Милый друг - английский и русский параллельные тексты

Мопассан Ги Де

"Are you a good swordsman?"	– Фехтуете вы хорошо?
"Not at all."	– Совсем не умею.
"The devil!	– А, черт!
And with the pistol?"	Ну, а из пистолета?
"I can shoot a little."	– Немного стреляю.
"Good.	– Прекрасно.
You shall practice while I look after everything else.	Пока я займусь вашими делами, вы поупражняйтесь.
Wait for me a moment."	Подождите минутку.
He went into his dressing-room, and soon reappeared washed, shaved, correct-looking.	Он прошел к себе в туалетную и вскоре вернулся умытый, выбритый, одетый безукоризненно.
"Come with me," said he.	– Пойдемте, - сказал он.
He lived on the ground floor of a small house, and he led Duroy to the cellar, an enormous cellar, converted into a fencing-room and shooting gallery, all the openings on the street being closed.	Риваль жил в нижнем этаже маленького особняка. Он провел Дюруа в огромный подвал с наглухо забитыми окнами на улицу - подвал, превращенный в тир и в фехтовальный зал.
After having lit a row of gas jets running the whole length of a second cellar, at the end of which was an iron man painted red and blue; he placed on a table two pairs of breech-loading pistols, and began to give the word of command in a sharp tone, as though on the ground:	Здесь он зажег цепь газовых рожков, обрывавшуюся в глубине смежного, менее обширного, подвального помещения, где стоял железный манекен, окрашенный в красный и синий цвета, положил на стол четыре пистолета новой системы, заряжающиеся с казенной части, а затем, точно они были уже на месте дуэли, начал отрывисто подавать команду:
"Ready?	– Готово?
Fire--one--two--three."	Стреляйте! Раз, два, три!
Duroy, dumbfounded, obeyed, raising his arm, aiming and firing, and as he often hit the mark fair on the body, having frequently made use of an old horse pistol of his father's when a boy, against the birds, Jacques Rival, well satisfied, exclaimed:	В ранней юности Дюруа часто стрелял на огороде птиц из старого отцовского седельного пистолета, и теперь это ему пригодилось: покорно, не рассуждая, поднимал он руку, целился, спускал курок и часто попадал манекену прямо в живот, выслушивая при этом одобрительные замечания Жака Риваля:
"Good--very good--very good--you will do--you will do."	– Хорошо. Очень хорошо. Очень хорошо. Вы делаете успехи.
Then he left George, saying:	Уходя, он сказал:
"Go on shooting till noon; here is plenty of ammunition, don't be afraid to use it.	– Стреляйте так до полудня. Вот вам патроны, не жалейте их.
I will come back to take you to lunch and tell you how things are going."	Я зайду за вами, чтобы вместе позавтракать, и все расскажу.
Left to himself, Duroy fired a few more shots, and then sat down and began to reflect.	С этими словами он вышел. Сделав еще несколько выстрелов, Дюруа сел и задумался.
How absurd these things were, all the same!	– Какая, однако, все это чушь!

What did a duel prove?	Кому это нужно?
Was a rascal less of a rascal after going out?	Неужели мерзавец перестает быть мерзавцем только оттого, что дрался на дуэли?
What did an honest man, who had been insulted, gain by risking his life against a scoundrel?	И с какой радости честный человек, которого оскорбила какая-то мразь, должен подставлять свою грудь под пули?
And his mind, gloomily inclined, recalled the words of Norbert de Varenne. Then he felt thirsty, and having heard the sound of water dropping behind him, found that there was a hydrant serving as a douche bath, and drank from the nozzle of the hose.	Мысли его приняли мрачное направление, и он невольно вспомнил то, что говорил Норбер де Варен о бессилии разума, убожестве наших идей, тщете наших усилий и о нелепости человеческой морали. – Черт возьми, как он был прав! – вслух проговорил Дюруа. Ему захотелось пить. Г де-то капала вода; он обернулся и, увидев душ, подошел и напился прямо из трубки.
Then he began to think again.	Затем снова погрузился в раздумье.
It was gloomy in this cellar, as gloomy as a tomb.	В подвале было мрачно, мрачно, как в склепе.
The dull and distant rolling of vehicles sounded like the rumblings of a far-off storm.	Глухой стук экипажей, доносившийся с улицы, напоминал отдаленные раскаты грома.
What o'clock could it be?	Который теперь час?
The hours passed by there as they must pass in prisons, without anything to indicate or mark them save the visits of the warder.	Время тянулось здесь, как в тюрьме, где его указывают и отмеряют лишь приходы тюремшика, который приносит пищу.
He waited a long time.	Он ждал долго-долго.
Then all at once he heard footsteps and voices, and Jacques Rival reappeared, accompanied by Boisrenard.	Но вот послышались шаги, голоса, и вместе с Буаренаром вошел Жак Риваль.
He called out as soon as he saw Duroy: "It's all settled."	– Все улажено! – издали крикнул он.
The latter thought the matter terminated by a letter of apology, his heart beat, and he stammered: "Ah! thanks."	Дюруа подумал, что дело может кончиться извинительным письмом. Сердце у него запрыгало. – А-а!.. Благодарю, - пробормотал он.
The descriptive writer continued: "That fellow Langremont is very square; he accepted all our conditions.	– Этот Лангремон не робкого десятка, - продолжал фельетонист, - он принял все наши условия.
Twenty-five paces, one shot, at the word of command raising the pistol.	Двадцать пять шагов, стрелять по команде, подняв пистолет.
The hand is much steadier that way than bringing it down.	Так рука гораздо тверже, чем при наводке сверху вниз.
See here, Boisrenard, what I told you."	Смотрите, Буаренар, вы увидите, что я прав.
And taking a pistol he began to fire, pointed out how much better one kept the line by raising the arm.	И, взяв пистолет, он начал стрелять, показывая, что, наводя снизу вверх, легче сохранить линию прицела.
Then he said: "Now let's go and lunch; it is past twelve o'clock."	– А теперь пойдемте завтракать, ведь уже первый час, - сказал он немного погодя.
They went to a neighboring restaurant.	Они позавтракали в ближайшем ресторане.

Duroy scarcely spoke. He ate in order not to appear afraid, and then, in course of the afternoon, accompanied Boisrenard to the office, where he got through his work in an abstracted and mechanical fashion.	Дюруа за все время не проронил ни слова; он ел только для того, чтобы не подумали, что он трусит. Придя вместе с Буаренаром в редакцию, он машинально, рассеянно принялся за работу.
They thought him plucky.	Все нашли, что он держится великолепно.
Jacques Rival dropped in in the course of the afternoon, and it was settled that his seconds should call for him in a landau at seven o'clock the next morning, and drive to the Bois de Vesinet, where the meeting was to take place.	Среди дня Жак Риваль зашел пожать руку Дюруа, и они уговорились, что секунданты заедут за ним в ландо к семи утра, а затем все вместе отправятся в лес Везине, где и должна была состояться встреча.
All this had been done so unexpectedly, without his taking part in it, without his saying a word, without his giving his opinion, without accepting or refusing, and with such rapidity, too, that he was bewildered, scared, and scarcely able to understand what was going on.	Все это случилось внезапно, помимо него, никто даже не полюбопытствовал, что он обо всем этом думает, никто не дал себе труда спросить, согласен он или нет; события развивались с такой быстротой, что он до сих пор не мог опомниться, прийти в себя, разобраться в происшедшем.
He found himself at home at nine o'clock, after having dined with Boisrenard, who, out of self-devotion, had not left him all day.	Пообедав с Буаренаром, который, как преданный друг, весь день не отходил от него ни на шаг, Дюруа около девяти вечера вернулся домой.
As soon as he was alone he strode quickly up and down his room for several minutes.	Оставшись один, он несколько минут большими быстрыми шагами ходил из угла в угол.
He was too uneasy to think about anything.	Он был до того взволнован, что ни о чем не мог думать.
One solitary idea filled his mind, that of a duel on the morrow, without this idea awakening in him anything else save a powerful emotion.	Одна-единственная мысль гвоздем сидела у него в голове: "Завтра дуэль", - но, кроме безотчетной, все растущей тревоги, она ничего не вызывала в нем.
He had been a soldier, he had been engaged with the Arabs, without much danger to himself though, any more than when one hunts a wild boar.	И, однако, был же он солдатом, стрелял же он когда-то в арабов, - впрочем, большой опасности это для него не представляло: ведь это почти то же, что охота на кабанов.
To reckon things up, he had done his duty.	В общем, он поступил как должно.
He had shown himself what he should be.	Он показал себя с лучшей стороны.
He would be talked of, approved of, and congratulated.	О нем заговорят, его будут хвалить, поздравлять.
Then he said aloud, as one does under powerful impressions:	Но тут, как это бывает с людьми в минуту сильной душевной встряски, Дюруа громко воскликнул:
"What a brute of a fellow."	– Какая же он скотина!
He sat down and began to reflect.	Потом сел и задумался.
He had thrown upon his little table one of his adversary's cards, given him by Rival in order to retain his address.	На столе валялась визитная карточка противника, которую Риваль дал ему для того, чтобы он знал адрес.
He read, as he had already done a score of times during the day:	Он снова перечел ее - уже в двадцатый раз:

"Louis Langremont, 176 Rue Montmartre."	"Луи Лангремон, улица Монмартр, 176".
Nothing more.	Вот и все.
He examined these assembled letters, which seemed to him mysterious and full of some disturbing import.	Он всматривался в этот ряд букв, и они казались ему таинственными, полными зловещего смысла.
Louis Langremont. Who was this man?	"Луи Лангремон" - что это за человек?
What was his age, his height, his appearance?	Сколько ему лет? Какого он роста? Какое у него лицо?
Was it not disgusting that a stranger, an unknown, should thus come and suddenly disturb one's existence without cause and from sheer caprice, on account of an old woman who had had a quarrel with her butcher.	Разве это не безобразие, что какой-то посторонний человек, незнакомец, вдруг, ни с того ни с сего, здорово живешь, нарушает мирное течение вашей жизни из-за того, что какая-то старуха поругалась со своим мясником?
He again repeated aloud: "What a brute."	– Экая скотина! – снова проговорил он вслух.
And he stood lost in thought, his eyes fixed on the card.	Он сидел неподвижно, смотрел, не отрываясь, на визитную карточку и размышлял.
Anger was aroused in him against this bit of paper, an anger with which was blended a strange sense of uneasiness.	В нем росла злоба на этот клочок бумаги, дикая злоба, к которой примешивалось странное чувство неловкости.
What a stupid business it was.	Какая глупая история!
He took a pair of nail scissors which were lying about, and stuck their points into the printed name, as though he was stabbing someone.	Он схватил ножницы для ногтей и, с таким видом, точно наносил кому-то удар кинжалом, проткнул напечатанное на картоне имя.
So he was to fight, and with pistols.	Итак, он должен драться, и притом на пистолетах!
Why had he not chosen swords?	Почему он не выбрал шпагу?
He would have got off with a prick in the hand or arm, while with the pistols one never knew the possible result.	Отделался бы царапиной на руке, а тут еще неизвестно, чем кончится.
He said: "Come, I must keep my pluck up."	– А ну, не вешать голову! – сказал он себе.
The sound of his own voice made him shudder, and he glanced about him.	Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть, и он огляделся по сторонам.
He began to feel very nervous.	Какой он, однако, стал нервный!
He drank a glass of water and went to bed.	Он выпил стакан воды и начал раздеваться.
As soon as he was in bed he blew out his candle and closed his eyes.	Затем лег, погасил свет и закрыл глаза.
He was warm between the sheets, though it was very cold in his room, but he could not manage to doze off.	Под одеялом ему стало очень жарко, хотя в комнате было весьма прохладно, и ему так и не удалось задремать.
He turned over and over, remained five minutes on his back, then lay on his left side, then rolled on the right.	Он все время ворочался, полежав минут пять на спине, ложился на левый бок, потом на правый.
He was still thirsty, and got up to drink.	К тому же его мучила жажда.
Then a sense of uneasiness assailed him.	Он встал, выпил воды, и тут им овладело беспокойство:

Was he going to be afraid?	"Что это, неужели я трушу?"
Why did his heart beat wildly at each well-known sound in the room?	Отчего сердце у него начинает бешено колотиться при малейшем привычном шорохе в комнате?
When his clock was going to strike, the faint squeak of the lever made him jump, and he had to open his mouth for some moments in order to breathe, so oppressed did he feel.	Чуть только скрипнет пружина стенных часов перед боем, как по телу у него пробегает дрожь, ему становится нечем дышать, и несколько секунд он ловит ртом воздух.
He began to reason philosophically on the possibility of his being afraid.	Он принялся подробно, как психолог, анализировать свое состояние: "Боюсь я или нет?"
No, certainly he would not be afraid, now he had made up his mind to go through with it to the end, since he was firmly decided to fight and not to tremble.	Конечно, нет, не боится, ведь он решил идти до конца, у него есть твердое намерение драться, не проявить малодушия.
But he felt so deeply moved that he asked himself:	Но он так волновался, что невольно задал себе вопрос:
"Can one be afraid in spite of one's self?"	"Можно ли испытывать страх помимо собственной воли?"
This doubt assailed him.	И тут сомнения, тревога, ужас разом нахлынули на него.
If some power stronger than his will overcame it, what would happen?	Что будет, если иная сила, более мощная, чем его личная воля, властная, неодолимая сила возьмет над ним верх?
Yes, what would happen?	Да, что тогда будет?
Certainly he would go on the ground, since he meant to.	Конечно, он выйдет к барьеру, раз он этого хочет.
But suppose he shook? suppose he fainted?	Ну, а если начнет дрожать? Если потеряет сознание?
And he thought of his position, his reputation, his future.	Ведь от его поведения на дуэли зависит все: достигнутое благополучие, репутация, будущность.
A strange need of getting up to look at himself in the glass suddenly seized him.	У него возникло необъяснимое желание встать и посмотреть на себя в зеркало.
He relit the candle.	Он зажег свечу.
When he saw his face so reflected, he scarcely recognized himself, and it seemed to him that he had never seen himself before.	Увидев свое отражение в шлифованном стекле, он едва узнал себя - он точно видел себя впервые.
His eyes appeared enormous, and he was pale; yes, he was certainly pale, very pale.	Глаза казались огромными; он был бледен, да, бледен, очень бледен.
Suddenly the thought shot through his mind:	Внезапно пулей впилась в него мысль:
"By this time to-morrow I may be dead."	"Быть может, завтра в это время меня уже не будет в живых".
And his heart began to beat again furiously.	И опять у него отчаянно забилось сердце.

He turned towards his bed, and distinctly saw himself stretched on his back between the same sheets as he had just left.	Он подошел к кровати, и вдруг ему ясно представилось, что он лежит на спине, под тем самым одеялом, которое он только что откинул, вставая.
He had the hollow cheeks of the dead, and the whiteness of those hands that no longer move.	Лицо у двойника было истонченное, как у мертвеца, и еще бросалась в глаза белизна навеки застывших рук.
Then he grew afraid of his bed, and in order to see it no longer he opened the window to look out.	Ему стало страшно собственной кровати; чтобы не видеть ее, он растворил окно и высунулся наружу.
An icy coldness assailed him from head to foot, and he drew back breathless.	Тотчас же он весь заледенел, задохнулся и отскочил от окна.
The thought occurred to him to make a fire.	Он решил затопить камин.
He built it up slowly, without looking around.	Медленно, не оборачиваясь, принялся он растапливать.
His hands shook slightly with a kind of nervous tremor when he touched anything.	Когда он прикасался к чему-нибудь, руки у него начинали дрожать нервной дрожью.
His head wandered, his disjointed, drifting thoughts became fleeting and painful, an intoxication invaded his mind as though he had been drinking.	Соображал он плохо, в голове кружились разорванные, ускользающие, мрачные мысли, рассудок мутился, как у пьяного.
And he kept asking himself:	Он все время спрашивал себя:
"What shall I do?	– Что мне делать?
What will become of me?"	Что со мной будет?
He began to walk up and down, repeating mechanically:	Он снова зашагал по комнате, машинально повторяя одно и то же:
"I must pull myself together. I must pull myself together."	– Я должен взять себя в руки, во что бы то ни стало я должен взять себя в руки.
Then he added:	Некоторое время спустя он вдруг подумал:
"I will write to my parents, in case of accident."	"На всякий случай надо написать родителям".
He sat down again, took some notepaper, and wrote:	Он сел и, положив перед собой лист почтовой бумаги, начал писать:
"Dear papa, dear mamma."	"Дорогие папа и мама..."
Then, thinking these words rather too familiar under such tragic circumstances, he tore up the first sheet, and began anew,	Но это обращение показалось ему недостаточно торжественным для столь трагических обстоятельств. Разорвав лист, он начал снова:
"My dear father, my dear mother, I am to fight a duel at daybreak, and as it might happen that--" He did not dare write the rest, and sprang up with a jump.	"Дорогие отец и мать, завтра чуть свет у меня дуэль, и так как может случиться, что..." У него не хватило смелости дописать до конца, и он вскочил со стула.
He was now crushed by one besetting idea.	Мысль о дуэли угнетала его.
He was going to fight a duel.	Завтра он подойдет к барьеру.
He could no longer avoid it.	Это неизбежно.
What was the matter with him, then?	Но что же в нем происходит?

He meant to fight, his mind was firmly made up to do so, and yet it seemed to him that, despite every effort of will, he could not retain strength enough to go to the place appointed for the meeting.	Он хочет драться, он непоколебим в этом своем твердом намерении и решении. И вместе с тем ему казалось, что, сколько бы он ни заставлял себя, у него даже не хватит сил добраться до места дуэли.
From time to time his teeth absolutely chattered, and he asked himself:	По временам у него начинали стучать зубы, - это был сухой и негромкий стук.
"Has my adversary been out before?	"Приходилось ли моему противнику драться на дуэли? – думал Дюруа.
Is he a frequenter of the shooting galleries?	– Посещал ли он тир?
Is he known and classed as a shot?"	Классный ли он стрелок? Знают ли его как хорошего стрелка?
He had never heard his name mentioned.	Он, Дюруа, никогда о нем не слыхал.
And yet, if this man was not a remarkably good pistol shot, he would scarcely have accepted that dangerous weapon without discussion or hesitation.	Однако если этот человек без малейших колебаний, без всяких разговоров соглашается драться на пистолетах, - значит, он превосходно владеет этим опасным оружием.
Then Duroy pictured to himself their meeting, his own attitude, and the bearing of his opponent.	Дюруа пытался вообразить, как будут вести себя во время дуэли он сам и его противник.
He wearied himself in imagining the slightest details of the duel, and all at once saw in front of him the little round black hole in the barrel from which the ball was about to issue.	Он напрягал мысль, силясь угадать малейшие подробности поединка. Но вдруг он увидел перед собой узкое и глубокое черное отверстие, из которого должна вылететь пуля.
He was suddenly seized with a fit of terrible despair.	И тут им овладело невыразимое отчаяние.
His whole body quivered, shaken by short, sharp shudderings.	Все тело его судорожно вздрагивало.
He clenched his teeth to avoid crying out, and was assailed by a wild desire to roll on the ground, to tear something to pieces, to bite.	Он стиснул зубы, чтобы не закричать, он готов был, как безумный, кататься по полу, рвать и кусать все, что попадется под руку.
But he caught sight of a glass on the mantelpiece, and remembered that there was in the cupboard a bottle of brandy almost full, for he had kept up a military habit of a morning dram.	Но, увидев на камине рюмку, вспомнил, что в шкафу у него стоит почти полный литр водки (от военной службы у Дюруа осталась привычка каждое утро "промачивать горло").
He seized the bottle and greedily drank from its mouth in long gulps.	Он схватил бутылку и, жадно припав к ней, стал пить прямо из горлышка, большими глотками.
He only put it down when his breath failed him.	Только когда у него захватило дыхание, он поставил ее на место.
It was a third empty.	Опорожнил он ее на целую треть.
A warmth like that of flame soon kindled within his body, and spreading through his limbs, buoyed up his mind by deadening his thoughts.	Что-то горячее, как огонь, тотчас обожгло ему желудок, растеклось по жилам, одурманило его, и он почувствовал себя крепче.
He said to himself: "I have hit upon the right plan."	"Я нашел средство", - подумал он.
And as his skin now seemed burning he reopened the window.	Тело у него горело, пришлось снова открыть окно.
Day was breaking, calm and icy cold.	Занимался день, морозный и тихий.

On high the stars seemed dying away in the brightening sky, and in the deep cutting of the railway, the red, green, and white signal lamps were paling.	Там, в посветлевшей вышине небес, казалось, умирали звезды, а в глубокой железнодорожной траншее уже начинали бледнеть сигнальные огни, зеленые, красные, белые.
The first locomotives were leaving the engine shed, and went off whistling, to be coupled to the first trains.	Из депо выходили первые паровозы и, свистя, направлялись к первым поездам.
Others, in the distance, gave vent to shrill and repeated screeches, their awakening cries, like cocks of the country.	Вдали, точно петухи в деревне, беспрестанно перекликались другие, спугивая предутреннюю тишь своими пронзительными криками.
Duroy thought: "Perhaps I shall never see all this again."	"Быть может, я этого никогда больше не увижу", -мелькнуло в голове у Дюруа.
But as he felt that he was going again to be moved by the prospect of his own fate, he fought against it strongly, saying:	Но он сейчас же встряхнулся, и подавил вновь пробудившуюся жалость к себе:
"Come, I must not think of anything till the moment of the meeting; it is the only way to keep up my pluck."	"Полно! Ни о чем не надо думать до самой дуэли, только так и можно сохранить присутствие духа".
And he set about his toilet.	Он стал одеваться.
He had another moment of weakness while shaving, in thinking that it was perhaps the last time he should see his face.	Во время бритья у него снова екнуло сердце: ему пришла мысль, что, быть может, он в последний раз смотрит на себя в зеркало.
But he swallowed another mouthful of brandy, and finished dressing.	Однако, выпив еще глоток водки, он закончил свой туалет.
The hour which followed was difficult to get through.	Последний час показался ему особенно тяжким.
He walked up and down, trying to keep from thinking.	Он ходил взад и вперед по комнате, пытаясь восстановить душевное равновесие.
When he heard a knock at the door he almost dropped, so violent was the shock to him.	Когда раздался стук в дверь, от волнения он едва устоял на ногах.
It was his seconds.	Пришли секунданты.
Already!	Уже!
They were wrapped up in furs, and Rival, after shaking his principal's hand, said:	Они были в шубах. Жак Риваль пожал своему подопечному руку.
"It is as cold as Siberia."	– Холод сибирский.
Then he added: "Well, how goes it?"	Ну, как мы себя чувствуем?
"Very well."	– Отлично.
"You are quite steady?"	– Не волнуемся?
"Quite."	– Ничуть.
"That's it; we shall get on all right.	– Ну-ну, значит, все в порядке.
Have you had something to eat and drink?"	Вы уже позавтракали?
"Yes; I don't need anything."	– Да, я готов.

Boisrenard, in honor of the occasion, sported a foreign order, yellow and green, that Duroy had never seen him display before.	Буаренар ради такого торжественного случая нацепил иностранный желто-зеленый орден, -Дюруа видел его на нем впервые.
They went downstairs.	Они сошли вниз.
A gentleman was awaiting them in the carriage.	В ландо их дожидался какой-то господин.
Rival introduced him as "Doctor Le Brument."	– Доктор Ле Брюман, - представил его Риваль.
Duroy shook hands, saying, "I am very much obliged to you," and sought to take his place on the front seat. He sat down on something hard that made him spring up again, as though impelled by a spring.	– Благодарю вас, - здороваясь с ним, пробормотал Дюруа. Он решил было занять место на передней скамейке, но опустился на что-то твердое и подскочил, как на пружинах.
It was the pistol case.	Это был ящик с пистолетами.
Rival observed: "No, the back seat for the doctor and the principal, the back seat."	– Не сюда! Дуэлянт и врач сзади! – несколько раз повторил Риваль.
Duroy ended by understanding him, and sank down beside the doctor.	Дюруа наконец понял, чего от него хотят, и грузно сел рядом с доктором.
The two seconds got in in their turn, and the driver started.	Затем уселись секунданты, и лошади тронули.
He knew where to go.	Кучер знал, куда ехать.
But the pistol case was in the way of everyone, above all of Duroy, who would have preferred it out of sight.	Ящик с пистолетами мешал всем, особенно Дюруа, - он предпочел бы не видеть его вовсе.
They tried to put it at the back of the seat and it hurt their own; they stuck it upright between Rival and Boisrenard, and it kept falling all the time.	Попробовали поставить сзади - он бил по спине; поместили между Ривалем и Буаренаром - он все время падал.
They finished by stowing it away under their feet.	Кончилось тем, что задвинули его под скамейку.
Conversation languished, although the doctor related some anecdotes.	Доктор рассказывал анекдоты, но разговор все же не клеился.
Rival alone replied to him.	Один лишь Риваль подавал ему реплики.
Duroy would have liked to have given a proof of presence of mind, but he was afraid of losing the thread of his ideas, of showing the troubled state of his mind, and was haunted, too, by the disturbing fear of beginning to tremble.	Дюруа хотелось выказать присутствие духа, но он боялся, что мысли у него спутаются и что этим он выдаст свое душевное смятение. Притом его мучила страшная мысль: а вдруг он начнет дрожать?
The carriage was soon right out in the country.	Экипаж вскоре выехал за город.
It was about nine o'clock.	Было около девяти.
It was one of those sharp winter mornings when everything is as bright and brittle as glass.	В это морозное зимнее утро вся природа казалась искрящейся, ломкой и твердой, как хрусталь.
The trees, coated with hoar frost, seemed to have been sweating ice; the earth rang under a footstep, the dry air carried the slightest sound to a distance, the blue sky seemed to shine like a mirror, and the sun, dazzling and cold itself, shed upon the frozen universe rays which did not warm anything.	Каплями ледяного пота висел на деревьях иней; земля под ногами звенела; в сухом воздухе далеко разносился малейший звук; голубое небо блестело, как зеркало, и в нем, ослепительное и тоже холодное, проплывало солнце, посылая окоченевшему миру свои негреющие лучи.

Rival observed to Duroy: "I got the pistols at Gastine Renette's.	– Пистолеты я купил у Гастин-Ренета[21], -обращаясь к Дюруа, сказал Жак Риваль.
He loaded them himself.	– Он же сам их и зарядил.
The box is sealed.	Ящик запечатан.
We shall toss up, besides, whether we use them or those of our adversary."	Впрочем, придется бросить жребий, из чьих пистолетов стрелять: из ваших или из его.
Duroy mechanically replied: "I am very much obliged to you."	– Благодарю, - машинально ответил Дюруа.
Then Rival gave him a series of circumstantial recommendations, for he was anxious that his principal should not make any mistake.	С целью предотвратить малейшую ошибку со стороны своего подопечного Риваль дал ему подробные указания.
He emphasized each point several times, saying:	Каждое из них он повторял по нескольку раз:
"When they say,	– Когда спросят:
'Are you ready, gentlemen?' you must answer 'Yes' in a loud tone.	"Готовы?" - отвечайте громко "Да!"
When they give the word	Когда скомандуют:
'Fire!' you must raise your arm quickly, and you must fire before they have finished counting	"Стреляйте!" - быстро поднимите руку и спустите курок прежде, чем скажут
' One, two, three.'"	"Три!"
And Duroy kept on repeating to himself: "When they give the word to fire, I must raise my arm. When they give the word to fire, I must raise my arm."	"Когда скомандуют: "Стреляйте!" - я подниму руку, - твердил про себя Дюруа, - когда скомандуют: "Стреляйте!" - я подниму руку, когда скомандуют: "Стреляйте!" - я подниму руку".
He learnt it as children learn their lessons, by murmuring them to satiety in order to fix them on their minds.	Для того чтобы наставления Риваля запечатлелись у него в памяти, он зубрил их, как школьник, до тех пор, пока они не набили ему оскомины:
"When they give the word to fire, I must raise my arm."	"Когда скомандуют: "Стреляйте!" - я подниму руку".
The carriage entered a wood, turned down an avenue on the right, and then to the right again.	Въехав в лес, ландо свернуло направо, в аллею, потом опять направо.
Rival suddenly opened the door to cry to the driver:	Риваль резким движением распахнул дверцу и крикнул кучеру:
"That way, down the narrow road."	– Сюда, по этой дорожке.
The carriage turned into a rutty road between two copses, in which dead leaves fringed with ice were quivering.	Это была торная дорога, тянувшаяся между двумя перелесками; на деревьях дрожали сухие листья с ледяной бахромкой.
Duroy was still murmuring:	Дюруа все еще бормотал себе под нос?
"When they give the word to fire, I must raise my arm."	– Когда скомандуют: "Стреляйте!" - я поднимуруку.
And he thought how a carriage accident would settle the whole affair.	Вдруг ему пришла мысль, что катастрофа с экипажем могла бы уладить все.