чуждался
вас, малодушно поддаваясь враждебным влияниям.
Я видел в вас только холодную неприступную красавицу,
готов был гордиться, что не подчиняюсь общему здеш
нему культу, и только накануне отъезда надо было
мне разглядеть под этой оболочкой женщину, постиг
нуть ее обаяние искренности, которое не разбираешь,
а признаешь, чтобы унести с собою вечный упрек
в близорукости, бесплодное сожаление о даром утра
ченных часах! Но когда я вернусь, я сумею заслужить
прощение и, если не слишком самонадеянна мечта,
стать когда-нибудь вам другом. Никто не может поме
шать посвятить вам ту беззаветную преданность, на
которую я чувствую себя способным.
— Прощать мне вам н е ч е г о , — ответила Наталья