Всё пусто, голову кружа,Всё тихо, жизнь из улиц вынув,И спят ночные сторожаВ дверях надменных магазинов.У переулка липкий торгС какой-то девушкой усталойНа принудительный восторгВедет гуляка запоздалый.Фонарь истратился дотлаВ объятьях мух-огнепоконниц,И первая поет метлаО прозе дворницких бессонниц.В такую темь, в такую рань,Где всё «вчера», где ночь пропала,В календарях стирая грань,Нас вечность провожает с бала.Она нас просит не бежатьИ учит тоном господинаСекрет бессмертия решатьНа сутках, слитых воедино.
164
Поздно на улице. Недра. 1928. Кн.13. Типографский оттиск с датировкой и авт. пометами — ИМЛИ. 8.1–2.
— Пойдем в кинематограф, Тата!Забыв о беспокойном дне,Посмотрим Вора из БагдадаНа оживленном полотне. —Звенит рассказ Шехерезадин,Неотразим Багдадский Вор,Хотя жара, хотя досаденИдущий рядом разговор.Но чем смелей герой багдадский,В одном порыве всех родня,Тем незаметней смех солдатскийИ пар влюбленных воркотня.А уж у входа ждут заботы,Арабский конь уж кончил ржать,И должен я, держа Вам боты,Вас гурией воображать,Когда, оставив небылицы,Шехерезаде и Фатьме,Вы мокрым взором КобылицыМеня отметите во тьме.
165
«Багдадский вор». Автограф — 39.33. «Багдадский вор» — немой художественный фильм (США, 1924) с Дугласом Фэрбенксом в главной роли.
В этой жизни каждый мигВ ночь влеком и смертью скован —Смотрит в север напрямикСтрелка компаса морского.Но бывает в сердце дурьИ забвенье верной смерти,Если путь магнитных бурьКарту моря перечертит:Север брошен, страх изжит,И, забывши мрак и вьюгу,Стрелка гнется и дрожит,Поворачивая к югу!
Вы англичанин, Вы иностранец —И Вам, конечно, не всё равно,Где спляшет Русский свой дикий танецИ где прорубит свое окно.Но в каждом веке иной Мессия —К чему лукавить, любезный сэр? —Россия долго была Россией,Пока не стала СССР.Народы дети, и детский лепет —Народный ропот, народный смех,Народы глина, а мастер лепитСудьбу немногих и судьбы всех.Столетья тлели в сырой надеждеТеряли бога и бог терял,Являлся мастер, один как прежде,И принимался за матерьял —И все, кто ни был по горным склонам,По океанам и по морям,Повиновались наполеонамИ Иисусам и Цезарям. —Но что с Востоком и чья заря там?Апокалипсис, ищи словес!Полумессиям и цезарятамНайди достойный противовес. —Весы играют слепым балансом,И сэр в азарте, и сэр ослеп,И вот на чашу безумным шансомКидает Ленин свой тяжкий склеп…Весы в балансе, невнятны числа,Но, сэр, — опомнись и наблюдай,Как тень надежды от коромыслаПолзет на джунгли и на Китай!
167
Весы. Автограф — 39.44. …прорубит свое окно… — «Природой здесь нам суждено / В Европу прорубить окно…» (А.С. Пушкин. Вступление к поэме «Медный всадник»). Выражение встречается в «Письмах о России» (1759) итальянского писателя Франческо Альгаротти (1712–1764), о чем Пушкин предуведомляет в первом же примечании к поэме: «Альгаротти где-то сказал: <…> “Петербург — это окно, через которое Россия смотрит в Европу”».
Тонкой девичьей печали,Тонкой памяти урокиВ недобитые скрижалиВпишет мальчик синеокий.Ночь, проведенная мудро,Кудри мальчику пригладит,У окна его наутроМолчаливый голубь сядет;День протянется дорогой,А от голубя ни вести,Ни словечка о далекойО потерянной невесте…Ах, на теплые колениКто ей голову преклонит?Крылья хлещут — и в забвеньи,В белой туче голубь тонет.Лишь надтреснутые плитыС письменами муки нежнойОслепительно раскрытыНад печалью безутешной.
168
Скрижали любви. Автограф — 39.41. Датировка по архивной раскладке.
Как удалой варяжский князьВрагов о битве предваряетИ те, лукаво сторонясь,Ему дорогу затворяют,Как череп рушит булаваИ точат кубок печенеги,И княжеская голова —Источник пиршественной неги…Подобно юному варягу,Я тоже пал, идя «на вы»,И пьет лирическую брагуМой враг из гордой головы.Но сыт ли он, иль горек кубокИль беден пуншевым огнем,Что только край капризных губокСудьба обмакивает в нем?
У битюга весь день болит крестец— Он, кажется, умрет с надрыву, —Какой был груз и как хлестал подлец,Подлец извозчик — в хвост и в гриву!А рядом, угрожая и ярясь,Бензином фыркая в разгоне,Ногами круглыми кропили грязьВраждебные стальные кони…Их не ругали, не секли бичом,Дорогу они знали сами,Подъем и мрак им были нипочемС бесчувственными их глазами!И каждый раз, когда нахально ржалСтальной чужак в пустом усердьи,Старик-битюг болезненно дрожалИ думал о зеленой смерти.— О металлические жеребцы!У вас в телах ни капли ласки —Ведь это вам, несчастные скопцы,Мотоциклетка строит глазки! —И дряхлый конь, уже готовый пасть,Уже скользя двумя ногами,Припоминает жизнь, и кровь, и страсть —И торжествует над врагами.
170
Лошадь и автомобили. Машинопись с правкой — ИМЛИ. 1.11.
«Сограждане! Вы можете судитьДерзнувшего на небывалый подвигИ оскорбившего своей рукойБогиню, благосклонную к Ефесу.Вы можете неистово пытатьИ, осудив, предать позорной казниЗанесшего над храмом АртемидыКощунственные факелы поджогаИ от стрелы карающих небесНе павшего в минуту святотатства.Но можете ли вы предупредитьСтоустую молву о честолюбце,Разрушившем создание искусстваИ вышней покровительницы нашейХранимую и чтимую обитель?Сумеете ли вы перехватитьСмущенный и подобострастный ропотО муже, сочетавшемся с мечтойПрославиться на долгие столетья,Создать неистощимое бессмертьеИз мимолетного существованьяИ нищенское имя ГеростратаОбогатить проклятием потомства?Не сможете. — Отныне навсегдаПрощай, мое возлюбленное имя,Которое я слышал в сладком детствеИз трогательных матерински устС улыбкою, а в юности певучей —Со стоном страсти от моих подруг.Теки, мое возлюбленное имя! —На крыльях славы о моем безумствеТы разольешься, преодолеваяМоря, и страны, и стремнины рек.И, разлученный навсегда с тобою,Я буду брошен, как степная падаль,На пиршество сочувственным шакаламИстерзанным и безымянным трупом.Так от сосуда с дорогим вином,Разбитого неопытной рукою,Забытые белеют черепки,А между тем, волной неудержимойОсвобожденная из темной глины,Распространяется живая влагаИ жадную пропитывает землю…Попробуйте ее остановить!Мне думается, собственное имяНи от кого я больше не услышу,Чтоб звуки славы не ласкали ухо,Чтоб в смертный час не облегчали душуСчастливого носителя его.Но я предвижу, сколько тысяч устНа все лады — с восторгом, и со страхом,И с ненавистью — будут славить имя,Которое я слышал в сладко детствеОт трогательной матери моей,Которое мне в юности звучалоСо стоном страсти от моих подругИ, может быть, которое отнынеНи от кого я больше не услышу…Свершилась бескорыстная растрата,Но страшно расточительной ценой —Судите же прославленного брата,Судите же во славу Герострата,Сограждане, ославленные мной!»
171
Последнее слово Герострата. Машинопись с правкой — 39.48–49. Герострат — житель Эфеса, 21 июля 356 до н. э. сжегший храм Артемиды в своем родном городе, чтобы, как он сознался во время пытки, его помнили потомки. Наказанием стала казнь (по другим данным, изгнание из города) и — как высшая мера — приказ о его полном забвении. На самом деле Герострат разрушил старое святилище, на месте которого позже был возведен известный храм, многократно превосходящий своего предшественника масштабами и богатством. Своей цели прославиться Герострат достиг: истории Феопомп, нарушив запрет, упомянул его в своем сочинении.
Хлопочет море у зеленых скал,Теснит, как грудь, упругую плотину,Как прядь волос, расчесывает тинуИ бьет слюной в береговой оскал.Как ни один мужчина не ласкал,Ласкает сушу — томную ундину, —Крутясь, откидывается на спинуИ пенит валом свадебный бокал.За то, что рушит алчущую тушуНа мокрую от поцелуев сушу —В нем ищут девки из рыбачьих сёл,Покуда бьет по гравию копытомИ ждет их недогадливый осел,Последних ласк своим сердцам разбитым.