Колебались голубые облака,Полыхали ледниковые луга,И, стеклянные взрывая валуны,Топотали допотопные слоны.Но, неслыханные пастбища суля,Им индийская мерещилась земля,И, размахивая хоботом своим,Уходил за пилигримом пилигрим.А изнеженный потомок беглецовСнежной вьюги слышит снова страстный зов,Слышит снова — и уходит сгорячаОт москитов, от работы, от бича —В ту страну, где заживают волдыри,Про которую поют поводыри,Растянувшись между делом, в полусне,На крутой и поместительной спине…Что он видит? — Не осталось и следаОт зелёного арктического льда;Где когда-то ни пробраться, ни присесть,Есть равнины, есть леса и травы есть;На излучинах Гангоподобных рекЛовит рыбу господин и человек,И дрожат-гудят мосты, дугой взлетев,Как запястья на руках у чёрных дев,И заводы с огневицами печей —Как вулканы из тропических ночей…Пусть густеет индевеющая мглаПод ногами у индийского посла,Пусть от страха приседают мужикиИ набрасывают
путы на клыки —Он проследует, — как вождь, неколебим —В свой слоновий, в свой родной Ерусалим.
Веселый копательСуровых могилКорпел на лопатеИ богу хамил.Но драмой о принцеШекспир приказал:«Пойди и низриньсяНа зрительный зал!»И в зоркую линзуГалерка глядит,Сочувствуя принцу,Который сердит.И публика знает —Кладбищенский кротМогилу копаетИ песню поет…О Гамлет, воскресшийДля нового дня!Ты слышишь? — всё режеЛопаты возня,Всё реже вступаешьТы с ней в разговор:«Могилу копаешь?»— Могилу, актер! —Ты служишь в конторе,Ты весел и груб,Ты сдал в крематорийОфелиин труп.И скоро, быть может,Последний актерТвой панцирь возложитНа смертный костер.
Небесный царь, ведя нам всем учетИ судьбы всех определяя кратко,На каждом новорожденном кладетКлеймо таланта или недостатка.Неудивительно, что в дивный час,Когда возник Владимир Футуристин,У бога оказалось про запасДовольно много величавых истин, —И бог предрек: «ты будешь знаменит.Твой каждый стих рублем себя окупит.На мраморе он медью прозвенит,И на ухо тебе медведь наступит.Не всем же жить с гармонией в ладу,Не всем же львам нужны ушные створки. —Ступни, медведь! — через тебя блюдуЯ истину народной поговорки!»Но бедный косолапый уходавПочувствовал смятение в печенкахИ убежал, смущенно прошептав:— Тут не дитя, а облако в пеленках!.. —И, чтобы бурый не был посрамлен,В порядке редкостного исключенья,Ему на смену был отправлен слон,Прекрасно выполнивший порученье.
Нищий, жалуясь на скукуРусокудрому арапу,Я протягиваю рукуИ приподымаю шляпу.Вот он сдержанно и пылкоСмотрит со своей лужайки:Он заметил, что копилкаДавит руку попрошайки;Медным голосом кумираВот он спрашивает: «что Вам? —Заменю ль богатства мираПодаянием грошовым?Выгодно ли, милый, бредя,Денег требовать у статуй?Что найдете, кроме меди,В самой щедрой и богатой?»— Пушкин! Медные, литыеГвозди от твоей скамейки —Это вечно-золотыеНеразменные копейки!Если боязно и зябкоЭти пальцы шляпу сняли,Ты сними хотя бы шляпкуС гвоздика на пьедестале!..Если милостив ко мне ты,Дай мне вместо амулета,Вместо золотой монеты —Бляху с твоего жилета! —Он дает — и в гневном визгеЛьются медные опилки,И летят снопами брызгиОт расплавленной копилки…
Век тот настал — кровавый некто,Инспектор, двинутый толпой,Прошел вдоль Невского проспектаИ встал братишкой над Невой —И, флаг прославленного флотаНад Петропавловкой взъяря,Назвался Днем переворотаИ Двадцать пятым Октября. —«Сдавай дела, моя красотка,Пора, красотка, на покой!» —Смиренно-грамотно, но четкоБратишка вывел над рекой.«Я сам, — прибавил он, — не промах,И Революция — не фря:Мы без попов и без черемухРодим Дорогу Октября.Покончив с буржуазной хлябью,Мужайся, улица Невы,И скинь к монаху кичку бабьюС Адмиралтейской головы!»— Товарищ, это Ваше право, —Пророкотал подводный гром, —У Ваших ног Петрова славаСо все ее инвентарем…Я двести лет — река поэтов, —Мосты и дни перекрестив,Дышала с рей и парапетовНа лучшую из перспектив.Что ж? — Кройте Невский! ПерекрасьтеЕго таблиц ультрамаринНа красный цвет козырной масти,На крап повторных именин.Он Ваш — и шум его отнынеМне будет маршем похорон —Уже не я его святыня,Уже не я его патрон, —Но я из каждого каналаВ него сочила свой ярем,Я каждый год напоминалаО бурном имени своем, —И, чтобы он, хребет столицы,Чужих побед не забывал,Из года в год — мильонолицый,По нем гоните шествий шквал,А в день досады особливо,И тоже по моим стопам,Над ним пройтись волной разливаОт всей души желаю Вам.
понимаю тех мужчин,Которые любую дамуСпешат, без видимых причин,Раздеть и косвенно и прямо.«Раздетая — она острей!Постельная — она дороже!» —Кричат любители затейИ родинок на женской коже.Глупцы! Не лучше ли онаС тяжелым панцирем на теле,Чем нежная, во время сна,В своей или в чужой постели? —Я целый месяц тосковалМеж голых тел на голом пляжеПо складкам скрытых покрывал,По шелку, по дешевой пряже;На тонны туш, лишенных чар(Где некуда поставить ногу),На слитный золотой загарЯ рассердился понемногу:Я проклял драгоценный прахМифического Эльдорадо,Где золото — во всех норах,Где медь — редчайшая отрада.О да! прекрасна нагота.Но если нагота в избытке,Она бесцельна и пуста,Как эти золотые слитки! —И я покинул тошный пляж,Покинул рай преображенный,Крича: — да здравствует корсаж!Оденьтесь, ветреные жены! —
Миф о родине агавыСоздал Генри златоустыйИ назвал его, лукавый,«Королями и капустой».Вероломно уверяя,Что не пишет о Панаме,Он писал и не о крае,Зябнущем под зипунами:Он писал о наших голыхИ веселых антиподах,О бамбуках медностволых,О бананах долгоплодых.Я завидовал бы долгоЭкзотическим рассказам,Если б ласковая ВолгаНе свела меня с Кавказом. —Да! мы тоже обладаем(Не гордитесь, антиподы!)И Анчурией, и раемСубтропической природы.Еду, еду загорать яК темнокудрым кипарисам:Кипарисы — это братьяНашим соснам белобрысым;Кипарис пирамидальный,Друг рапсодов и весталок, —Так о нем гласит миндальныйБотанический каталог;На почетном караулеОн стоит, как факел жаркий,При гробнице, при аулеИ при Худяковском парке;Он кадит, живой огарок,Этим финиковым пальмам,Что похожи на дикарокВ каннибальском платье бальном…Тень пустынного привала,Звон паломничьего гимнаСаговое опахалоНам подаст гостеприимно;Лист банана — сын избытка —Нам послужит шляпой яркой;Будет послан как открыткаЛист магнолии под маркой;Ахнет и отгонит гадинРаб руки, бамбук певучий,И по гроздям виноградинТростью вытянется жгучей;Будут рушиться в корзины,Волей прибыльной Помоны,Жертвенные апельсины,Мандарины и лимоны;Будет плыть туман табачныйВ горы глетчерного хлопка,Будет хлопать браге злачнойСвежесрезанная пробка;Злые кактусы и юккиИ агавы-недотрогиИзорвут нам наши брюки,Искалечат наши ноги, —Но от всех врагов защитаНам дана — в костровой гари,В яде древнего самшита,В чешуе араукарий!От кустарников лавровыхК нам прихлынут напоследок —Дух кумирен и столовых,Крики муз и хруст беседок…Друг мой! Да не будет жаль намНа прощанье преклонитьсяПеред деревом, печальным,Как библейская блудница:Наша северная ива,Со своей тоской великой,Весела и шаловливаРядом с этим горемыкой;Не русалочья заботца,Не Офелькина обидца —Это горе полководцаНа исходе Австерлитца;Вдернув никнущую хвою,Как надломленные кисти,Вот он хохлится совоюОбессиленной корысти;Пересаженный из краяЖелтых скул и водной шири,Он похож на самураяЗа обрядом харакири;Он пришел в смоляной схимеОт заплаканного риса,Чтобы здесь присвоить имяТраурного кипариса…Милый Генри, где ты, где ты?Генри, слышишь ли меня ты? —Счастлив край, тобой воспетый,Счастьем тоже мы богаты,Но на Западе счастливомСлезы смол не так жестоки,Слезы смол бедней надрывом,Чем у нас и на Востоке!
209
Худяковский парк. Машинопись с правкой — 41.36–39. Вошло в книгу «В созвездии Дельфина»; сопроводительный текст: «От Новороссийска до турецкой границы <…> вьется по всему нашему побережью буйная кайма субтропической растительности. Она могла бы быть еще богаче, еще обильнее видами, если бы их выпустить из-за тюремных решеток Худяковского парка, Чаквы и других садов» (62.110–111). Худяковский парк — парк Дендрарий в Cочи; основан в 1892 Сергеем Николаевичем Худековым (1837–1928), журналистом, историком балета, либреттистом; в начале XX в. в просторечии именовался «худяковским». Генри златоустый — О. Генри (наст. имя и фам. Уильям Сидни Портер; 1862–1910), американский писатель, автор книги «Короли и капуста» (1904), действие которой разворачивается в вымышленной латиноамериканской стране Анчурии. Помона (рим. миф.) — богиня древесных плодов. Траурного кипариса… — примеч. автора в книге «В созвездии Дельфина»: «Траурный кипарис (Cypressus funebris), родом из Японии, — самое упадочное дерево на свете. Этакий Есенин среди растений» (62.113).
Эпоха! ребенок! резвушка!Шалишь ты на русской земле:Москва — заводная игрушка,И сердце завода — в Кремле.Фигурки при каждой машине,Румяные куклы в домах —Одной лишь покорны пружине,Один повторяют размах;Их сердце — властительный узник,Безвыездный дед-старожил,Которого немец-искусникЗубчатой стеной обложил.И хочется мне, как ребенку,Взглянуть на секретный заводИ хитрую сдвинуть заслонкуС тяжелых кремлевских ворот!
210
У Кремля. Автограф — 41.44. Немец-искусник — в данном случае обобщающий образ: среди архитекторов московского кремля преобладали русские и итальянцы.
Над Элизием и Летой,На сто лет роняя гул,Пушкин бешеной кометойНебо славы обогнул.Если каждая криваяПуть на родину сулит,Почему еще из раяМилый вестник не летит?Все мы — млечная дорога,Древле выжженная им, —Славим Пушкина, как бога,Мелким бисером своим.Но от счастья неземногоТает лучезарный хвост,И комета всходит сноваРоем падающих звезд.И, огни великой елки,В золотые вечераМы сгораем, как осколкиИзмельченного ядра.
211
«Над Элизием и Летой…». Черновой автограф — 41.21.