Молчаливый полет

Тарловский Марк Ариевич

22 сентября 1929

VII. СКОТНЫЙ ДВОР

Чудило (Сборная пародия) [104]

Ну, братва, и бывает же вздор. Чего со мной было — умора! Выхожу я вчера на дозор В подходящем месте для вора. А идет это вроде пижон, Пальто на нем без бахромок. Я его, конечно, ножом: Слегка попал, а слегка промах… Закричать он хотя не успел, Но привстал и блевнул красным, И сказал — белый, как мел: «Ты меня это, друг, напрасно. Я не знал, что такой капут Ожидает меня сегодня, Голова моя весит пуд, В этой ране — жар преисподней… Губы жгут и воздух сосут… Подойдите ближе, убийца, Поднесите к лицу сосуд, Помогите виску напиться!» Он еще раз блевнул нутром И шепнул: «У меня забота — С самопишущим золотым пером Возьми у меня листик блокнота. Запиши мой последний стих, Сочиненный мной по дороге, И пошли его, ради всех святых, В “Новый луч” или “Красные итоги”…» Вижу я — от луны светло. Дай, думаю, запишу частуху. Прохрипел он мне тут свое барахло (Без фамилии — не хватило духу). И храню вот — без первых строк (Выкурили гады в ночлежке): «…Кратковременен жизненный срок, Мы живем, обреченные спешке. Чуть окрепнув, на самом краю Уходящего вдаль виадука, Мы провидим кончину свою И

страдаем за сына и внука. О, не так ли суров народ Золотого советского края Ради милого сына живет, Ради внука в боях умирая? Этот жертвенный трепет атак, Это счастье…» Не кончил — скрутило. А здорово — так его так! Экой парень чудило…

104

Чудило. Новый мир. 1928. № 6. С. 172–173. Машинопись — 41.50–51.

1928

Свершитель треб [105]

Это был обыкновенный клоп — В меру трус и в меру кровопийца… Ах, не хмурься, лавроносный лоб! Снизойди, о лира олимпийца! Что нам стоит рассказать хоть раз Про дела и про заботы клопьи? Всё равно ведь — для дневных прикрас Мы стряхнем постельное охлопье! — …Каждый день, в пуховую метель, Звон матраца вызывал на дело, Пел трубой и забирался в щель Острый дух почиющего тела. По пчелиной трубчатой игле Кровяную передвинув подать, Полной колбой клоп скользил во мгле, Клоп спешил свой груз переработать. Столько раз согрев и напитав Красным медом золотую шкуру, Знал он твердо — и его состав, И давленье, и температуру. Но случилось…Нектар стал горяч. Бог потел, и это было ново. Хоботочком, как домашний врач, Клоп всю ночь выстукивал больного. Продолжалось… Свет не погасал. Кровь прогоркла. Изменив порядку, Клоп дежурил, он слегка кусал, Но не пил, а слушал лихорадку. Жар осекся — и за пядью пядь Начал падать, гнев сменив на милость. Что же с кровью? Клоп не мог понять, Почему она остановилась… Он бежал от страшной тишины И нашел за скважиной замочной, На кровати мужа и жены, Брагу тризны и уют полночный. — Кровь гудела, но была сладка, Кровь кипела, но не иссякала — И текла в каналы хоботка, Как вино венчального бокала… Очевидец и свершитель треб, В муках смерти и в пылу зачатий Ты сосешь благоуханный хлеб И на нем кладешь свои печати! Но встают усталые с перин, Жгут свечу, ругаясь словом скверным, И шипит гробовый стеарин: «Dies irae.. Requiem aeternam…» [106]

105

Свершитель треб. Бумеранг. С. 43–45. Автограф — 41.1–2.

106

День гнева… Вечный покой (лат.).

6 января 1928

Кондор [107]

Слегка чудаковатый контур За проволокою вольеры — И вот американский кондор, Который видел Кордильеры. Сны детства! Разреженный воздух… Майн-Рид…Кровать…Свечной огарок… Страна индейцев, лам бесхвостых И дорогих почтовых марок! Во время школьных репетиций Как было лестно — без запинки Повествовать о хищной птице, Которой поклонялись инки! На ярмарках из марок ярких, Чужак от областей надводных, Ты шел в обмен на самых жарких, На самых редкостных животных. — Охваченный меняльным блудом, За знак с твоею шеей голой Я мог пожертвовать верблюдом, Проштемпелеванным Анголой… Но счастье лет, азартом полных. Ты позабыл в тени вольеры — Твой мир — наплеванный подсолнух И праздничные кавалеры.

107

Кондор. Машинопись — 39.47.

2 февраля 1926

Утиная судьба [108]

Нотками нежного вызова, Зеленью тонкого пуха Тешила селезня сизого Сладкая утка-рябуха. Кроткое кряканье слушая, Лакомка, падкий до ласки, Думал он: «Вот она — лучшая В мире крапивы и ряски!» Думал он: «Всё приготовили К нашей утиной утехе, — Бабы — душой Мефистофили — Гретхен пленили в застрехе… Радуйся, жадная птичница, Ад нам любовью готовя, — Чадная утья яичница — Вот твоя выгода вдовья. Селезня, слезно воспетого, Гонят на сцену — пожалуйста! — Скажет ли кто после этого, Чем я не копия Фауста?..»

108

Утиная судьба. Машинопись — 39.98.

5 декабря 1926

Кровь и любовь [109]

Трехгодовалый грузный хряк Исправно служит «Свинощету» И в сотый раз вступает в брак Не по любви, а по расчету… Свою породистую кровь Привить метиске из Норфолька — В таком подходе — не любовь, Одна расчетливость, и только! Об семенить и изменить И новым холодеть романом — Какая дьявольская нить Между свиньей и Дон-Жуаном! Наука — сваха и свекровь, Наука, не моргнувши бровью… (Тут можно рифмовать с любовью, Но это будет не любовь…)

109

Кровь и любовь. Машинопись с правкой — 39.120.

Апрель 1926 — 16 октября 1927

Случай на крыше [110]

Вечером на одинокой крыше Кот приворожил к себе ворону. Он понравился ей шерстью рыжей И смешно мурлыкнутым «не трону»… Месяц был как месяц, и в тумане Крыши перемигивались жестью; Птичий клюв изобразил вниманье, Вызванное непривычной лестью: Вежливо подрыгивая лапой И подергиваясь, в знак традиций, Кот подкрадывался тихой сапой К радостно подрагивавшей птице. И нежней, чем самурай пред гейшей, Как диктует дедовский обычай, Он ей декламировал звучнейший Из придуманных котами спичей… А спустя немного, в результате Сказочного бракосочетанья, У родителей, весьма некстати, Вылупилось странное созданье. — Если только верить их рассказу, Их детеныш был как дух заклятый — Полузверь и полуптица сразу, Сразу волосатый и крылатый; От отца с закваской кровопийцы Цвет он унаследовал и волос, А от матери — предплечий спицы, Жесты, и полет, и невеселость. Кот поплакал над своим ребенком И назвал его летучей мышью… Верьте, детки, тонким перепонкам, Посвященным лунному затишью!

110

Случай на крыше. Машинопись с правкой — 39.81.

25 октября 1926

Случай в посольском квартале [111]

В стране, где прав довольно мало, Где чужеземец — это царь, Вблизи посольского квартала Смиренный проживал кустарь. При нем был пес из фокстерьеров. Подобно всем китайским псам, Он трусил белых офицеров И был безжалостен к купцам. По мненью пса, достичь довольства Нельзя иначе, как вбежав На территорию посольства Одной из западных держав. Свой адский план продумав тонко, Он как-то в кухонном углу Лишил

невинности болонку, Принадлежавшую послу… Конечно, суд, конечно, гласность… Кустарь ответчиком предстал… Международная опасность! Дипломатический скандал! Но кто поспорит вероломством С наивернейшей из подруг? — Болонка пинчерным потомством Посольство поражает вдруг! Ученый эксперт вывел прямо, Что в жилах каждого щенка Туземной крови нет ни грамма, А крови пинчерной — река… Китайца больше в суд не тянут, Китаец прав, китаец рад, Ему легко, а фокс обманут, А фокс унижен и рогат.

111

Случай в посольском квартале. Крокодил. 1926. № 42. Машинопись с правкой — ИМЛИ. 9.1.

Апрель 1925

Случай в Женеве [112]

Я — страшной новости гонец. Послушайте, исполняясь духу, Про мученический конец, Постигший рядовую муху! — Свободной мысли колыбель, Женева нравилась всегда ей. Там спит над озером отель, Засиженный мушиной стаей. У кухонной его плиты, Над сковородкой рот разиня, Сколь часто сиживала ты, Моя малютка героиня! Но ты влетела второпях В зал, где, рассевшись по ранжиру, Сто грудей пели о путях К разоружению и миру… Сверканье сахарным пленяясь, Ты прогулялась по манишкам, Чьи обладатели, клянясь, Грозили воинским излишкам. Они кричали: «Дух войны Грозит грядущим поколеньям, Но будем вооружены Разоружительным терпеньем!» В окно! В окно! Тошнит от врак! Скорей! Тоска подходит комом. Бежать!.. Но форточку сквозняк Захлопнул перед насекомым… Оно в испарине, дрожа, Проводит лапкой по макушке… «Разоружа…» «Вооружа…» Ах, нет ужаснее ловушки! Там просят сдвинуться на треть, Там просят не решаться сразу, Там требуют предусмотреть Пропагандистскую заразу… Взглянула муха на Восток, Полна сочувственной заботы; Перекрестила хоботок, Изнемогая от зевоты; Сложила томно два крыла, Решительных не выждав сдвигов, И в два приема умерла, Худыми ножками подрыгав. — Здесь ветви мира — напрокат. Здесь даже мухи мрут от скуки, — Сказал восточный делегат, Брезгливо умывая руки… Подвижником на блудный пир Явилось бедное творенье. — Спи с миром, павшая за мир! Вкушай загробное варенье!

112

Случай в Женеве. Автограф — 42.6–7.

10 мая 1929

VIII. ЛЕГЕНДА

Дары Америки [113]

Властолюбивая наследственность К морям, как в детстве, нас зовет, И первопутная торжественность В рыбачьем парусе живет. Бродяга, проклятый викарием И осужденный королем, Обогащает полушарием Всемирной карты окоем. Со звоном золота и каторги Пират Атлантикой несом, И Слава в латах конквистадорки Штурвальным правит колесом. Водительница и ответчица, Она и в бурях, и в боях, И Амазонка ей мерещится В американских берегах. Индейцы бьются с бледнолицыми, И через робкие очки Мы напрягаем над страницами Расширившееся значки. ____________________________ Мы видим — с перуанских Альп Спадают снежные покровы, Сдирает с тайны свежий скальп Завоеватель их суровый. Мы слышим клич — «туда, туда, Туда, где желтые богатства, Где лам сребристые стада И красная пастушья каста!» Но через пастухов и лам, Неуловимая для глаза, Со страшной местью пополам Распространяется зараза. — Тебя мечом не одолеть, Тебе не страшен бой мушкета, — Тобой приходится болеть, Неведомая спирохета! Когда шумит обратный стяг И флот торопится попятно, На бледной коже у бродяг Вскипают бронзовые пятна; Под милым золотом скрипят Изнемогающие трюмы, Но кости ноют у ребят, И лица у ребят угрюмы: Уж лучше черная чума Или зеленая холера, Чем боль, сводящая с ума Весельчака и кавалера! За флотом пенный виадук Струится следом дерзновенным, И плавно движется недуг По голубым и влажным венам… А с берега родной земли, Навстречу брызнутые круто, Звучат ликующие «пли» И гром военного салюта. _________________________________ С тех пор щедротами Америки Европа в хрипе, в горе, в жути, И пляшут хмурые венерики На свадьбе золота и ртути… Мутнеет кровь, мечты подавлены, Томится страсть боязнью лютой, И лучшие уста отравлены, Как чаша, полная цикутой. За вспышку скопидомной похоти, Вспашку девственной Ла-Платы — Какие бешеные подати! Какие щедрые расплаты! — И жертва уличной трагедии, Рыдая на фонарной тумбе, Клянет Колумбово наследие, Не зная даже о Колумбе! __________________________ Сомнений нет, надежды нет, Ломается последний якорь, Как адмирал, растерян знахарь, И волны рвутся в кабинет… Ну что же? — поблагодари, Оставь рублевую бумажку И в слякоть, с шубой нараспашку, Иди и шляйся до зари. Я знаю — может быть, и ты, С письмом, окурком и портретом, Оставишь нам перед рассветом Свои восторги и мечты. Как доктор, поднесешь ко рту Лекарство с револьверным дулом И, задрожав плечом сутулым, Отсалютуешь в пустоту… Во славу древних моряков — Да незабвенны наши предки! — Такие выстрелы нередки В судебной хронике веков — Они звучат то там, то сям, В тиши торжественной минуты, Как запоздалые салюты Победоносным кораблям. Но, с золота заморских руд Смывая ржавчину болезни, Наука требует — «воскресни!» — И славит выдержку и труд.

113

Дары Америки. Автограф — 40.84–89, с подзаг. «Медицинская легенда». Неведомая спирохета — бледная трепонема (Treponema pallidum) из семейства спирохет (Spirochetae), микроорганизм, являющийся возбудителем сифилиса. Теория о том, что сифилис занесен в Европу матросами с кораблей Х. Колумба, прибывших из Нового Света (Америки), в настоящее время оспаривается, однако вспышка сифилиса в Европе, имевшая место в 1493, т. е. после открытия Америки, — исторический факт. На свадьбе золота и ртути… — золото (основное, что искала Европа в Америке) прибыло в Старый Свет «вместе с сифилисом»; почти одновременно с эпидемией (1495) было обнаружено и стало широко применяться лечение сифилиса с помощью соединений ртути.

1–3 октября 1927

<Дополнение 1>

Бумеранг [114]

О звуках

Два слитных гласных суть дифтонг, А два согласных — аффриката. Связь «н» и «г» звучит как гонг, Как медный звон в момент заката. Филологический инстинкт Не спас нас от чужого ига, И через титул (твой! ating) [115] Дань гуннам ты приносишь, книга. В моем ферганском Sturm und Drang [116] Сквозит изгнанничество Гейне, И бури слова бумеранг Еще по-рейнски лорелейны.

114

Бумеранг. Автограф — 44.41–42. В тексте сборника без подзаголовков, части пронумерованы римскими цифрами; варианты — «О звуках», ст.7: «И через титул (твой! ating)»; текст части «О смысле» после слов «Проклятый дар!» отсутствует. Аутентичность печатного варианта ничем не подтверждается. Печ. По автографу.

115

Ating — по-узбекски «твое имя» (Примеч. автора).

116

Sturm und Drang — по-немецки «буря и натиск» (Примеч. автора).