Надгробные речи. Монодии
Шрифт:
Впрочем, законы царям устанавливать легко, ибо это под силу каждому, а вот полезные законы — трудно, ибо для этого потребно разумение. Юлиан же измыслил и установил такие законы, что люди, каковым довелось жить раньше, немало от этого потеряли, а похожим законам древних времен, упраздненным своеволием прежнего правителя, снова вернул силу, полагая, что для царя похвальнее скорее соглашаться с хорошими законами, чем попусту хулить имеющиеся.
Теперь обратимся к тем, кто понес наказание. Итак, из тех троих, что были казнены, один заполонил всю землю своими доносчиками и был повинен в смерти тысяч людей на обоих континентах, так что те, кто его знал, жалели, что однажды умершего нельзя казнить еще раз, а затем повторить эту казнь снова и снова. Другой, мало того, что поработил волю Констанция, будучи сам рабом и, что возмутительнее всего, евнухом, но и являлся главным виновником жесточайшей смерти Галла. Третий же пал жертвой солдатского гнева, поскольку, как говорили, лишил войско царских подарков [632] . Но по своей смерти он всё же получил некоторое утешение, ибо государь отдал его дочери немалую долю отцовского имущества. Люди же, оскорбившие самого государя, — а ведь были и такие, кто прочил на царство иных, понося всех остальных последними словами, — заслуженного наказания от него не понесли, смерти избежали и лишь переселились на острова [633] , учась держать язык за зубами. Таким образом, государь прекрасно умел мстить за обиды других, но при собственных обидах проявлял великодушие.
632
...из тех троих, что были казнены ~ лишил войско царских подарков. — Первым из троих казненных, о которых упоминает Либаний, был нотарий Павел Катена, при императоре Констанции занимавшийся расследованием дел о заговорах против власти и проявлявший при этом крайнюю жестокость (см.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XIV.5.6—9; XIX. 12.5; XXII.3.10); вторым — Евсевий, начальник опочивальни Констанция, известный своими вымогательствами и жестокостями (см.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XXII.3.11) и, судя по всему, причастный к казни цезаря Галла, брата Юлиана (см.: Сократ Схоластик. Церковная история. III.1); третьим же — комит государственного казначейства Урсул, неосторожными высказываниями возбудивший против себя негодование солдат (см.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XXII.3.7).
633
...заслуженного
Кроме того, он вошел в сенат и окружил себя сим почтенным собранием, долгое время лишенным таковой чести. Ибо раньше сенат призывался во дворец, где стоя выслушивал краткое обращение правителя, сам же правитель в сенат не являлся и в нем не заседал. А всё потому, что, не умея произносить речи, Констанций избегал сего места, где нужен был оратор. Юлиан же, напротив, будучи в речах искусен и, по выражению Гомера, вещая «с мужеством твердым» [634] , искал подобных собраний, давая свободно говорить любому желающему и сам говоря — то «мало, но разительно», то подобно «снежной вьюге» [635] , то подражая Гомеровым витиям, а то и превосходя их в том, чем каждый из них был знаменит. Как-то раз, когда он в своей речи одно хвалил, другое порицал, а в третьем убеждал, ему сообщили о прибытии учителя, родом ионийца, известного как «философ из Ионии» [636] , и государь, вскочив со своего места посреди старейшин, побежал к двери с теми же чувствами, что и Херефонт — навстречу Сократу [637] . Однако то был всего лишь Херефонт и находился в палестре Таврея [638] , а этот являлся владыкой мира и пребывал в высочайшем собрании, — всем показывая и всех убеждая своим поступком в том, что мудрость почетнее царской власти и что всем, что есть в нем лучшего, государь обязан философии. Итак, обняв и поцеловав прибывшего, как принято скорее у простонародья, а если случается среди царей, то только между собою, государь привел его в сенат, — хотя тот в нем и не заседал, — полагая, что не место красит человека, но человек — место, и, в присутствии всего собрания заведя с философом беседу о том, как благодаря ему он изменился сам, государь с ним под руку удалился. Что же означали сии его действия? А то, что он не только вознаграждал своего учителя за воспитание, каковое может предположить всякий, но и призывал таким образом к учению всю молодежь, а я бы добавил, что и старость, ибо даже старики устремились тогда к знаниям. Ведь что у владык в небрежении оставляемо, тем и все пренебрегают, а что у них почитаемо, к тому и все свое усердие направляют [639] .
634
...по выражению Гомера, вещая «с мужеством твердым»... — Цитата из «Одиссеи» Гомера (VIII. 171. Пер. В А. Жуковского). Имеется в виду эпизод, в котором дается характеристика мужа, обладающего ораторским даром и являющегося в связи с этим украшением любого собрания, что делает его в глазах людей богоподобным.
635
...то «мало, но разительно», то подобно «снежной вьюге»... — Цитаты из «Илиады» Гомера (III.214, 222. Пер. Н.П. Гнедича), характеризующие соответственно простые и краткие речи Менелая и, напротив, многословные и витиеватые речи Одиссея.
636
...ему сообщили о прибытии учителя, родом ионийца, известного как «философ из Ионии»... — Речь идет о Максиме Эфесском, прежнем учителе философии Юлиана (см. примеч. 25). См. об этом также: Аммиан Марцеллин. Римская история. XXII.7.3; Евнапий. Жизни философов и софистов. 98 сл.
637
...с теми же чувствами, что и Херефонт — навстречу Сократу. — Аллюзия на начало диалога Платона «Хармид», где Херефонт горячо приветствует своего учителя Сократа, неожиданно появившегося в палестре (см. примеч. 192) после длительного отсутствия из-за участия в войне (см.: 153b). Инцидент в сенате, описываемый Либанием, вызвал противоречивые оценки у современников Юлиана. Так, Аммиан Марцеллин подвергает императора критике за неподобающее его сану поведение (см.: Римская история. XXII.7.3), Либаний же, напротив, хвалит его за просвещенный ум и преданность философии (ср. подобное суждение этого оратора: Жизнь, или О собственной доле. 129).
638
...находился в палестре Таврея... — Палестрами назывались в Древней Греции частные школы для мальчиков, где ученики занимались борьбой, метанием копья и диска, бегом, прыжками, гимнастическими упражнениями и плаванием. Одна из таких палестр в Афинах носила имя ее владельца, Таврея, и находилась вблизи храма Зевса Спасителя (???????, или ??????????), напротив царского храма (см.: Платон. Хармид. 153a; Лукиан. Парасит. 43).
639
...что у владык в небрежении оставляемо, тем и все пренебрегают, а что у них почитаемо, к тому и все свое усердие направляют. — Аллюзия на соответствующее место в «Государстве» Платона (см.: VIII.551a).
Юлиан же, почитая красноречие и благочестие вещами родственными и видя, что последнее полностью истреблено, а первое находится в упадке, стремился к тому, чтобы храмы возродились, а люди вновь полюбили искусство слова, для чего окружал почетом людей, в нем сведущих, и, кроме того, сам сочинял речи [640] . Так, в ту пору он составил сразу две речи [641] — каждую за один день, а вернее, за одну ночь. Первая была написана против лжеподражателя Антисфена, неразумно осмеливавшегося толковать учение последнего, а другая содержала много прекрасных мыслей о Матери богов [642] . Подобный образ мыслей государя сказывался и в том, что он назначал правителями городов людей, искусных в красноречии, и отнимал кормило власти в провинциях у варваров, кои, писать умея быстро [643] , но умом не обладая, опрокидывали весь корабль [644] . И тех, кто, по его наблюдению, был преисполнен мудрости поэтов и писателей и знал, в чем состоят достоинства правителя, но был оттеснен от власти, он даровал народам в качестве наместников. Поэтому, когда государь направился в Сирию [645] , всякий из них встречал его у границ своих провинций речью — даром, гораздо лучшим, чем кабаны, фазаны и олени, каковых прежде молча преподносили царям. А в ту пору их место заняли речи. И так в продолжение всего его пути одни правители-риторы сменялись другими. Из их числа наместник Киликии, мой ученик, а государю близкий друг, произнес в честь него похвальную речь, когда, принеся жертвы богам, тот стоял у алтаря [646] . И каждый при этом обливался потом — и сам оратор, и тот, кто был связан с ним тесными узами дружбы.
640
...для чего окружал почетом людей, в нем сведущих, и, кроме того, сам сочинял речи. — Ср.: Сократ Схоластик. Церковная история. III.1.
641
...в ту пору он составил сразу две речи... — Имеются в виду речи «Против киника Гераклия» (упоминается также в «Монодии Юлиану», см.: 16) и «К Матери богов». Оба этих сочинения сохранились до нашего времени (см. соответственно примеч. 26 и 28 к «Монодии Юлиану»).
642
...Матери богов. — Речь идет о Кибеле.
643
...отнимал кормило власти в провинциях у варваров, кои, писать умея быстро... — Под умением быстро писать подразумевается владение грамотой (в данном случае — латинским и греческим языками). Вместе с римским гражданством жители завоеванных римских провинций получали и право занимать государственные должности на местах.
644
...опрокидывали весь корабль. — См. примеч. 36 к «Монодии Никомедии».
645
...когда государь направился в Сирию... — Юлиан совершил поездку из Константинополя в Антиохию летом 362 г. н. э.
646
...наместник Киликии, мой ученик, а государю близкий друг, произнес в честь него похвальную речь, когда, принеся жертвы богам, тот стоял у алтаря. — Имеется в виду Цельс, с которым Юлиан был знаком еще со времени своего ученичества в Афинах (см. примеч. 42). См. об этом также: Аммиан Марцеллин. Римская история. XXII.9.13; Либаний. Письма. 648.
С тех пор луг вновь запестрел цветами мудрости [647] . Искусность в речах давала надежду на всеобщее признание, и у софистов дела пошли на лад, ибо иные сразу поступали к ним в учение, а иные, хоть и приходили поздно, уже с бородами, но тщательно всё записывали. Государь способствовал тому, чтобы искусства снова процветали и чтобы прекраснейшим все считали то, что и в самом деле является наилучшим, а делам, пригодным для рабов, не позволял возвышаться над занятиями, достойными свободных граждан.
647
С тех пор луг вновь запестрел цветами мудрости. — Под «лугом» здесь подразумевается философия (см. также п. 12 наст. речи). Аллюзия на знаменитую метафору Платона из диалога «Федр», где говорится о «луге» (??????) истины (см.: 248c).
Кто назовет деяние более благородное, чем то, посредством коего он избавил благочестие и сей величайший дар богов — красноречие — от крайнего небрежения, вернув им былой почет? В продолжение всей поездки он отдавал всего себя софистам и сворачивал с прямой дороги, дабы узреть храмовые святыни [648] , с легкостью перенося и долгое путешествие, и трудности пути, и летний зной. И здесь он стяжал великую награду за свое благочестие, узнав от тамошних божеств о злоумышлениях против него и о том, как от них спастись. По этой причине, изменив свой распорядок, он поехал быстрее, чем раньше, и тем избежал западни.
648
...сворачивал с прямой дороги, дабы узреть храмовые святыни... — См. примеч. 28 к «Монодии Юлиану».
Вступив в Сирию и освободив города от уплаты долгов, посетив святилища и побеседовав вблизи тех мест с городскими начальниками, государь отправился дальше, ибо мечтал поскорее отомстить персам [649] и не хотел упускать благоприятного времени года, сидя на одном месте. Но поскольку гоплиты и лошади были изнурены и нуждались в небольшой передышке, он, хотя и против воли, ибо в груди его бушевал гнев, всё же уступил необходимости, заметив только, что теперь всякий станет шутить над ним, будто он и впрямь сродни своему предшественнику [650] .
649
..мечтал
650
...заметив только, что теперь всякий станет шутить над ним, будто он и впрямь сродни своему предшественнику. — Намек на медлительность и нерешительность Констанция в военных действиях (см. п. 91 наст. речи).
Поглядим же на государя в пору его вынужденного промедления и на те достохвальные деяния, кои он тогда совершил! Когда ему пришло письмо от персидского царя [651] с просьбой принять посольство и путем переговоров разрешить спорные вопросы, мы, все остальные, повскакали со своих мест, стали рукоплескать и криками советовали ему принять сие предложение. Он же, приказав с позором выбросить письмо [652] , сказал, что нет ничего отвратительнее, чем вести переговоры, в то время как города лежат в руинах, и отправил царю ответ, что нимало не нуждается в его послах, так как вскоре сам с ним увидится. Это была победа, одержанная еще до битвы, и трофей, захваченный до сражения, каковое, как мы знаем, случается на гимнастических состязаниях, когда одного появления выдающегося борца бывает достаточно. Поэтому не стоит особенно удивляться тому, что персидский царь потерпел поражение, едва наш государь предстал перед ним, хотя действительно изумляет, что тот, кто привык наводить на всех ужас, сам трепетал от страха. Но разве не затмевает все прочие чудеса то обстоятельство, что, хотя Констанций и лишил эту местность всякой надежной защиты, ни один перс, после того как Юлиан воцарился, но еще не успел туда прибыть, не захватил в ней ни единого города, а при одном лишь упоминании о государе все сидели смирно?
651
...от персидского царя... — Имеется в виду Шапур II.
652
Он же, приказав с позором выбросить письмо... — Ср.: Либаний. На консульство императора Юлиана. 77.
Итак, по поводу посольства персов он решил, что подобные обстоятельства понуждают не к разговорам, а к войне. Что же касается войска, то тех, над кем он начальствовал прежде, он считал во всех отношениях превосходными солдатами, поскольку они и выносливостью отличались, и в бой рвались, и вооружение имели хорошее, и богов призывали в сражении. А те воины, кои присоединены были позднее, хотя и выглядели видными да рослыми и даже оружие носили золоченое, но из-за постоянного бегства от врага при виде персов испытывали то же, что, по словам Гомера, испытывает человек, встретившись в горах со змеею [653] , или, если угодно, что чувствуют олени при встрече с собаками. Итак, понимая, что дух этих воинов сокрушен не только по причине негодности военачальников, но и потому, что сражались они без помощи богов, девять месяцев государь употребил на то, чтобы внушить им надлежащее рвение, полагая, что ни численность войска, ни твердость железа, ни прочность щитов не значат ровным счетом ничего, если боги не помогают в войне. И дабы заручиться помощью последних, он, действуя убеждением, добивался того, чтобы, прежде чем взяться за копье, та же солдатская рука совершала возлияние и воскуряла фимиам, и чтобы среди сражения воины могли взывать к тем, кто способен оградить их от стрел. Когда же убеждения было недостаточно, на помощь приходили золото и серебро, и посредством малой прибыли воин получал прибыль великую, покупая себе покровительство богов, властвующих на войне. Ибо государь считал, что на помощь следует не скифов призывать [654] и не всякий сброд собирать, каковой грозит лишь навредить своею численностью и причинить немало хлопот, а всемогущую длань божества. Богов-то он и прочил в союзники тем, кто приносил жертвы: Ареса, Эриду, Энио, Страх и Ужас, по воле которых вершится исход битвы. Так что, если бы кто сказал, что государь сразил и сокрушил персов еще на берегах Оронта [655] , это было бы истинной правдой.
653
...что, по словам Гомера, испытывает человек, встретившись в горах со змеею... — Речь идет о сильнейшем страхе, заставляющем человека обращаться в бегство (см.: Илиада. III.33—35).
654
...государь считал, что на помощь следует не скифов призывать... — Намек на Констанция, в чьих вспомогательных войсках во время войны с персами (360 г. н. э.) состояли на службе готы, которых Либаний по греческой традиции называет скифами — как обитателей Северного Причерноморья (см. также: Аммиан Марцеллин. Римская история. XX.8.1).
655
...если бы кто сказал, что государь сразил и сокрушил персов еще на берегах Оронта... — То есть сидя на месте, не вступая в войну. На реке Оронт находилась Антиохия, где император провел восемь месяцев (с июля 362 г. по февраль 363 г. н. э.) перед походом на персов (см. также п. 17—18 к «Монодии Юлиану»).
Не стану отрицать, что таковое его усердие стоило казне немалых денег [656] , но уж лучше употребить их на сие благое дело, нежели растратить на зрелища, скачки и травлю изможденных животных — увеселения, кои нисколько не привлекали этого мужа [657] . И даже когда обстоятельства вынуждали его присутствовать на ристалище, он обращался мысленным взором к иным делам, умея в одно и то же время и почтить своим присутствием дневное торжество, и не изменить собственным желаниям, оставшись верным самому себе. Ибо ни споры, ни состязания, ни крики не отвлекали его от размышлений, и даже когда, по обычаю, устраивал он пиры для разнородной толпы, то другим давал пить сколько душе угодно, а сам разбавлял вино речами, участвуя в общей трапезе лишь настолько, чтобы не казалось, будто он ее избегает. Кто из философствующих в скромных жилищах смирял так когда-либо свои телесные желания? Кто был способен так выдерживать посты за постами, почитая различных богов — Пана, Гермеса, Гекату, Исиду и остальных? [658] Кто проводил столько дней без пищи, наслаждаясь общением с богами? И сказанное поэтом свершилось наяву: кто-то из богов, сойдя с небес на землю, коснулся его волос, что-то ему сказал и, получив ответ, удалился [659] . О прочих сношениях его с богами долго рассказывать, однако стоит сказать о том, как однажды, взойдя в полдень на Кассий к Зевсу Кассийскому [660] , он узрел бога, а узревши, встал подле него и получил совет, благодаря которому вновь избежал западни. Так что, если бы можно было человеку жить на небесах вместе с богами, он был бы среди них, ибо они освободили бы ему место рядом с собою. Но поскольку человеческое тело сего не дозволяет, они сами к нему являлись, уча тому, что следует делать и чего не следует. Ведь даже у Агамемнона советчиком был пилосец Нестор [661] — старец хоть и почтенный, но всё же простой смертный. У государя же не было в таковых советчиках никакой нужды, ибо он сам слыл рассудительнейшим из людей, а наставления получал от тех, кому ведомо всё.
656
...таковое его усердие стоило казне немалых денег... — О том, что религиозные церемонии часто проводились с большим размахом и требовали значительных расходов, свидетельствует Аммиан Марцеллин, сообщая, в частности, как иногда зараз в жертву богам приносилось по сто быков, не считая множества мелкого скота и птицы (см.: Римская история. XXII. 12.6—7).
657
...зрелища, скачки и травлю изможденных животных —увеселения, кои нисколько не привлекали этого мужа. — О своей нелюбви к скачкам Юлиан сам признаётся в речи «Антиохийцам, или Брадоненавистник» (см.: 340a).
658
Кто был способен так выдерживать посты за постами, почитая различных богов — Пана, Гермеса, Гекату, Исиду и остальных? — Строгое соблюдение постов входило в обряд очищения, являвшийся неотъемлемой частью многих мистериальных культов, особенно заимствованных греками и римлянами у восточных народов. Таковы, например, культы египетских богов Исиды, Осириса и Сераписа, культ фригийской богини Кибелы и др. (см.: Апулей. Метаморфозы, или Золотой осел XI.30; Марин. Прокл, или О счастье. 19). Практика воздержания от пищи существовала и в рамках некоторых исконно греческих религиозных праздников — в частности, Элевсинских мистерий и Фесмофорий, оба из которых были посвящены культу Деметры и Персефоны (см.: Плутарх. Об Исиде и Осирисе. 69; Климент Александрийский. Увещевание к язычникам. II.21).
659
...сказанное поэтом свершилось наяву', кто-то из богов, сойдя с небес на землю... что-то ему сказал и, получив ответ, удалился. — Отсылка к эпизоду гомеровской «Илиады», в котором Афина является к Ахиллу и беседует с ним, предостерегая от совершения опрометчивого поступка (см.: 1.193—221).
660
...как однажды, взойдя в полдень на Кассий к Зевсу Кассийскому... — О посещении Юлианом указанного святилища и принесении им там жертвы Зевсу упоминает и Аммиан Марцеллин (см.: Римская история. XXII.14.4). См. также: Либаний. Письма. 651.
661
Ведь даже у Агамемнона советчиком был пилосец Нестор... — Нестор, старейший из героев, сражавшихся под Троей, считался мудрейшим мужем и наилучшим советчиком среди ахейцев (см.: Гомер. Илиада. 1.247 сл.; II.21, 404— 405; IX.93—94; X.17-20 и др.).
Вот каковые спасители его блюли и находились с ним в постоянном общении. В продолжение всего времени, воздерживаясь от вина и не отягощая чрезмерно желудка, он, словно птица, успевал за один день совершить великое множество дел: отвечал бесконечным посольствам, отправлял послания городам, военачальникам, наместникам, друзьям на чужбине и друзьям дома, выслушивал письма, рассматривал просьбы и быстротой своей речи опережал медлительных писцов. Ему одному удавалось зараз сочетать три дела: слушать, говорить и писать. Читающему он отдавал в распоряжение свой слух, пишущему — голос, ждущему от него письма — свою десницу, и при этом никогда и ни в чем не ошибался. Отдых он оставлял на долю служащих, сам же от одного дела переходил к другому. Ибо едва он кончал с государственными делами, как, наскоро позавтракав, да и то лишь для того, чтобы поддержать в себе жизнь [662] , тотчас набрасывался на кучи книг и читал их вслух, не уступая в этом цикадам [663] , до тех пор, пока вечером его вновь не призывала к себе забота о государстве, трапеза — еще более скудная, чем первая, и сон, насколько он был потребен при таковой умеренной пище. А потом — новая череда писцов, до этого весь день проведших на своих ложах. Ибо служащим требовался отдых, и они поочередно сменяли друг друга. Он же сменял лишь одно занятие на другое, один выполняя всю работу и сей переменой в трудах своих превосходя Протея [664] , сам будучи то жрецом, то сочинителем, то предсказателем, то судьею, то воином, то всеобщим спасителем.
662
...наскоро позавтракав, да и то лишь для того, чтобы поддержать в себе жизнь... — Ср.: Аммиан Марцеллин. Римская история. XXV.4.4.
663
...и читал их вслух, не уступая в этом цикадам... — Сравнение искусного произнесения речи с пением цикад, особенно применительно к красоте слога, широко распространено в греческой литературе начиная с Гомера (см.: Илиада. III.151—152; Аристофан. Тучи. 984 и т. д.).
664
...сей переменой в трудах своих превосходя Протея... — Согласно мифу, вещий морской старец Протей обладал способностью принимать любое обличье (см.: Вергилий. Георгики. IV.387—414).