Мари Антильская. Книга вторая
Шрифт:
Она привыкла относиться к своим рабам как к рабочему скоту и не испытывала к ним ничего, кроме глубочайшего презрения; однако теперь смотрела и понимала, что они созданы по тому же образу и подобию, что и она сама, и не могла справиться с охватившим все ее существо смятением, столь сильным, что, казалось, она вот-вот потеряет сознание, рухнет без чувств тут же, на месте, где ею сможет овладеть любой из этих пьяных, озверевших скотов. Но в то же время она старалась не потерять из виду Кенка. Лишь он один интересовал ее, он один не казался ей животным, он один притягивал взор, он один обладал какой-то
И когда Мари увидела, как вокруг Кенка стала извиваться всем телом юная рабыня по имени Резу, как она со знанием дела, с развратной искушенностью предлагает ему свое тело, ей стало как-то не по себе. Не то чтобы это зрелище по-настоящему огорчило, скорее ее охватило нестерпимое раздражение. Ну и нравы у этих дикарей!
Резу же с улыбкой продолжала свои коварные атаки. Она замедлила ритм своего танца и делала то же, что и другие женщины, уже выбравшие себе мужчину: все ее движения ограничивались теперь лишь мерными, плавными покачиваниями, при этом она все ниже и ниже приседала на корточки, пока наконец не рухнула на землю, изображая плотское наслаждение. Все тело ее призывно трепетало, содрогалось, излучая похоть и сладострастие.
Глаза были закрыты. Мари увидала, как Кенка вдруг застыл на месте, мгновенно прекратив танец. Теперь и она тоже зажмурилась…
Когда же она снова открыла глаза, негр уже держал Резу на руках. Иные пары продолжали, не переводя дыхания, плясать, однако многие мужчины и женщины уже с диким исступлением совокуплялись перед мертвым ужом, вокруг умолкнувшего барабана. Барак тем временем все больше и больше погружался во мрак. Одна за другой гасли просмоленные ветки. И вскоре там воцарилась полная темнота.
При виде Кенка с Резу на руках Мари почувствовала, что вот-вот лишится чувств. Она отвернулась, опустилась на траву. Ее охватило глубокое безразличие ко всему на свете, колдовские чары песнопений и черная магия обряда превратили ее в безвольную, беззащитную жертву.
Словно во сне услыхала она, как кто-то толкнул дверь барака, она с трудом распахнулась, скрипя плохо смазанными кожаными петельными крюками. Мари повернула голову и увидела Кенка. Он по-прежнему нес на руках Резу, ее обмякшее тело казалось почти безжизненным, податливым, готовым отдаться любовным ласкам мужчины. Одному Богу известно, куда он собирался ее унести. Не видя Мари, он направился прямо в ее сторону и неизбежно наткнулся бы на нее в кромешной ночной мгле.
Когда он подошел к ней почти вплотную, она едва слышно, одними губами прошептала его имя: «Кенка!..»
Однако в голосе ее не было и тени былого гнева. Вся она теперь словно расслабилась, размякла, как воск, лишилась последних сил, и шепот этот напоминал скорее какой-то последний, безнадежный зов. Но это не помешало негру узнать голос, обычно внушавший ему такой почтительный ужас. Он повернул голову в ее сторону. Должно быть, он разглядел во тьме силуэт присевшей на землю Мари. Какое-то мгновение он колебался. Окинул взглядом добычу, которая уже была у него на руках, потом стал вглядываться во тьму, ища глазами молодую госпожу. Кенка делал свой выбор. Мари сидела не шелохнувшись: с перехваченным от волнения горлом, вся в тревожном ожидании, не в силах произнести ни звука. Она увидела, как ослепительно сверкнули
В ту же самую секунду негр выпустил из рук Резу. Нельзя сказать, чтобы он уронил ее, просто как-то небрежно положил, почти кинул на землю, Мари же, по-прежнему опьяненная танцами, запахом тафии и ритмами большого барабана, сидела все в той же безвольной позе.
Она видела, как к ней все ближе и ближе подходил ее негр, мощный, с сильными, вздувшимися мускулами, неотразимый своей мужской силой.
И он тоже был сильно пьян. Возможно, даже ослеплен! Ведь не мог же он не знать, какие страшные кары ожидали рабов, которые осмеливались насиловать своих хозяек. Но, конечно, он, как и остальные, находился под хмельным воздействием всего этого оргаического празднества, он, державший в своих руках священную мертвую змею…
Мари почувствовала, как ее крепко обхватили мощные руки. И только в тот момент осознала наконец всю глубину пропасти, что отделяет ее от этого мужчины, в котором весь день, с утра до вечера, видит лишь рабочую скотину и который теперь, под покровом ночи, был для нее не более чем самцом, животным.
Но было уже поздно. В плену его рук, его объятий и своего собственного вожделения, она пыталась посмотреть ему в лицо, но глаза Кенка даже не глядели в ее сторону. Он овладел ею так же, как овладел бы любой черной женщиной из барака.
Мари чувствовала себя измученной, истерзанной, но удовлетворенной, когда ее раб оставил ее и снова вернулся к Резу, которая безропотно и покорно дожидалась, когда наступит ее черед.
Из барака все еще доносились сладострастные песнопения, которые смешивались с похотливыми криками и смехом, когда Мари, разбуженная ночной прохладой, умиротворенная, уже не мучимая более тем лихорадочным, тревожным томлением, завернулась в свое одеяние и вернулась в спальню.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Лейтенант Мерри Рул де Гурсела
От отвращения к себе Мари всю ночь не могла сомкнуть глаз. Вернувшись в спальню, она зажгла свечи и принялась разглядывать себя в зеркале. Ей было так мучительно стыдно за плотское наслаждение, испытанное в объятиях собственного раба, что она с трудом сдерживала рыдания.
Солнце едва взошло, а она уже выскочила из постели. Как и всякое утро на этих широтах, несмотря на ранний час, было светло, как в разгар дня. Она подбежала к окну. Дверь барака была распахнута, сорвана с петель.
Глядя на то место, где произошло ее падение, откуда она позвала Кенка, она подумала: «Вон там… Вон там я не устояла, поддавшись чарам этого чудовищного колдовства!..»
Остались ли там, на земле, следы ее ночного приключения? Узнает ли когда-нибудь хоть один человек, как низко она пала?
Но густая трава, что росла вокруг барака, была лишь слегка примята. Она вспомнила Резу, ее безропотность, ее покорность.
Судя по всему, негры еще спали. Во всяком случае, из барака не доносилось ни единого звука. Наповал сраженные выпитым ромом и любовными играми, негры нуждались в отдыхе.