Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Пьер Мори — работник по найму, не закабаленный, вольный, информированный, общительный — с чувством воспринимает праздники, веселье и просто мясную и дружескую трапезу. Его повседневная пища не самая роскошная, но невозможно перечесть основательные застолья с козлиной печенью, свининой, бараниной, яйцами, рыбой, сыром и молоком, в которых он участвовал, будь то дома, в таверне или на свежем воздухе, в компании братьев, родственников, друзей, приятелей, врагов или сбиров, посланных конфисковать его стадо и умасленных приготовленной им огромной лепешкой, поглощенной всеми вместе [204] . Пьер Мори был одним из «столпов» гостиной-столовой-кухни Гийеметты Мори, мелкой фермерши, бежавшей из Монтайю и устроившейся с семьей в Сан Матео, на улице пахарей: многие, и первый — Мори, собирались на обедах и ужинах этой хозяйки, которые блистали количеством сотрапезников и живостью речей, даже если не всегда — качеством меню. Где-то около Пасхи, — говорит Гийом Мор, — я видел в доме Гийеметты Мори, в Сан Матео, Пьера Мори, саму Гийеметту Мори, ее сыновей Жана и Арно, ее брата, которого тоже звали Пьер Мори, Арно Сикра из Акса (доносчика) и многих других. Почти чтс дюжину, а то и пятнадцать человек. И все вместе мы обедали в этом доме. И ели мы рыбу. А я рыбу-mo не люблю. Да и не пост был. Что и удивительно. Тогда я отправил одного из сыновей Гийеметты купить козью печень. Ел её и дал еще и другим гостям, кто был в тот день с нами за столом (II, 183—184). Даже во время голода или неурожая (1310) Пьер Мори ухитряется разыскать достаточно муки, чтобы, кроме себя самого, кормить артельщиков и друга Белибаста из расчета четверть квинтала {142} муки на человека в неделю (II, 176). Во время праздников в меру своих скромных возможностей и с помощью друга-недруга Арно Сикра он щедро субсидирует торжества Гийома Белибаста и Раймонды, сожительницы «святого человека». Мы с Пьером Мори, — рассказывает Арно Сикр, — сговорились поделить пополам расходы к празднику Рождества (расходы на еду и т. д.): я должен был платить за себя и за Белибаста, Пьер Мори — за себя и за Раймонду (II, 69).
204
II, 158, 184; III, 139, 140, 141, 148, 151.
{142}
Квинтал (кинтал) — мера веса в Испании и Португалии, составляет приблизительно 46 кг.
Праздник или нет, у Пьера Мори нет ни своей «недвижимости», ни постоянных предметов обихода. Но у него много друзей. Это и ценно.
Дружеские отношения поначалу завязываются по образу и подобию родственных. У доброго пастыря нет — или больше нет — лично ему принадлежащего дома. Но отчий domus, родня и род остаются для него важнейшими ценностями, которым он верен. Если ты из Монтайю — это не пустяк! Эта верность распространяется даже на сферу идеологии. Трижды дом моих отца и матери сокрушали за ересь, — говорит Пьер Мори Гийому Мору (II, 147), — и сам я не могу избавиться от ереси, ведь я должен хранить веру своего отца. Краткий текст, но в сопоставлении с остальными он показывает, что в Монтайю ересь отнюдь не была на деле отрицанием отцов детьми или предков — потомками.
Еще в большей степени, чем хороший сын, Пьер хороший брат: его невероятно развитое чувство дружбы тоже выражается, как мы увидим, в чувстве некровного братства. Вероятность братской привязанности вполне прогнозируема в системе, построенной на родовом каркасе, которая доминирует в Монтайю. Пьер продемонстрировал это еще в юности, когда с согласия сестры похитил ее, чтобы освободить из-под власти тяжелого на руку мужа [205] . Что до привязанности Пьера Мори к своему брату Жану, тоже пастуху и товарищу по работе, то она никогда не увядала, несмотря на мелкие ссоры, наподобие той, не имевшей последствий, что вспыхнула между ними во время летнего выпаса на перевале Изавена (III, 195). Во время этой стычки Жан обрушился на своего брата Пьера:
205
III, 148, 151, 154, 155. См. также гл. V.
— Отродье еретическое!
В ответ на что, — рассказывает Пьер, — я сказал Жану:
— Ты сам-то от ереси недалеко ушел!
В этой размолвке нет ничего серьезного. Позже Пьер найдет случай доказать, насколько Жан ему дорог. Однажды брат Пьера тяжело болеет и, по-видимому, в бреду угрожает выдать всех еретиков, веру которых он никогда не разделял на сто процентов. Гийеметта Мори, выполнявшая роль сиделки, теряет самообладание. Нужно его убить, — говорит она о Жане, — иначе, если он выздоровеет, то всех нас отправит в тюрьму и на костер (III, 206).
Реакция Пьера на проект убийства брата была немедленной и эмоциональной:
— Если вы велите убить моего брата, — говорит Гийеметте добрый пастырь, — я разорву вас живьем собственными зубами, не понадобится другой казни.
Гийеметта тут же заговорила о другом!
Братская любовь может стать чище и лучше путем трансформации в крепкую дружбу по отношению к человеку, с которым нет кровного родства и который получает название плотского друга [ami charnel]. В случае своей односторонней дружбы с Гийомом Белибастом Пьер хорошо почувствовал возможности, которые открывает подобная метаморфоза. Я больше люблю Гийома, — говорит Пьер, — чем любого из моих братьев, хоть у меня и есть четыре плотских брата. Ведь те, у кого есть вера (то есть еретики), во всем ищут согласия, а потому они больше братья друг другу, чем братья, рожденные от одних плотского отца и плотской матери: такие братья друг с другом все время ссорятся! И потом, — изливает душу Пьер, — я никогда не оставлю Гийома, ведь все, что у нас есть, мы делаем общим, половина на половину (II, 182).
Безусловно, Пьер Мори обольщался либо на многое сознательно закрывал глаза в том, что касалось добрых чувств Белибаста по отношению к нему. Между ними принцип fifty-fifty {143} действовал лишь в одном направлении. Пьер любил Гийома, но не наоборот. Как бы ни обстояло дело с этой дружбой без взаимности, она не является лишь свидетельством красоты души Пьера, она вписывается в общий контекст окситанской культуры и «искусственного родства»: совершенно братские отношения друзей, не являющихся родственниками, делящих всё пополам, были институционализированы в ритуальных формах побратимства, засвидетельствованного с начала XIV века.
{143}
Пятьдесят на пятьдесят, поровну, пополам (англ.).
Побратимство является формой искусственного родства. Но можно обнаружить и другие формы, имеющие отношение к пиренейским пастухам 1300-х годов: я имею в виду узы, связывающие между собой мужчину с мужчиной, мужчину с женщиной, женщину с женщиной — кумовей. Этим узам придается официальный статус благодаря институту крестин, который накладывает на крестных отцов, крестных матерей и родителей крещеного ребенка, ставших друг другу кумовьями, совместную ответственность за воспитание и будущее этого ребенка. Чистая дружба, связывающая Пьера Мори с теми, кто его любит и кого любит он, не просто эмоциональное явление, переживаемое ради него самого, как это было бы сегодня, в нашем мире. Зачастую она опирается на вполне конкретные отношения кумовства, что ярко высвечивается одной нападкой Белибаста на доброго пастыря. «Святой муж» обрушивается на сам принцип того типа общественных связей, который культивирует Пьер Мори: вызываться в крестные во время крестин не только из симпатии к маленькому существу, получающему таинство, но и из простого желания завести многочисленных друзей среди мужчин и женщин, кумом которых он таким образом становится. Вы обзаводитесь множеством кумовей, — говорит Белибаст Мори, — потому что (в качестве крестного) участвуете в крестинах; вы расточаете все свое состояние во время подобных празднеств; однако же крестины и кумовство ни на что не годны, кроме как завязать между людьми дружбу [206] . Уязвленный Пьер реагирует очень живо, используя случай, чтобы развить целую философию дружбы: Свои деньги и свое добро я добываю себе сам; я волен тратить их как мне нравится и не откажусь от этого ни ради вас, ни ради кого другого, потому как таким манером (заводя кумовей) я обретаю дружбу многих людей. Теория кумовской дружбы опирается у Пьера Мори на своего рода философию добрых деяний: Коли я хочу заполучить столько друзей, так это потому, что считаю себя обязанным делать добро всякому человеку. Коли этот человек добр (то есть еретик и верующий), так я всяко получу воздаяние; коли этот человек зол (иными словами, не еретик), так он хотя бы захочет мне отплатить за добро, что я ему сделал.
206
III, 185. См. также III, 209.
Триединая концепция дружбы, кумовства и взаимных благодеяний, многократно сформулированная добрым пастырем, будет продолжать жить и долгое время спустя; в наши дни это подтверждают специалисты по этнологии иберийского мира и горных или прибрежных цивилизаций западного Средиземноморья. Джон Питт-Райверс, например, изучая Народ Сьерры, находит эту сохраненную религией концепцию в неизменном виде у крестьян и горожан Андалузии: у этих людей, как и их предшественников из Монтайю и Каталонии, искусственное родство, основанное на кумовских связях, поглощает родовые связи. Маленькие подарки укрепляют дружбу лучше, чем долгие излияния.
Сравнительное исследование, даже в рамках пиренейско-иберийского мира, не является моей основной целью. В данном случае достаточно показать, насколько важно кумовство для определения монтайонской дружбы. Пример Пьера Мори с этой точки зрения во многих отношениях очень красноречив. Именно одному из своих кумовей, имя которого нам неизвестно, Пьер доверяет деньги, вырученные от продажи овец в тот период, когда он из страха перед инквизицией продал всю свою скотину (II, 175). Кум, как можно видеть из этого эпизода и из многих других, играет роль доверенного лица, у которого можно оставить что-либо на хранение. Играет не всегда достойно. Было время, я заработал 300 су, нанимаясь пастухом, — рассказывает Пьер Мори, — к хозяевам из Акса и Пучсерды. Их я отдал на сохранение одному моему куму из земли Уржель, а тот потом отказался их вернуть (II, 30). Кроме денег, куму можно доверить на хранение человека, например женщину, родственницу или свойственницу, добродетельность и безопасность которой хотят таким образом обеспечить; кума можно использовать и просто как квартиродателя, если у него большой дом. Главное — заранее хорошо выбрать кандидата. Той зимой, — говорит Пьер (III, 194—195), — мы зимовали, я и мой брат Жан Мори, в Кастельдане. Мы оба остановились в доме нотариуса Беранже из Сагрии, который приходился кумом Жану Мори... Позже я привел Бланш Марти в Кастельдан и поселил её в доме этого Беранже. (Бланш Марти пользуется покровительством нашего пастуха: она находится с ним в достаточно близких отношениях, поскольку приходится сестрой Раймонде Пикье, сожительнице Белибаста и недолгой супруге доброго пастыря.)
Наконец, как мы видели, свидетельство кума, создающее алиби, может оказаться весьма ценным. В нем может возникнуть потребность в случае инквизиторского дознания, после которого вполне можно отправиться гнить в застенок.
Жизнь гуртовщика дает Пьеру множество случаев быть приглашенным на крестины и завести новых крестников; в некоторых случаях у него много кумовей в одном приходе. Этот кумовской плюрализм во время летнего выпаса и еще больше на зимовке дает ему достаточно поводов для отлучек... особенно когда Белибаст живет где-то поблизости: Пьер может таким образом навестить друга, делая вид, что отправился повидать кума. Пьер Мори, я и семь других пастухов, — рассказывает Гийом Мор, — зимовали с овцами Пьера Кастеля на пастбищах Тортосы. И как раз накануне поста (возможно, по случаю масленичного гуляния?) Пьер Мори оставил меня с овцами, сказав: