Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
— Мне надо повидать кума по имени Ейссалда в деревне Флике (недалеко от Таррагоны). Впрочем, у меня много кумовьев в той деревне, ещё одного зовут Пьер Иойе.
И вправду, Пьер Мори отсутствовал три недели или около того, все время он провел в Фликсе. Когда же вернулся на наши пастбища Тортосы, то привел с собой еретика Гийома Белибаста, которого предложил Пьеру Кастелю нанять пастухом на месяц (II, 177).
Мы хорошо знаем кумовьев Пьера и Жана Мори, других пастухов. Впрочем, мы видели, что и в самой Монтайю институт кумовства процветал, соткав между обитателями деревни тесные дополнительные узы, подкрепившие связи ереси, свойства и любви.
Наряду со специфическими дружескими отношениями, вписывающимися в систему связей между поколениями родственников, а чаще — между братьями или кумовьями, Пьер Мори и ему подобные часто вступают в отношения артельные, где невозможно отделить практический интерес от эмоциональной привязанности. Я уже упоминал о подобных отношениях в связи с сотрудничеством, которое подразумевается отгонно-пастушеской экономикой. Здесь я вернусь к этому лишь бегло, чтобы еще раз подчеркнуть, до какой степени деловая ассоциация переплетается с социальными связями. Первый пример: во время пребывания в Фенуйеде с летним выпасом на пиренейском перевале Орлю, Пьер Мори со своей артелью пастухов нанялся на службу к овцеводу Пьеру Андре родом из Планезе (III, 159 — 160). Ситуация уже довольно сложная, поскольку в упомянутой артели пастухов фигурируют два сына Пьера Андре, Бернар и Гийо. Сыновние отношения накладываются на отношения найма. Но мало того: пастушеская артель Пьера Андре, где Пьер Мори является ключевой фигурой, вступает в ассоциацию — судя по всему, самостоятельно и не обращаясь предварительно к хозяину — с другой пастушеской артелью, нанятой скотоводом из Сен-Поль-де-Фенуйеда по имени Мэтр Рокфей. Отныне на протяжении двух летних сезонов и по крайней мере одной зимовки все пастухи артели Андре и все пастухи артели Рокфея образуют ассоциацию, являясь товарищами (socii) друг для друга, — при этом ассоциация никак не затрагивает их работодателей. Эти неформальные ассоциации работников могут доходить до принесения взаимной клятвы верности средневекового типа — здесь снова невозможно различить порывы сердца и производственную необходимость. Взгляните на историю с тремя пришедшими с северного склона Пиренеев пастухами, о которых упоминает Белибаст в беседе с Пьером Мори. На дороге, что идет из Сервьера на Монбланк, — рассказывает «святой муж» доброму пастырю, — я встретил троих человек: Раймона Мора (из Монтайю), Бернара Лофра (из Тиньяка) и Раймона Батайе (из Жебеца); они поклялись друг другу в верности и шли в Монбланк, чтобы заработать себе на жизнь (III, 168).
Эти формы социальности родом с арьежских гор, но они усилены императивами изгнания и миграции, диктующими бродягам необходимость солидарности; они встречаются даже за пределами мира пастухов, среди оторванных от своих корней вдовых или разделенных с мужьями женщин, которых великий исход бросил из верхней Арьежи в Каталонию. Бланш Марти (из семьи зажиточного жюнакского кузнеца) была в артели со старой Эспертой Сервель (вдовой тарасконского кузнеца родом из Монтайю), — рассказывает Пьер Мори, — и жили они обе вместе с дочерью Эсперты Матаной в доме перед мостом в Лериде (III, 197). Наконец, ассоциация может быть прелюдией одной из форм вендетты: мужчины семьи Мор — ветераны основанной на верности ассоциации, заключенной ими во благо (вместе зарабатывать на жизнь) и во зло (кровная месть). Мы уже видели, как формировался заговор с целью убийства Пьера Клерга: трое из Монтайю (в том числе два брата-пастуха из семьи Мор) заключили между собой, «артельщиками», на хлебе и вине союз побратимов круговой поруки. Его цель — убить кюре.
Сыновняя, братская, кумовская, артельная дружба соединяется с самой обычной дружбой, с еретическими или антиеретическими тайными узами, чтобы сформировать круг друзей, каждого жителя, каждого domus, каждого пастуха, — круг, символизируемый выражением «все друзья». Вы заводите себе друзей с вашими крестинами и кумовством, — говорит Белибаст Пьеру Мори. Поприветствуй всех друзей, — напоминает Раймон Пьер тому же Пьеру Мори, расставаясь с пастухом, который решил добраться до дома единоверцев (III, 129). Убирайся, из-за тебя несчастье может постигнуть всех друзей, — заявляет при всей Монтайю Гийом Бело Пьеру Мори от имени Арно Форе, который между тем приходится дядей — исключительно трусливым — доброму пастырю (II, 174). Услышав такую отповедь, Пьер Мори разражается рыданиями: он понимает, что из страха перед инквизицией земляки и родственники Бело и Форе вычеркнули его из списка своих друзей, отказали в священном долге гостеприимства. Его умоляют отправляться своей дорогой и готовы швырнуть кусок хлеба, чтобы купить его уход. Даже когда ее законы попираются, дружба остается важнейшим отношением для пастухов Ода или Монтайю былых времен, так же как для корсиканцев и андалузцев нашего времени; она имеет гораздо большую силу, чем в индивидуалистических обществах нашего нового индустриального мира.
Дружба не предполагает вражды в качестве оборотной стороны. Опираясь на традиционные концепции относительно конфликта между земледельцами и пастухами, мы могли бы иной раз представить себе мир пастухов как воинственный, а то и враждебный пахарям. Однако если обратиться к примеру пастухов из Монтайю и ее округи, выяснится, что это не совсем так. Бывают стычки, но главным образом между пастухами или с каким-нибудь вором. Пастушеское сообщество, как мне кажется, не противопоставляет себя окружающему обществу в качестве группы. Эта группа, безусловно, является оригинальным социо-экономическим образованием, со своими собственными законами и сознанием. Но рекрутируется она извне, из сыновей земледельцев, что исключает ее самоидентификацию в антагонизме с оседлыми жителями.
Как правило, пастухи остаются холостыми и без потомства, ибо ошибочно или справедливо полагают себя, со своей точки зрения, слишком бедными, чтобы брать жену. Исключения из правила безбрачия настолько редки, что наши тексты весьма внимательны к таким экстраординарным случаям. Мы пасли овец с Гийомом Ратфром из Акса, который взял жену в Кодьесе, — отмечает однажды не без некоторого удивления Пьер Мори [207] . За исключением Гийома Ратфра и нескольких других, профессиональные пастухи никогда не вступают в законный брак; эта категория вынуждена прибегать к рекрутированию извне, иначе бы она захирела, а то и исчезла.
207
III, 159. См. также пример Жана Мори, который нашел жену в одной каталонской деревне, чтобы получить право выпаса. В его случае брак, единственный засвидетельствованный брак подобного рода, является уже формой частичной оседлости.
По отношению к внешнему миру у пастухов положительный, часто дружеский настрой. Кто-то из них вполне может стремиться к безжалостной и справедливой мести: это случай вендетты (впрочем, неудавшейся) Гийома Мора против Клергов, которые преследовали и подрезали под корень его семью. В любом случае наша выборка пастухов, а она весьма значительна, не дает ни одного характерного примера подлеца [salaud] в сартровском {144} или просто обыденном значении слова. Напротив, подлецов мы легко обнаруживаем в аморальном мире непастухов — я могу сослаться, в частности, на Пьера Клерга, Арно Сикра или же на Белибаста, пастуха по случаю, но домоседа по призванию, который бесконечно эксплуатирует чистую дружбу Пьера Мори.
{144}
Salaud — подлец, подонок (фр.). Французский философ и писатель Жан Поль Сартр (1905—1980) утверждает, что в современном обществе человек отчужден от собственного «Я», его индивидуальность стандартизирована, подчинена массовым, коллективным формам быта, организаций, государства, стихийным экономическим силам, привязана к ним своим рабским сознанием, где место самостоятельного критического мышления занимают общественно принудительные стандарты и иллюзии, требования общественного мнения и безличной молвы. Тот, кто в таком обществе чувствует себя комфортно, благополучно — и есть «подонок».
В обществе пастухов, в целом более симпатичном, чем стабильная группа коренных обитателей domus, Пьер Мори является в высшей степени положительным героем, олицетворением радостной открытости миру и Другому. Когда он приветствует кого-либо, даже если речь идет о человеке малознакомом, которого есть все основания опасаться, он делает это с добрым и светлым пастушеским смехом. Этот смех может быть обращен к тайному доносчику Арно Сикру, как и к кому угодно другому. Едва я вошел в дом Гийеметты Мори, — говорит Арно, — Пьер Мори, который сидел на скамейке, поднялся, обратив ко мне смеющееся лицо, и мы приветствовали друг друга как обычно (II, 28).
В целом, Пьер Мори строит свои отношения с Арно Сикром и другими членами белибастовой колонии на основе жизнерадостного компанейства. Посидим вместе, поговорим, — предвкушает добрый пастырь дружескую встречу в доме Гийеметты Мори, — и повеселимся, потому как должны веселиться, когда вместе (II, 30).
Мори не только испытывает радость общения, но и умеет сразить ею своих друзей, несмотря на то, что порой к ней примешиваются противоречивые чувства, порождаемые страхом репрессий, навсегда опутавшим белибастову колонию, которой доносчики дышали в затылок. Увидев вас снова, — говорит как-то Гийом Белибаст Пьеру, только что вернувшемуся с летних горных пастбищ, — мы и обрадовались, и испугались. Обрадовались, потому что давненько вас не видели. А страх от опасения, что там, наверху, вас могла схватить инквизиция: в таком случае она бы вас заставила во всем признаться, и вы вернулись бы к нам как соглядатай, чтобы выдать меня самого (III, 183).
Белибаст в данном случае обманулся только насчет личности доносчика, но не метода — человеком, который выдаст его в полном соответствии с предчувствием, будет не Пьер Мори, а Арно Сикр. Ошибка такого рода лишь добавляет достоверности чувству общей радости, которое Пьер Мори дает друзьям, входящим в его группу.
Смех Пьера чистосердечен. Зато улыбка полна иронии и смысл ее может быть приблизительно передан современным выражением «ну-ну, старик». Так, Пьер Мори ограничивается усмешкой в ответ на угрозу пыток, которыми его стращает на пастбище пастух Гийом Мор, заявляющий, что однажды инквизиция займется им не шутя.