Наследие Иверийской династии
Шрифт:
— Я не знаю, — я с подозрением кошусь на часы в его ладони. — Я просто… Желаю сотворить заклинание и всё. Как желаю белых слив или представления, которое вот-вот должно начаться. Набираю больше воздуха в грудь, как перед погружением, и окунаюсь в безвременье, где жду возврата в прошлое. Ничего особенного.
— Ничего особенного для того, кто с детства к этому привык, — замечает Кирмос Блайт. — Все мы так и творим магию, едва обучившись её принципам, — Он задумывается и проводит свободной рукой в бордовой перчатке по щеке. — Вы сможете
Я всё-таки беру у него часы. С подчёркнутым раздражением и против собственной воли. Моя великая бабушка Мелира строго-настрого запрещала открывать тайну магии и тем более пользоваться ею без крайней нужны или угрозы жизни. Не то, чтобы я её слушалась… Но заряжать артефакт вот так, в саду, на глазах не только у Мирасполя, но и у нахального выскочки-стязателя…
— Ладно, — соглашаюсь я после некоторых сомнений и выдвигаю свои условия: — Но вы должны отвернуться!
— Лауна, мы всё равно этого не заметим…
— Мирасполь! — я свожу брови и придаю взгляду строгости.
Среди собравшихся именно я — Истинная Иверийка, и это меня обязаны почитать и слушаться!
Мужчины покоряются: встают, спускаются с низких ступеней павильона и тут же столбенеют, превращаются в статуи из плоти и крови.
Я смотрю на циферблат.
Тик-так.
Часы отчитывают первые секунды безмолвия, привычно окружившего меня по велению моей магии. Не слышно хрустальных фонтанов, не шелестит листва, не доносится гомон с площади Тибра. Я зеваю и вскрикиваю от боли, когда ребёнок снова больно толкается в бок. Удивительно, это единственное существо, не подвластное величайшей из магий! Разве это не чудо — лицезреть, как всё в мире замирает, кроме могущественной королевы-матери и её дитя?
Тик-так.
Проходит только половина отведённой мне минуты. Тянусь за виноградиной. Такой короткий срок для одиночества, но я уже успеваю заскучать! Смотрю в спину Мирасполю и представлю, как он совершит свой следующий вздох, когда я позволю.
Тик-так.
Я крепко сжимаю будущий артефакт, прикрываю глаза и тяну из мира эту потерянную минуту, вкладываю её в крохотный циферблат и резко вздрагиваю, напуганная неожиданным грохотом вернувшейся реальности.
Ребёнок в утробе беспокоится, шевелится, и я обхватываю живот руками, успокаивая своего сына нежным тихим пением. Часы продолжают мерно тикать, но теперь спешат ровно на одну минуту.
— Как и заказывали, — протягиваю я Иверийский артефакт Мирасполю.
Муж берёт часы завороженно, двумя пальцами, как самую драгоценную вещь на свете.
Наваливается лёгкая усталость и клонит в сон. И без того регулярное головокружение усиливается, в глазах темнеет. По сравнению с беспомощным холодом в груди это недомогание кажется сущим пустяком.
Мирасполь, посмотри же на меня. Обними же меня, будь же мне опорой и успокоением!
Но он не реагирует, увлечённый своими попытками вернуться во времени. Кирмос Блайт внимательно следит за каждым жестом, за каждым движением короля, будто он влюблён в него не меньше меня и фрейлин. Кажется, настала пора изгонять из дворца этого вездесущего экзарха!
— Не выходит, — жалуется король. — Артефакт никак не реагирует на мои приказы. Возможно, я просто не способен его активировать… Кирмос, попробуй ты. Магия отзывается тебе по одной лишь тени мысли. Ты рождён истинным квертиндцем и обучен лучше меня. Я уверен, что если этот артефакт и способен вообще отозваться кому-то, то это должен быть такой человек, как ты. Держи.
Экзарх снимает перчатку, демонстрируя ладонь с почерневшими венами, и аккуратно переворачивает часы на ладони. Он сосредоточен, в глазах кровавого мага ещё мелькает сапфировая синева династии Блайтов.
Я встаю и тяжело подхожу к Мирасполю. Он только теперь замечает меня и целует — снова в лоб, как младенца…
— Ну как? — нетерпеливо спрашивает король, прижимая меня к себе скорее по привычке, чем по велению сердца. — Получилось?
Глухой раскат вырвал меня из видения. В лагере снова валили деревья. Купол палатки окрасился оранжевым — должно быть, солнце уже спустилось по небосводу к горизонту. Неподвижный и душный стоял запах дыма, вина и сырости. Непрерывный шум беспокоил уши и разум, но то были не хрустальные фонтаны Иверийского замка и не тонкая песня арфистки, а тяжёлая, удушающая нота грядущей войны. Странное чувство обиды и покинутости незаметно пришло ко мне, выскользнуло из прорицания вместе с мироощущением Лауны Иверийской.
Я села, преодолевая слабость, свесила ноги с края кровати и поискала глазами консула лин де Блайта. Если бы в эту секунду он оказался рядом, я бы вряд ли удержалась от вопроса: получилось? Тогда, в том павильоне, когда вы пробовали использовать артефакты возврата, у вас получилось?
Но его не было, и это было лучшим решением провидения. Ведь неисповедимые пути Квертинда мне суждено пройти в одиночку. Главное — не оглядываться назад.
Отчётливо я теперь видела, как слаба и зависима, как несчастна была Лауна Иверийская в своём женском поиске счастья у Мирасполя, который, возможно, и любил её, но первостепенно чтил своим долгом преданность Квертинду и королеве, чем женщине. И как схож он был с Грэхамом на самом деле! Гораздо больше, чем с Кирмосом лин де Блайтом, в котором впоследствии сосредоточилось столько ненависти и жестокости, столько мести и кровавой жажды, что именно его, а не короля Мирасполя прозвали Чёрным.