Не в походе, не в казарме я,Паинька и белорученька, —Только грезится мне армия,Alma mater подпоручика…Перестрелянные дочиста,Прут юнцы неугомонныеИз полка Его ВысочестваВ Первую Краснознаменную!Не кокарды идиотские —Пялим звезды мы на головы,Мне в декретах снятся Троцкие,И в реляциях — Ермоловы.Не беда, что всё навыворот:Краснобаи и балакири,Сны рисуют ротный пригород,Где раскинул мы лагери.Утром, пешие и конники,Ходим Ваньками ряженные,Вечером ряды гармоникиСлушаем, завороженные.В праздничек бабец хорошенькийЖдет бойца за подворотнею, —Всю неделю — ничегошеньки,Вся журьба — в постель субботнюю!..…………………………………Не в казарме, не в походе я,Белорученька и паинька,Войны — выдумка бесплодия,Мать их — царственная паника.Есть в кавалерийской музыкеБарабанный пыл баталии —Он закручивает усикиИ подтягивает талииЭто с ним амурит улица,С ним тоскуют души жителей:Трусят, мнутся, жмутся, жмурятсяИ не узнают спасителей!
183
Военные
грезы. Машинопись с правкой — 39.85–86. Ермолов — см. примеч. к ст-нию «Фергана».
Твой пояс девически-туг,Но, чуткая к милому звуку,Душа отзовется на стукИ друга узнает по стуку.Замок недостаточно строг,Соблазну и я не перечу,И сердце спешит на порог —Залетному сердцу навстречу!
Как большие очковые змеи,Мы сидим на диване упругомИ, от сдержанной страсти чумея,Зачарованы друг перед другом.Золотые пружины в диване,Как зажатые в кольца питоны,Предаются волшебной нирване,Издают заглушенные стоны.Шум окружностей, ужас мышиный,Дрожь минут в циферблатной спиралиИ потайно — тугие пружиныНа расстроенных струнах рояли…Но наступит и лопнет мгновенье,Как терпенье в усталом факире, —Разовьются чешуями звенья,И попадают кобрами гири,Остановится маятник рваный,В позабытое прошлое спятя,Нас ударит питон поддиванныйИ подбросит друг другу в объятья —И в часах, и в рояли, и в шали,Среди струн, среди рук перевитых,Я послушаю песню о жалеПоцелуев твоих ядовитых.
Под рокот винтаВоздушной машиныДымятся цветаИ тают аршины.Рывком из травы —Впервые! Впервые! —Покинуты рвыИ тропы кривые.Впервые, до слез,Мучительно-зябкиОслабших колесПоджатые лапки.И счастьем томимСей баловень славный,Что мною самимБыл только недавно.— Послушай же, ты,Присвоивший с боюМечты и черты,Носимые мною!Ты продал оплотИ зелень на сквереЗа первый полетВ пустой атмосфере.Ты счастлив ли здесь,Где бьется тревога.В расплату за спесьБескрылого бога?Ты рад ли, дробяПрозрачные вьюги? —Его и себяСпросил я в испуге.И светлый двойник,Певуч и неведом,Мне в уши проникБеззвучным ответом:«Ах, счастливы ль те,Кто слушают сказкиИ верят мечтеЗа звуки и краски?..Я верю мечтам,Но всё же мне жалокРазостланный тамЗемной полушалок…Под ласковый громКовра-самолетаЛожатся ковромЛеса и болота.Расписанный сплошь,Расписанный густо,Ковер этот — ложьИ прихоть искусство.А почва планет,А горы и реки —Их не было, нет,Не будет вовеки.Их злой глубинеТогда лишь поверю,Когда на спинеПаденье измерю,В пыли и в крови,На красочной тканиС узором любвиИ вечных исканий».Тогда…а пока —Есть только вожатый,Есть только бока,Что стенками сжаты,Контакт красотыСо взглядом и ядом,Верста высотыИ женщина рядом!
В сырой землянке въедливая гарь,Булыжник дикий и оленьи шкуры,Творит замысловатые фигурыИз бивня мамонтового дикарь.Века идут — и вот теперь, как встарь,Его потомок, парень белокурый,Идет на рынок, где волы и куры,Где свой товар распродает кустарь.Товаров нераспроданные грудыЛежат, как нерасплавленные руды.Но пламя золота и серебраКоснется их, безжалостно расплавитИ горький пот в обличии добраХозяйской прихоти служить заставит.
Едет в Московию польский посол,— Вот они, перья берета! —Тысяча злотых — один камзолИ десять тысяч — карета.Ждет на границе стрелецкий патруль,Крестится польская свита.С богом же, рыцари, славься, круль,Не сгинет Жечь Посполита!В горьком дыму подорожных костров,В городе матерно-женскомБратские шляхи и дом ПетровЛяхи найдут под Смоленском.Бьют православные в колокола,Настежь открыты заставы —Эх, перелетные сокола,Что ж это вы, да куда вы?Поездом гости въезжают во двор,Взгляды кидают косые,Русским в подарок — с ременных сворЗлобные рвутся борзые.Рыцарь жеманный с румяной женой,С чинно подвинченной свитой,Щирую соль и хлеб аржанойПробуй в Москве грановитой!Царь не жалеет уйти от руля,Скачет в столицу с залива —Честь и почет слуге короля,Польского же особливо.Двор. Аудиенция. Гость разодет.Свитки верительных грамот.Круль обещает нейтралитет,Коли баталии грянут.Круль уверяет, что царь ему брат,Брата, быть может, милее…Царь отвечает — «я очень рад,Едемте на ассамблею!»Гостю навстречу гремит полонез,Гость не купеческий парень —Плавному танцу, как баронесс,Учит он русских боярынь.Славный танцмейстер! — он куплен Петром,Он недурная покупка, —Петр смеется и дымный ромТянет лениво из кубка.Гости скользят под веселый мотив,Царь отбивает ногою,Хриплый
чубук рукой обхватив,Кубок сжимая другою.Бал продолжается сотни ночей,Пляшут и пьют домочадцы,Губы бессмертны у трубачей,Звуки не в силах скончаться…Мчатся столетья…По-прежнему зол,Склочник и льстец криворотый,Плавно хромая, тот же посолТе же танцует фокстроты.Всё как и было — владенья МосквыНеобозримы, как прежде,Разве что пограничные швыВтиснуты глубже и резче.Едет с экспрессом чужой дипломат,— Мы ли не гостеприимны? —В честь иноземцам у нас гремятРазнообразные гимны.Царь не знакомится с новым послом,Царь не хлопочет над шлюпкой —Призрак остался. Машет веслом,Кубком и дымною трубкой.Ею дымит он и пьет из него— Знайте, мол, шкиперов грубых, —Но не видно его самогоВ дымно-расплывчатых клубах.Пан президент! Пожалейте посла!— Разве не видите сами? —Бурная хлябь его унеслаС бешеными парусами.Грозным пожаром бунтующих сёлПольска казна разогрета —Тысяча злотых один камзолИ десять тысяч карета!
188
Баллада о польском после. Машинопись с правкой — 40.35–37.
Дворец… Петров… мой голос подхалимскийУже дрожит, уже идет слуга —Вот «П» — по-русски, вот «один» по-римски,И блещут вензелями обшлага.Но с недоверием, довольно дерзким,Я замечаю, что передо мнойВ портках слуги, с величьем министерским,Музейный сторож, и никто иной.— Взимайте установленную платуС меня, осиротелый мажордом!Поведайте про каждую палатуИнтересующемуся Петром!Я так стремился к набережным Невским,Я так спешил у Вас купить билет,Но всё напрасно — поделиться не с кем,И царь в отлучке целых двести лет…
В каждой, даже в самой скромной,В самой бедной лотерееЕсть биение огромнойУпоительной затеи.И в удаче, даже в мелкой,Слабых баловней азартаЖдет указанная стрелкойИспытующая карта…Мы забыли о покое,Наши нервы рвет на части —Как мы вынесем такоеОслепительное счастье?Как используем мы сами,Без ошибок и без шуму,Эту, полную нулями,Опьяняющую сумму?..Но во много раз хитрееИ опаснее для честиВыигрыш на лотерееКругосветных путешествий,Где случайному счастливцуПредоставлена возможностьРозу странствий вдеть в петлицу,Странной славой приумножась,Или… сказочное летоПроменять на год уютаИ за стоимость билетаОтказаться от маршрута.Ах, предвижу — их немало,Этих бедных человеков,В ком семейные началаВыше облачных пробегов,Кто не будет слишком долгоВыбирать в раздумьи страстномМежду трогательным долгомИ возвышенным соблазном,Кто романтику полетаПроменяет без оглядкиНа мещанское болото,На торговые палатки.Кто, в ответ на предложеньеВзять свой выигрыш в натуре,Скажет: «Нет, синица в жменеЛучше журавля в лазури!Лучше, — скажет, — дебет-кредит…»Тут он сделает гримасу,Улыбнется и поедетВ сберегательную кассу.Будут, верно, и такие,Что в уныньи и в печалиТолько вспомнят рев стихииНа семейственном причале,В ком, заглохнув для кармана,В ком, безвременно увянув,Только крикнет из туманаБоль Жюль Верновских романов,Кто сквозь ропот, сквозь проклятья,Но продаст восторги детства,Чтоб оставить больше платьяМилой дочери в наследство…Но найдется и таковский,Разухабистый, веселый,В ком не смолкли отголоскиБурной отроческой школы:Журавлиный, красноперый,Лихо сплюнув на синицу,Он махнет через заборыИ поедет за границу.А когда до дна иссякнетКружка пьяного пробега,Он опустится и крякнетИ пойдет искать ночлега,И, трудясь за корку хлеба,Как трудился до прогулки,Вспомнит он чужое небо,Запах моря вспомнит гулкий,Он и в старости недужнойСтанет лучше и бодрее,Если вспомнит о воздушной,О советской лотерее!
190
Воздушная лотерея. Вечерняя Москва. 1927, 18 мая, под загл. «Воздушные тревоги», без подзаг., без строф IX, XII, XVIII–XIX. Вырезка с правкой и восстановленными строфами — 40.11. Осоавиахим (Общество содействия обороне, авиационному и химическому строительству, 1927–1948) — советская общественно-политическая оборонная организация, предшественник ДОСААФ.
Сначала жестко: жесты и ужимкиПод щелкающие затворы,На конференциях, в сигарной дымке,Увертливые разговоры.И только ночью, только спозаранку,Пугая паству красным братством,Радиозайцы ловят перебранкуКремля с Вестминстерским Аббатством.Но если волны рвутся в ураганеАтмосферических разрядов,Но если на Вестминстерском органеЗвенят наганы Скотланд-Ярда,Но если в «Правде» и передовыеГремят о правде и неправде,Тогда…тогда… тогда на мостовыеВыходят сапоги и лапти,Язык дипломатических пардоновСменяется жаргоном спора,И дребезжит под цокот эскадроновНаркомвоеновская шпора!
191
Звуки. Машинопись — 40.12; первоначальное загл. — «Что слышно в мире…». Английская провокация — в мае 1927 английские консерваторы организовали провокационный налет на «Аркос» (советское общество торговли с Англией); затем последовало несколько аналогичных событий.
Три утра, три вечера крядуВ окурках, в грязи и в золеБутылка зеленого ядуСменялась на влажном столе.Набившись на потные скамьи,Где крысья шуршала тропа,Потрескивала под ногамиОреховая скорлупа.На блюдечке плавали мухи,Хозяин валялся в пуху,С подушки щенок вислоухийЗажулил вторую блоху.Хозяйку щипал запевала,За поясом дергал кайму,Струна ли его целовала —Но музыка снилась ему.И, к нежно-икотной беседеПрислушиваясь, меж собойМедово сосали соседиПудовое слово «запой».