Монтайю, окситанская деревня (1294-1324)
Шрифт:
Парсария существует и в самой Монтайю. Гийеметта Бене (чей муж, Гийом Бене, занимает в деревне положение пахаря-хозяина, поскольку у него есть пахотные быки, которых он запирает вечером после работы [I, 478]) передала своих овец в парсарию (около 1303 года) людям из большого дома Бело, специализировавшегося, судя по всему, на разведении овец. Лет так восемнадцать назад, или около того, — рассказывает Гийеметта Бене в 1321 году, — у нас с мужем были овцы в «парсарии» с домом Бело. Дело было вечером, как раз к закату, во время летнего выпаса. Я принесла хлеб в дом Бело, чтобы тамошние могли передать этот хлеб Гийому Бело да Раймону Бене, моему сыну, которые пасли этих «долевых овец» (I, 477). В соответствии с договором, который, по-видимому, заключался как «паевое» соглашение в устной форме и без вмешательства нотариуса, Бене предоставили Бело часть скота, часть рабочей силы и свой хлеб, предназначенный для артели пастухов.
Глава VII. Пастушеский менталитет
Необходимо пойти дальше описания экономических и профессиональных связей; через посредство обаятельной личности Пьера Мори нужно расшифровать социальное положение и ментальность отгонного пастуха из Монтайю в десятилетия, открывающие XIV век.
Джотто. Возвращение Иоахима к пастухам. Ок. 1305. Капелла дель Арена в Падуе.
На первый взгляд, Пьер Мори и ему подобные находятся на самом низу определенной социальной лестницы; их положение гомологично, но не аналогично положению наемных работников французского севера последних веков Старого порядка {135} .
{135}
Старый порядок (фр. ancien regime) — принятое во французской историографии наименование эпохи французской истории, предшествующей Великой французской революции. Историки доныне не договорились о том, что считать началом этой эпохи: XII, XIV или XVI вв.; в любом случае здесь имеется в виду период XVII—XVIII вв. В это время, по оценке французского историка Э. Лабрусса, до 55—60 процентов сельского населения Франции не относились к числу полнопашных крестьян, способных существовать в качестве самостоятельных сельскохозяйственных производителей, и потому вынуждены были прирабатывать в качестве наемных работников, что снижало их социальный статус. Это и подразумевает Э. Ле Руа Ладюри, когда говорит, что положение обычных пастухов гомологично, то есть сходно по функциям и положению (низкий социальный статус), но не аналогично, то есть сходно по форме, положению наемных работников XVIII в. (последние могли и не заниматься скотоводством).
Несмотря на кратковременные периоды процветания, Пьер Мори считает себя бедным, а потому неспособным завести семью. Ночи он проводит не с супругой, а чаще с тремя-четырьмя лицами мужского пола в одной кровати. Я процитирую упоминание лишь об одной из таких целомудренных и недорогих ночевок, проведенных бок о бок пастухами, пророками или доносчиками, взятое почти наугад: Той ночью мы легли вместе в одну кровать: я, еретик Белибаст и Арно Сикр (III, 202).
Всегдашняя и благосклонно принимаемая гостья, бедность соответствует для Пьера Мори определенному идеалу и определенной системе ценностей. Конечно, этот идеал самыми разными способами распространяется благодаря новоевангельской культуре, которую пропагандируют по всем окситанским землям сторонники добровольной бедности и другие «добрые люди»... или же францисканцы {136} . В лице Пьера Мори и многих катарских пастухов из Монтайю он встречает верных последователей. Наш добрый пастырь — демократ до мозга костей, насколько это возможно в XIV веке! Он полон ненависти и презрения к роскоши стола и украшений, по крайней мере — когда этой роскошью кичится Церковь (напротив, Пьер более милостив, хотя и резок иногда, к тем обжорам и паразитам, кто не из клира). Он выражает неприязнь к братьям-миноритам, которых обвиняет в том, что они, против всяких правил, пируют после похорон того или иного человека: эти попойки с обжорством, сурово отмечает добрый пастырь, оскорбляют душу покойного и мешают ей попасть в рай (II, 30). Пьер по этому поводу повторяет слово в слово текст св. Матфея [197] о фарисеях, которые «любят предвозлежания на пиршествах». Это свидетельствует о наличии у него определенной евангельской культуры, донесенной до него «добрыми людьми» или монахами-проповедниками, которых он слушает, хотя и осыпает их насмешками [198] . Если Пьер тянется к «совершенным», то помимо прочих причин это связано с практической реализацией ими идеала трудолюбивой бедности, который братья-минориты отрицают делом, даже провозглашая его — не без ложногс пыла — устами.
{136}
Имеется в виду идеал «апостольской жизни», то есть полного отказа от собственности, который в равной степени разделяли и катары, и нищенствующие монахи. «Катары... внешним обликом своим напоминали апостолов, воспроизводили их жизнь: как истинные ученики Христовы, бродили они, лишенные крова и имущества, и проповедовали. У еретиков было единственное средство оправдать свою „незваную проповедь”, совершение таинств без посвящения — апостольская жизнь» (Карсавин Л. П. Монашество в Средние века. М., 1992. С. 123). Францисканцы же «бродили по двое по городам и селам, добывая себе пропитание трудом рук своих: то помогая в полевых работах крестьянам, то нося воду по городу, или, если не было работы, милостынею. Минориты призывали мирян к покаянию: увещевали и проповедовали» (Там же. С. 124). Разница между ними в том, что первые считали соблюдение указанного идеала единственным средством спасения и обвиняли Римскую Церковь в уклонении от этого идеала, тогда как вторые были верными сынами этой Церкви и апостольскую жизнь полагали весьма желательным, но никак не единственным путем к спасению.
197
Мф. 23:6.
198
II, 30; см. гл. XXV.
Переходя от духовенства к мирянам, Пьер клеймит тех, когс в просторечии именуют важными шишками или важными фруктами; он же, на своем языке пастуха из Монтайю, называет их взгромоздившимися на тучных ослиц и мулов (II, 58). Таковы лжераскаявшиеся, которые притворяются забывшими свое еретическое прошлое. Их могущественные связи хранят их, после полуотречения, от застенка: Много я таких знаю в Сабартесе, что взгромоздились на тучных ослиц и мулов и никто их не трогает, они неприкасаемы, однако же были замешаны в ереси. Этой земной несправедливости Пьер противопоставляет идеал катарского демократического рая, где и великие, и малые сии встречаются и живут бок о бок без проблем (II, 179).
Такой эгалитарный идеал отстоит на сотню миль от алчности Пьера Клерга или Арно Сикра, которые хотят любой ценой возвысить или восстановить свой domus. Пьеру Мори смешна подобная алчность: добрый пастырь как раз человек бездомный, живущий всюду, оторванный от благ сего мира. Умонастроение вольного пастуха в этом вопросе решительно отличается от восприятия мира зажиточными ли, бедными ли деревенскими домоседами, укрывшимися за стенами своих domus и на своей земле в Монтайю в ожидании, пока их не выкурит оттуда инквизиция.
Можно догадаться об одной из причин этого пастушеского пауперизма {137} , самими пастухами переносимого без каких-либо комплексов. Эта причина — кочевая жизнь. Иногда пастухи могут владеть мулом, который в сопровождении погонщика перевозит туда-сюда шерсть и припасы либо какой-то скарб во время перегонов. Но в целом мулы или лошаки играют незначительную роль: свое имущество пастух носит на собственной спине. Его физическая сила и выносливость столь велики, что это бремя может быть довольно значительным: Пьер Мори переходит вброд большую реку, перенося по очереди на плечах Арно Сикра и Белибаста; он явно способен нести на себе весь свой багаж с Пиренеев до Каталонии. Однако индивидуальная грузоподъемность ограничена: набитый одеждой тюк и топор оставляют весьма немного места для других impedimenta {138} . Достаточно посмотреть, в какую церемонию превращается доставка через горы и долы новой или чистой рубашки одним пастухом другому.
{137}
Пауперизм — массовая нищета, вызванная экономическими или социально-политическими причинами.
{138}
Пожитки, скарб, багаж (лат.).
Чтобы пастух мог, по примеру постоянных жителей Монтайю, накопить какое-то богатство, он должен был иметь собственный domus. Но его нет: во время летних и особенно зимних отгонов пастухи, как правило, живут у других — у хозяина, у друга, у кума. Либо у домохозяев, которые берут с них нефиксированную плату как с жильцов, проводящих большую часть времени на высокогорных лугах. Строго говоря,
Будучи лишен собственного domus, если не считать кратких визитов к старикам-родителям в отчий дом, отгонный пастух из Монтайю имеет совершенно иной взгляд на богатство, чем оседлые домовладельцы Монтайю в тот же период. Пастух может быть относительно богат овцами и деньгами, но неизбежно беден предметами обихода, одеждой, посудой, мебелью, зерном, овощами и т. д.
Отсюда — но не только отсюда, — несомненно, вытекает крайняя отстраненность от благ мира, которую демонстрирует Пьер Мори, когда ему случается затронуть проблему богатства. Он дорожит им, когда оно есть, но ни в коем случае не привязывается к нему. Однажды в Испании Арно Сикр, еще не раскрытый как доносчик, жалуется колонии эмигрантов из Монтайю, что стал нищим из-за еретичества своей матери: она была сожжена инквизицией с конфискацией имущества и domus. Пьер Мори отвечает ему без обиняков: Да не ной ты о своей бедности... Нет болезни, что лечилась бы быстрее, чем эта! Возьми меня. Я трижды разорялся вчистую. Зато сейчас я богаче, чем когда-либо раньше. Первый раз такое было в долине Арка, когда Раймон Молен и тьма других пошли каяться (в своем катарстве) перед папой, а я тогда мог иметь аж на 2000 су и все потерял. Потом я потерял братскую долю наследства, или «фратризию» [fratrisia], что мне причиталась в Монтайю, потому как побоялся за ней идти (из страха перед инквизицией). Было время, когда я заработал 300 су, нанимаясь пастухом к хозяевам из Акса и Пучсерды. Их я отдал на сохранение куму из земли Уржель, а тот потом отказался их вернуть. И однако же сейчас я богат, потому как наш обычай, заповеданный Богом, таков: если у нас есть хотя бы один обол, мы должны его разделить с нашими братьями-земляками {139} (II, 30). Утверждая веру в активные благодеяния, Пьер Мори имеет в виду определенное представление о богатстве — мимолетном и однако вполне реальном богатстве пастуха, которому иной раз улыбается удача. Бывало время, когда Пьер Мори владел сотней овец, ослами (II, 57), а однажды аж 300 су. В другой раз — целым состоянием в 2000 су, то есть кругленькой суммой. И все-таки это гораздо меньше, чем состояние типичного крупного земледельца, такого как Бернар Клерг, способного потратить до 14000 су, чтобы вырвать своего брата из когтей инквизиции (II, 282—283). В любом случае, когда Пьер Мори, наш философ в козлиной шкуре, называет себя «богатым», он прекрасно понимает, насколько это относительно. Настоящий богач не пойдет в найм, как это делает он; это собственник-наниматель, достаточно обеспеченный, чтобы не работать на земле собственными руками, а использовать для этого других (III, 122). Впрочем, Пьер хорошо знает и говорит об этом при случае Белибасту, что, несмотря на свое так называемое богатство, он слишком беден — деньгами, имуществом, да и дом отсутствует — чтобы содержать, как подобает, супругу и детей, которых она ему может дать. «Я женился бы, будь у меня дом, чтобы обеспечить жену и детей», — говорит персонаж-вольнодумец, выведенный доминиканцем Джоном Бромьярдом в XIV веке {140} . Пьер Мори явно не принадлежит к этой элите, которая может подняться до уровня собственного и семейного дома. Ему не составляет труда презирать богатство и он, безусловно, не из тех, кто, подобно ревнителям общества потребления, — прежним или современным, церковным или светским — «воздвигает храм недостижимому»; он не проявляет благоговения перед тем, что, по определению, оказывается невозможно удержать: перед «бесконечностью потребностей». В этом вопросе добрый пастырь остается верен уроку своего наставника Жака Отье, полученному в долине Арка: От благ Сатаны никогда вам не быть сытыми, сколько бы не досталось вам от щедрот его. Буде имущий, всегда возжелает преболыиего. И не будет вам ни роздыха, ни исхода, ибо нет места покою в сем подлом мире; и все, что творит Сатана, суть лишь искус и пагуба (III, 130—131). Эта хлесткая проповедь вполне могла быть обращена к землевладельцам, даже катарам, с их одержимостью домом и связанными с ней фрустрациями (я имею в виду Пьера Клерга и Арно Сикра). Если мерить аршином Отье, наш добрый пастырь вполне мог рассчитывать на благодать, настолько он был независим — благодаря своей пастушеской, легкой ментальности всеприятия — от обычных деревенских законов тяготения.
{139}
В евангельские времена обол — монета, содержащая 0,73 г. серебра, но вряд ли Пьер Мори ощущал разницу между древним и современным ему оболом. Ср. прим. 10 к гл. IV.
{140}
Джон Бромьярд (изв. 1352—1390) — английский доминиканец, проповедник, автор руководства для проповедников «Summa praedicatorum», в котором содержится большое количество назидательных примеров (exempla — см. прим. 8 к гл. XXVI) и откуда взят приведенный рассказ.
Однако же, если отбросить проблему материального и недвижимого имущества — нежелательного, поскольку нетранспортабельного при скитальческой жизни, — Пьер Мори богат, хотя бы в меру удач, которые его порой посещают, и нескрываемого наслаждения, которое они ему доставляют. Его жизнь интересна, полна, захватывающа. Его стада пасутся на лугах, не истощенных «сверхпекорацией» [199] . По необходимости он заказывает или велит принести ему рубашки, сукно, одежду, изготовленные из шерсти собственных овец [200] . С социально-экономической точки зрения он, как и его напарники-гуртовщики, оказывается почти полностью вне сферы сеньориального или феодального угнетения. Порой ему приходится давать мзду иному сеньору за право перехода перевала или пользования пастбищем. Но в основном «производственные отношения», в которые он вовлечен, имеют характер договорной и весьма подвижный, вольнонаемный и артельный. Отнюдь не желая получить упреки в модернизации (не будем забывать, что пастушеский мир ведет род от раннего неолита [201] {141} , а его основные принципы во всяком случае сформировались задолго до XIV века), мы должны констатировать, что добрый пастырь и его собратья находятся за пределами натурального хозяйства в его квазиклассической форме: оно продолжает по своим часам взимать более или менее щедрую дань с постоянно проживающих в Монтайю. Само конечное предназначение овечьих стад, которые он пасет, позволяет Мори принимать активное участие в отгонно-пастушеской транспиренейской рыночной экономике. От этого он, само собой, вовсе не попадает в подчинение безжалостному графику капиталистической организации, которая не имеет ничего общего с нетребовательными, с этой точки зрения, нормами века до Великой чумы. Авторы, изучавшие повседневную жизнь коренных жителей и эмигрантов Монтайю, были поражены [202] свободным, полным передышек и перерывов ритмом их работы, будь то выпас, земледелие, ремесло... Пьер Мори, как и его собратья, вовсю наслаждается досугом и в горах, и в долах. При необходимости он оставляет товарищей присмотреть за овцами, пока сам спускается до находящегося внизу городка, чтобы отнести либо найти деньги (III, 166). Или без какого бы то ни было отчета и контроля может отлучиться достаточно далеко от стад по делам, не связанным с работой: повидать друзей, любовниц (когда те не поднимаются к нему сами прямо в кабану), наконец, кумовей — тех, кого он завел уже давно, либо тех, кого он время от времени вновь обретает, как мы увидим, по случаю крестин. Не деревенщина и не провинциал, Пьер Мори — равно как и Моры, как и другие серданские или арьежские пастухи — оказывается одним из узелков полицентрической сети, в которой информация передается от перевала к перевалу, от горы к горе. Благодаря этому он постоянно в курсе событий в Каталонии, в Пиренеях, в родных местах, — где, впрочем, он бывает часто, несмотря на угрозу со стороны инквизиции [203] .
199
Сверхпекорация (surpecoration) — чрезмерный выпас. См.: Coste Р Etudes rurales, 1972, avril.
200
III, 146.
201
См.: Escalon de Fonton, 1968. В этой работе показывается, что в Провансе и на средиземноморском юге овцеводство возникло на многие тысячелетия раньше, чем возделывание зерновых культур.
{141}
Неолит (новокаменный век) — период перехода от присваивающего (охотничье-собирательского) к производящему (земледельческо-скотоводческому) хозяйству. На Ближнем Востоке неолит занял IX— VII тыс. до н. э., в Европе он распространялся с Балканского полуострова и северо-западного Средиземноморья с рубежа VII и VI тыс. до н. э. и приблизительно к кон. IV тыс. до н. э. доходит до Северной Европы. В раннем неолите происходит одомашнивание ряда животных: мелкого рогатого скота, свиней.
202
Vourzay В. Ор. cit., р. 82 (in fine).
203
П,186, 187