Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 3. Часть 5. За Великой Китайской стеной
Шрифт:
Однако при всех очевидных успехах такой политики в народном хозяйстве стали обнажаться весьма серьезные проблемы. Урожаи, несмотря на впечатляющие размеры, перестали поспевать за ростом населения. Дальнейшему прогрессу серьезно препятствовало мелкое землепользование, основанное на ручном труде, нехватка горючего, фуража, химических удобрений, сокращение пахотного клина (и без того крайне ограниченного), нерационально низкие закупочные цены, незаинтересованность крестьян в расходах долгосрочного порядка, например на ирригационные сооружения, коммуникации. Резко усилилось социальное расслоение, возросло противостояние бедных и богатых крестьян.
Частное предпринимательство в городе породило так называемый новый порочный стиль – увлечение кадровых работников спекулятивной торговлей, коррупцию, утаивание доходов от налогообложения и прочие неблаговидные дела. Не все заладилось и в промышленности. С одной стороны, бюрократы продолжали попытки удушить самостоятельность производителей, с другой – там, где давалось послабление, предприятия совершали махинации с дефицитными товарами, срывали плановые поставки. Возник колоссальный «перегрев» с капиталовложениями, и, как следствие, ухудшилась ситуация со снабжением материальными ресурсами, работой транспорта. Сотни заводов и фабрик остановились из-за нехватки электроэнергии. Взвинтилась спираль инфляции на все товары, в том числе потребительские.
Многие китайцы были не в состоянии отрешиться от прежних идеологических клише. В китайской печати говорилось, что люди все еще отождествляют социализм с бедностью, высокоцентрализованным планированием, а капитализм – с товарным хозяйством. Сохранялось непонимание того, что для приближения коммунизма недостаточно изменить форму собственности, что провозглашение нового строя в отсталом государстве не открывает возможностей за короткий срок догнать развитые страны. Ставилось под сомнение соответствие подрядной системы на селе марксизму-ленинизму.
Не все в партийно-хозяйственном активе могли работать по-новому. Идеология патриархальщины и претензии на привилегированность, бюрократизм продолжали существовать.
Что касается «открытой политики», то она, как говорили в КНР, наряду с полезными вещами впустила в страну «вредных мух», прежде всего буржуазную идеологию. Звучали предостережения, что Китай вновь может превратиться в полуколонию заморских империалистов. С другой стороны, в хор голосов, выступивших за реформы, вплелись и призывы покончить с социализмом и компартией, встать на путь Запада. Можно было услышать утверждения, что КПК себя «дискредитировала», ее правление принесло китайскому народу лишь «горе и страдания», что коммунизм представляет собой не более чем «прекрасную утопию».
Груз социально-экономических проблем, идеологические противоречия, застой в сфере политических преобразований способствовали нарастанию напряженности в китайском обществе, разногласий в руководстве страны.
Мы с Натулей стали свидетелями этой противоречивой панорамы китайской действительности первой половины 1980-х годов, фиксировали свои наблюдения в письмах в Москву и в собственном дневнике. Вот некоторые из наших заметок, изложенные в хронологическом порядке.
19 апреля 1982 года, дневниковая запись:
…Китай только недавно приступил к реформам и еще остается весьма бедной и во многом убогой страной. Среди серьезных изъянов Поднебесной – низкий уровень гигиены, примитивность бытовых условий жизни населения. Из исторических книг мы знали, что, когда кочевники-маньчжуры завоевывали в XVII столетии Китай, им весьма досаждало гигиеническое состояние тамошних городов. Улицы утопали в навозной жиже, разносившей зловоние на километры.
Особенностью старого Китая было и отсутствие кранов, китайцы не использовали проточную воду и вообще не любили мыться. Более того, боялись воды. Иностранные советники сетовали, что в годы Второй мировой войны не могли заставить местных солдат форсировать водоемы – те боялись драконов, якобы обитавших в реках и озерах. Распространенным явлением была отравленная вода в колодцах. Тут и там рядом с колодцами висели предупреждения: житель такой-то деревни по имени такому-то напился из этого колодца воды, после чего умер.
Многие черты прошлого проступают до сих пор.
20 апреля 1982 года, из письма Наташи родителям:
…Пока у меня самое яркое впечатление от Пекина – это площадь Тяньаньмэнь, старые серые лачуги, очень экзотичные, и обстановка на дорогах, которая не может не поражать: китайцы – пешеходы и велосипедисты – полностью игнорируют передвигающиеся машины и их сигналы, они даже не поворачивают головы и уж тем более никогда не бегут от машины, кажется, просто их игнорируют. Это поразительно!!! Такое впечатление, что они все кидаются под машины, что-то типа массового самоубийства, и при этом даже улыбаются.
28 апреля 1982 года, дневниковая запись:
…Приехали в Пекин в пятницу, а уже в субботу взглянули на город. Величественная площадь Тяньаньмэнь, несколько потерявшая в размахе из-за выстроенного прямо на этой площади Мавзолея Мао Цзэдуна, здание ВСНП, старинные сооружения с вздернутыми, словно крона у сосны, многоярусными крышами: Башня Барабанов (Гулоу), Башня Колокола (Чжунлоу) и т. п.
Вышли из машины на одну из торговых улочек и, к своему изумлению, увидели, что Пекин полон экзотики. Сан-францисский чайнатаун не случайно получился столь необычным, ярким, полным специфических звуков и запахов. Оказывается, таков и Пекин. Мы почему-то думали, что ничего подобного в Китае, особенно северном, нет. А если и было, то давно уничтожено революцией, затем – «культурной революцией» и проч. Такой предвзятости способствовали и рассказы очевидцев, которые убеждали, что в Пекине нечего смотреть, и этот древний город мало чем отличается от Улан-Удэ.
Улан-Удэ мы видели из окна поезда, и, надо сказать, что облик этого монгольского населенного пункта действительно жалкий. Но сопоставлять его с Пекином – значит незаслуженно обижать последний.
Мы побродили всего пару часов по ряду узких кривых улочек, забитых людьми и заставленных живописными лавчонками и забегаловками, и получили массу удовольствия. В Сан-Франциско лавки красивее, ярче, но они все стандартны – украшения и сувениры везде одни и те же. Здесь же, в Пекине, каждая лавка – музей этнографии. В одной – пожилые женщины мастерят традиционные китайские весы: чашечки на тонкой проволочке со стрелкой, свисающей по центру вниз. В другой – продаются всевозможные специи и приправы, даже маринованные чеснок и черемша, на которых так хорошо зарабатывают сейчас кавказцы, торгующие на московских рынках. В третьей – продают лекарства китайской медицины: настойка на оленьих рогах, женьшень. Прямо на улице парикмахер стрижет молодого человека, рядом торгуют яблоками. Лоточник предлагает пронзительным голосом отведать bing gur – сверх-дешевое мороженое.
29 апреля 1982 года, дневниковая запись:
…О китайцах. Наблюдаем их в собственной стране пока меньше двух недель, а впечатлений уже масса. Все больше поражаемся их необычности и уникальности во всем. Совсем иной мир, с другими моральными и материальными критериями и ценностями.
18 апреля ездили на Минские могилы – усыпальницы императоров Минской династии (1368–1644 годы). Минские могилы (по-китайски шисаньлин, т. е. 13 могил) – одна из главных достопримечательностей в пригороде столицы. Расположены они в нескольких десятках километров к северо-западу от Пекина, в долине у подножья изрезанных, зубчатых гор, какие изображаются в традиционной китайской живописи (мы раньше считали, что художники символизировали и драматизировали окружающую природу, а оказывается, в Китае в самом деле необычные горы. Так что китайские живописцы – самые настоящие реалисты).
Славятся могилы не только красивым природным окружением, они сами по себе произведения высшего зодческого мастерства.
Захоронения готовились заранее. Еще при жизни императоры повелевали создавать себе загробные обители. Денег, материалов и рабочих рук на эти цели не жалели.
Въезд в царство могил начинается с трех ворот (столь любимых китайцами). В третьих воротах стоит черепаха, на ней помещена стела, испещренная иероглифическими надписями. Далее следует аллея каменных животных и воинов, после чего вновь ворота (четвертые) и дальше, вскоре за ними, – могила Чанлин, самая большая. Она снаружи восстановлена, но внутрь хода нет. Восстановлена (причем уже полностью) еще одна могила, Динлин. Остальные, в свое время разворованные, оставались нереставрированными и с годами все больше разрушались.
Начали мы осмотр именно с одной из заброшенных могил – Сяньлин. У каждой из 13 могил есть свое название, никак не связанное с именем императора, которому она служит загробным домом. Обитателя Сяньлин звали Гао Чжи. Это настоящее имя, но кроме него использовались и другие. Все они приводились в приложении к брошюре о могилах. Разобраться в ней было очень сложно. Уяснили одно: «наш» император правил только год (1425) и в возрасте 48 лет ушел из жизни.
Вход в могильный комплекс Сяньлин – те же традиционные ворота. Сам комплекс состоит из двух частей. Первая часть представляет собой обнесенный каменной стеной двор, в котором расставлены постаменты с чашами и другими предметами для жертвоприношений. Затем – ворота, выполненные в виде храмового сооружения. Они замурованы. За ними высится холм, также обнесенный стеной. Под холмом и находится само захоронение. В него попасть нельзя, но можно подняться на ворота и через них выйти на стену. Она широкая, по ней могут передвигаться сразу несколько человек.
Сяньлин была в плохом состоянии. Стена вокруг двора во многих местах разрушена, сбиты украшавшие ее каменные птицы и драконы, постаменты для жертвоприношений расколоты, великолепные многоярусные ворота подгнили, с них осыпается разноцветная глазурь.
Но от этого, а также, может быть, из-за полной, первозданной тишины, пребывание на Сяньлин наполняет душу необыкновенным трепетом. Трудно представить себе, какая это старина! Речь идет об эпохе, отдаленной от нас столетиями, но все могилы на месте, известны люди, которые там лежат, их имена, деяния, мельчайшие подробности жизни. Молодцы китайцы. Где еще с такой тщательностью, скрупулезностью все делалось и протоколировалось, где еще удалось сохранить почти в первозданном виде подобные древности!
После Сяньлин решили проехать дальше, к другим заброшенным могилам. Миновали одну, другую, третью. Выехали на пыльную дорогу, спускавшуюся в ущелье. Двигавшаяся навстречу велосипедистка приостановилась и замахала руками, поворачивайте, мол. «Дальше не проедете», – крикнула девушка.
Мы хотели развернуться, но дорога была слишком узка, и поэтому решили проехать еще немного вперед до удобного для разворота места. Метров через двести налево был мосток, а сама дорога продолжала идти вниз. Мы удивились, вспомнив предупреждение велосипедистки, но все же не рискнули спускаться в ущелье, на мосту развернулись и двинулись назад.
Примерно в том месте, где нам повстречалась девушка-велосипедистка, на проезжей части играли дети. Несмотря на то, что мы неслись на довольно приличной скорости, они не собирались освобождать путь. Парень постарше, лет 14, явно нарочно встал в центре проезжей части. Мы остановились, спросили, в чем дело.
Он сообщил, что ему велено задержать нашу машину до приезда ответственного лица. Почему, парень не знал. Только тогда мы заметили придорожный щит. На нем когда-то было написано: иностранцам без специального разрешения въезд запрещен. Такие щиты были расставлены повсюду под Пекином. Запрет на них дублировался на трех языках: китайском, русском, английском, и именно в такой последовательности.
Но на данном щите ничего, кроме слова «foreigners» («иностранцы»), не было видно. Кто-то изрешетил щит пулями, следы от которых обросли ржавчиной. Щит выглядел как ржавый круг из тонкого металла. Немудрено, что мы первоначально не обратили на него внимания.
Теперь пришлось ждать товарища из охранки. Парень и его еще более несовершеннолетние коллеги (чумазые детишки 8–10 лет) зорко следили за каждым нашим шагом, опасаясь побега.
Минут через десять приехал человек на мотоцикле. Изучив наши документы, он строго отчитал нас за невнимательность, но быстро отпустил. В дореформенную пору так легко из подобных ситуаций иностранцы не выходили. Одного советского дипломата за осмотр местности из бинокля с какой-то горы под Пекином держали на солнцепеке весь день.
Расстроенные, мы решили отправиться на культурную могилу Динлин. Там жизнь кипела: автомобильные пробки, тучи китайцев, немалое число иностранных туристов, в основном американцы. На подходах рассыпаны ларьки по продаже прохладительных напитков, сладостей и, конечно же, широкого набора водок в красивых бутылках. Среди них присутствовала и «Водка тринадцати могил». Такие фирменные водки были в каждом населенном пункте, в каждом туристском месте. Прямо американский подход: там, правда, повсеместно продавались стандартные пепельницы, тарелочки, перечницы с названиями достопримечательностей и городов, в КНР – еще и водка, которая, кстати, как бы пышно она ни называлась, всегда отличалась омерзительным вкусом.
Динлин была прекрасно реставрирована, выглядела как новенькая. Она намного больше Сяньлин да и всех других, кроме Чанлин. Через нарядные ворота, заплатив по 10 фэней за вход, мы попали в просторный сад. Аллеи, довольно пышная растительность, ажурные павильоны, сувенирные лавки. Затем вход в подземелье, в саму могилу. Вновь платим по 10 фэней и вливаемся в море людей, которое через разрез в каменной стене медленно движется к узкой винтовой лестнице, ведущей вниз, к усыпальнице. Спускаемся на три этажа и попадаем в зал с ритуальными сосудами. Народу столько, что к экспонатам не подойти, надписи на стенах читать некогда. Друзья с сынишкой, который от духоты капризничает. В следующем зале стоят контейнеры с останками императора, правившего 48 лет, с 1573 по 1620 год. Есть и другие покои, где выставлены драгоценности и утварь, изъятые из контейнеров, но мы уходим. Для детального осмотра решаем приехать позже, в будний день, когда не будет толп.
Вернулись еще раз на Сяньлин на пикник и стали свидетелями (и одновременно объектами, участниками) забавной сцены. За нами была устроена слежка по-китайски. Появилась группа детей, которая, делая вид, что не обращает на нас ни малейшего внимания, стала играть в двух десятках метров от пикника. Спустя некоторое время на территорию могилы въехал человек на велосипеде и, подобно детям, не глядя на нас (контраст с основной массой китайцев, глазеющих на иностранцев, словно на ископаемых динозавров), подъехал к ребятишкам, что-то им сказал и поднялся на ворота могилы. Дети после появления взрослого исчезли. Вскоре ушел (уехал) и мужчина. Его на «посту» сменила женщина с коляской. Некоторое время она молча катала дитя в типичной китайской коляске на двоих из бамбука на заброшенной могиле, а затем вступила со Славиком Духиным и его сыном в интенсивную беседу. Жаловалась, что сын не берет грудь.
Сразу после ухода матери с ребенком мы заметили в проломах стен, окружающих могилу, ребятишек, которые не спускали с нас глаз. Но со временем пропали и они, зато на могилу вошел мужчина и быстрым деловым шагом поднялся на ворота, там он сел на корточки и, уже не рисуясь, начал в упор нас разглядывать.
Между тем за стеной постоянно громыхала телега, запряженная ослами. Она ездила по пыльной дороге вдоль стены, проломы в которой позволяли мальчуганам, правившим упряжкой, наблюдать за нами.
Мы закончили пикник и вышли за пределы могильного комплекса к машине. Телега стояла неподалеку, но была повернута задом к нашей «Волге». При виде нас мальчуганы стали в спешке разворачивать повозку, словно собирались гнаться на ней за автомобилем.
Животные с неохотой выполняли призывы седоков, но в конце концов повернулись в другую сторону. Тогда один из ребят вылез из телеги, подошел к входу в могилу и трижды ударил хлыстом о землю. Отбой. Человек, рассматривавший нас с ажурных, но разваливающихся ворот могилы, спустился вниз.
4 мая 1982 года, дневниковая запись:
…2 мая мы вновь ездили на могилы с Г.В. Киреевым, его супругой, И. Лебединской (жена 1-го секретаря), А. Рожковым и Духиными, и история повторилась. В эту поездку нами были осмотрены 12 могил из 13 (!). (Натали видела 9). На каждой из могил дежурил или какой-нибудь дряхлый старик, или дети. Кроме того, при нашем появлении на территорию могилы прибывали то игроки в бадминтон, то рабочие, тыкавшие (бессмысленно) лопатами в канаву с водой, то туристы с рюкзаками. Сразу вслед за нами они покидали могилу.
Старики и дети, которых мы находили на могиле, уже по прибытии туда, видимо, следили за тем, чтобы эти памятники старины не разворовывались: украсть там можно глазурованную черепицу, каменные урны для жертвоприношений и пр.
Профессионалы же приходили следить, не устраиваем ли мы явочных встреч на могилах.