Мари Антильская. Книга первая
Шрифт:
Сидя в кресле-качалке, с книгой в руке и с накинутым вокруг шеи алым наплечником, перебирая пальцами четки, глава ордена мерно покачивался, предаваясь благочестивым размышлениям. Можно было бы подумать, будто он дремлет, если бы не губы, едва заметно шевелящиеся в неспешной, благочестивой молитве. Неподалеку, в саду, где росло несколько кофейных деревьев, покрытых желтыми цветками кустов табака, да ряд-другой растений сахарного тростника, вооруженный чем-то средним между тесаком, с помощью которого прокладывают путь в джунглях, и мачете, трудился совершенно обнаженный негр, который что-то подрезал, пропалывал, вырывал сорняки, ни на минуту не прерывая своих жалобных песнопений.
Жак на мгновенье замешкался, разглядывая раба: он был весь словно выточен из черного дерева, много выше среднего роста, со скуластым лицом и широким приплюснутым носом. По виду его он сразу догадался, что негр родом из Конго, и глава ордена, должно быть, заплатил за него что-нибудь около семисот ливров.
Он все еще рассматривал раба, когда услыхал радостное восклицание иезуита:
— Господин губернатор!..
Жак повернул голову в сторону святого отца и увидел, что тот сразу же оставил свою книгу, вскочил с кресла и, наскоро прицепив на пояс четки, поспешил ему навстречу. Это был тучный человек лет шестидесяти, которого даже этот тяжелый климат не избавил от солидного брюшка. Он носил благообразную бороду, но был совершенно лыс. Лицо было симпатичным и приветливым, а полные губы выдавали в нем человека жизнелюбивого, любителя хорошо поесть и выпить и способного потягаться в этих приятных занятиях с самим отцом Дютертром или отцом Фейе.
Жак тоже с улыбкой сделал шаг ему навстречу. Иезуит остановился, развел руки в стороны и воскликнул:
— Дражайший губернатор! Мне сказали, что вы в Форт-Руаяле, но я знал, что у вас там было полным-полно дел… Я уж было подумал, что вы так и покинули наши края, не заглянув ко мне, и даже затаил на вас обиду!
— Доброе утро, святой отец, — приветствовал его Дюпарке. — Вы отлично знаете, что я никогда не покидаю Форт-Руаяля, не проведав вас… Мне так редко случается бывать здесь!
Он замолк и окинул взглядом сад.
— Да, святой отец, — засмеялся он, — вы приняли куда более разумное решение. Вы правильно сделали, поселившись в этих краях. Здесь куда приятней, чем у нас в Сен-Пьере, и думается, вскорости нам суждено потерять немало своих колонистов, которые предпочтут обосноваться здесь, под вашим покровительством!
— Наше священное покровительство зависит от пушек форта!
— Не будем лучше говорить о пушках форта… — скромно махнув рукой, возразил губернатор. — Я как раз на днях произвел смотр всему, что есть здесь в нашем распоряжении. Несколько камнеметов, пара-тройка восемнадцатифунтовых пушек — вот и все! Нечем даже отразить нападение какого-нибудь жалкого английского корсарского суденышка, если ему придет фантазия заявиться в ваши края! Да и солдат не хватает! Что там говорить, не знаю, в состоянии ли мы справиться хотя бы с индейцами-караибами!
— Забудьте о караибах. Ведь у нас с ними есть соглашение. И похоже, они держат слово!
— Ах, святой отец, вот уж больше года, как я здесь, и по долгу службы мне пришлось изучить нравы индейцев. Никогда не знаешь, что у них на уме. Ведь они точно дети малые — играют с вами, смеются, обнимаются — и вдруг ни с того ни с сего собирают свои игрушки и исчезают! И считайте, вам повезло, если на прощанье не метнут вам нож в спину!
— Согласен, они совершенно непредсказуемы! Глухи к слову Божьему. Мне удалось обратить в нашу веру и окрестить пару-тройку индейцев, но, видит Бог, чего мне это стоило… Пришлось истратить на это весь ром, что мне удалось получить из нынешнего урожая сахарного тростника… А в результате, даже не успев окончательно протрезветь, они снова вернулись к своим идолам!.. Кстати о роме, сейчас я приготовлю вам пунш по рецепту одного разбойника из Анс-де-Арле, он узнал его от англичан из Барбадоса, а потом передал его мне! Потом скажете, понравится вам или нет!.. У меня еще осталось немного рому из тростника, что растет здесь, в моем саду… Мы с Мелоди ухаживаем за ним, как можем. Эй, Мелоди!.. А ну, поди-ка сюда!
Негр бросил свою работу и поспешил на зов иезуита.
— Ом, зилен ламон, кариц, быстр-быстр! — с широкой улыбкой приказал отец Бонен, хлопнув в ладоши, дабы подхлестнуть расторопность раба.
И негр, несмотря на усталость, проворно исчез в доме.
— Еще и полгода не прошло, как он покинул Африку, — пояснил священник, — и словарь его пока что более чем беден. Приходится обучать его потихоньку. Я купил его у одного капитана по имени Пьер, а тот самолично захватил его на голландском судне вместе с еще тремя сотнями чернокожих. Занятная история! Судя по всему, в тот момент, когда наши пошли на абордаж голландского корабля, все эти бедные негры вообразили, будто их собираются отпустить на свободу, и разорвали цепи. А потом помогли перебить всю команду. Мелоди — славный парень, поет от зари до зари, потому его так и назвали…
Раб тем временем принес все, что велел ему святой отец: небольшие, выращенные здесь же в саду, зеленые лимончики, кусочек коры коричного дерева, несколько мускатных орехов и большой кувшин, доверху наполненный ромом. Поставил все на узкий, грубо сколоченный столик и уж было направился в сторону сада, намереваясь вернуться к прерванному занятию, когда священник снова окликнул его, веля принести еще одно кресло для губернатора. Тот повиновался.
Отец Бонен готовил пунш с такой обстоятельностью и такими благоговейными жестами, будто служил литургию. Потом первым попробовал напиток и проговорил:
— Дражайший губернатор, это настоящее чудо!
Жак в свою очередь тоже пригубил из поставленной перед ним оловянной кружки и должен был признать, что смесь была приготовлена по всем правилам искусства.
Отец Бонен поудобней устроился в кресле и устремил взор на Дюпарке.
— Я и вправду очень рад вас видеть, — проговорил он. — Вы хорошо сделали, что не покинули Форт-Руаяля, не заглянув ко мне. Я очень встревожен. И у меня есть вполне серьезные основания для беспокойства. Начать хотя бы с этих рабов; у меня от них просто голова идет кругом! Ведь все они — кто больше, кто меньше — занимаются колдовством. Даже Мелоди, и тот по своему усмотрению заказывает то дождь, то солнце… Ясно, что он находится в постоянном сговоре с лукавым, и, если бы он не был таким славным, работящим парнем и если бы, к тому же, мне не пришлось заплатить за него весьма кругленькую сумму, поверьте, я без малейших колебаний сжег бы его заживо за связи с дьяволом! Представьте, он может взять мою трость и разговаривать с нею!..
— Не может быть!..
— Очень даже может, сударь, он втыкает ее в землю, потом произносит какие-то слова, которые невозможно понять, и прикладывает к ней ухо. И хотите верьте, хотите нет, но она отвечает на его вопросы. Никто вокруг не в состоянии расслышать ни слова, а Мелоди через несколько минут расскажет вам, о чем поведала ему трость! Именно таким странным путем я узнал, что в форте Сен-Пьер бросило якорь какое-то судно — корабль, на борту которого прибыл генеральный откупщик и с ним, похоже, какая-то весьма миловидная дама… Впрочем, мы еще вернемся к этому вопросу, ибо как раз с этим и связан другой резон моих тревог… Да, сын мой, эти негры, мало того, что они поддерживают постоянные связи с сатаной, но к тому же еще и насаждают в колонии нравы самого распущенного свойства! Не знаю, знакомы ли вы с колонистом Гишаром, что живет в поселке Ламантэн… Так вот, этот самый Гишар имел несчастье связать свою судьбу с женщиной, наделенной таким вулканическим темпераментом, что Монтань-Пеле в сравнении с ней не более чем чадящая масляная лампа! Колонист Лаплен, что живет с ними по соседству и знаком с ней накоротке, описав ее повадки на языке несколько чересчур откровенном, но достаточно выразительном, заметил, что особа эта постоянно на таком взводе, что способна воспламенить взглядом даже целую плантацию перца! По правде говоря, в основном для того, чтобы держать Мелоди как можно подальше от этой женщины, я и купил его у капитана Пьера. Этот Пьер явился сюда с целой партией рабов. И хоть у Гитара и без того уже хватало рабов — как мужчин, так и женщин — во всяком случае, куда больше, чем ему в действительности требовалось, супруга его непременно хотела купить Мелоди! И надо было видеть, какими глазами она на него глядела!.. Тем более, сын мой, что на бедняге негре не было в тот момент ни единым лоскутком больше, чем сейчас… Я было попробовал сшить ему из своей старой сутаны штаны! Он проносил их с час, не больше… Ему было в них неловко, жарко… И в конце концов я решил: пусть остается в одеянии Адама… Так вот, именно по той причине, что супруга Гишара смотрела на него такими голодными глазами, я и продолжал поднимать цену на торгах. В конце концов мне пришлось пойти на то, чтобы перехватить его прямо перед носом у ее мужа… Но на том дело не кончилось. Эта женщина, жена Гишара, обожает негров. Я бы даже сказал, она от них просто без ума. И что меня особенно беспокоит, так это то, что она ждет ребенка… Она должна родить месяца через два. И как вы думаете, кого она произведет на свет? Всемилостивейший Боже, кого?! Все говорит мне, что это будет еще один маленький мулат!
— Ну что ж, — холодно заметил Дюпарке, — раз так, вы отлично знаете, какое их ждет наказание: тысяча фунтов сахару, а ребенка конфискуют в пользу Сен-Пьерской лечебницы!
— Знаю-знаю! И все же представьте, что Гишар отнесется к этому с известным снисхождением — что, кстати, вполне возможно, он ведь и сам отнюдь не равнодушен к, чарам своих негритянок — и согласится заплатить за жену тысячу фунтов сахару, ведь это может восстановить его против вас, против Суверенного совета, против меня и против нашей религии… А ведь это — увы! — человек, к чьему мнению прислушиваются многие колонисты!