Не сердись, человечек

Топалов Кирилл

— Что это за дневник? Где он?

— У нас дома, — соврал Жора не моргнув глазом. — Я случайно нашел его.

— Мать знает?

— Нет.

— Значит, так: вы ничего не будете ей говорить, ясно? Никому ни слова.

— Ясно. И все-таки скажи, что ты знаешь о матерях Ангела и Миры?

— Матери Ангела и Миры?.. — произнесла Матушка задумчиво. — Все равно что их нет.

— Как это нет, когда они есть? — возразил я.

Но Матушка не ответила и, обняв Миру, заторопилась к Дому.

Когда мы вернулись из кондитерской. Матушка еще раз предупредила нас, чтобы мы никому ничего не говорили, и ушла с Мирой в дом, а мы побежали в беседку, будто бы для того, чтобы поиграть в «несердилку». Какая там

«несердилка» — читали дневник тети Елены.

Стало темнеть, Жора достал батарейку с лампочкой, прикрученной к ней проволокой, и мы продолжили чтение. Из дневника становилось совершенно ясно, что мама дружила с тетей Еленой очень даже крепко. Если я найду ее, скажу, что мы с Жорой тоже друзья. И тут я спохватился: ведь в дневнике в нескольких местах говорится о том, что мама не хотела брать меня, так как считала, что главное для нее — живопись… Хорошо, темно было и Жора не заметил моих слез… «Ладно, не хочет — не надо», — подумал я, но тут же сообразил: да ведь она тогда не хотела, а сейчас все может быть наоборот. Вдруг и она тоже одна-одинешенька, как я?.. Только было хотел сказать об этом Жоре, как прозвенел звонок на ужин. Есть нам не хотелось, но все же мы решили сходить в столовую, чтобы Матушка нас не искала.

На ужин была какая-то замазка, которую я терпеть не могу, потому что мы едим ее почти каждый день. Мы выпили только компот, а когда Матушка стала раздавать добавку — ясное дело, с нас начала, — в дверях появилась директриса с учителями. Наш стол у самой двери, и Пехливанова крикнула Матушке:

— Заканчивайте кормежку! Всем приготовиться к генеральной репетиции!

— Сейчас поздно. Пусть дети лучше отдохнут, а завтра можно и порепетировать.

— Я не нуждаюсь в твоих советах, слушай, что тебе говорят, и выполняй, — произнесла директриса так, словно разговаривала с кем-нибудь из нас. Потом повернулась к Ганеву: — Ганев, давай команду!

А тому только дай покомандовать. Моментально взобрался на стул, вытащил из-за пазухи свисток и заорал:

— Слушай мою команду! Всем встать!

Все повскакали с мест как ошпаренные (оплеухи и затрещины Ганева испытал на себе каждый из нас), а он продолжает:

— На генеральную репетицию построиться во дворе! Раз-два! Раз-два! Раз-два!

Это «раз-два» — любимая его команда. Когда Ганев произносит эти слова, он весь аж подпрыгивает от удовольствия, и кажется, что голова его того и гляди отскочит.

Как стадо овец, все ринулись к выходу. Началась давка, кто-то из девчонок завизжал, кто-то заплакал.

— Покарай его господь! Покарай его господь! — повторяла Матушка, держа нас за руки. Она специально шла рядом, чтобы Ганев не посмел ударить. Мы совсем его не боялись, когда рядом была Матушка. Она такая сильная, что может и второй раз отлупить его — глазом не моргнет. Говорю «второй раз», потому что однажды она уже била его из-за Шкембо и Трынди. Как-то они забрались в соседнее кооперативное хозяйство — клубники захотели. Ну так вот, хоть им и удалось убежать, сторож все же приметил их и пришел жаловаться директрисе. Та вызвала Шкембо и Трынди к себе в кабинет, а Ганев уже был там и, не говоря ни слова, стал их бить. В это время Матушка проходила по коридору. Слышит шум, крик, заглядывает в кабинет, видит такое дело — и на выручку Шкембо и Трынди.

— Мерзкие подкидыши, я вам покажу. Воры! — кричит Ганев.

Он и разные другие слова говорил, а когда Матушка попыталась остановить его, он и ей что-то оскорбительное сказал. Шкембо рассказывал, что он сказал так: «Этих преступников рожают такие, как вы!» А Матушка возьми да скажи ему: «Ты еще осуждать меня будешь? Ты ведь каждое ночное дежурство стучишься ко мне в дверь и просишь, чтобы я открыла тебе!..» И как набросится на него, как начнет лупить. Директриса с трудом оттащила ее от Ганева. Матушка не только отлупила его

как следует, но и оцарапала всего и искусала. Он потом целых две недели не появлялся в Доме. Мы, конечно, были очень довольны, потому что не было уже никаких сил терпеть этого гада… Теперь-то мне ясно, почему он сказал Матушке, что нас рожают такие, как она. Видно, знал, что Матушка родила двоих незаконных. А скандал тогда большой был. Ганев хотел заявить в суд на Матушку, но директриса замяла дело, потому что, если взглянуть на все объективно, она и Ганев виноваты дальше некуда. Детей запрещено бить!

— Если в министерстве узнают, что он вас бьет, — сказала тогда Матушка, — их обоих вышвырнут отсюда: и его, и Пехливанову. А меня никто пальцем не тронет. Какой черт придет к ним работать? Хотела бы я тогда посмотреть, как Пехливанова будет стирать обмоченные штаны подрастающего поколения…

Вот за то, что Матушка никого не боится и всегда заступается за нас, мы и любим ее. Конечно, Шкембо и Трынди заслуживают того, чтобы их драли. Но не за то, что съели по пять ягод, а за то, что бьют младших. А с хозяйством ничего не случится. Если на то пошло, мы заработали не по пять ягод, а по пятьдесят килограммов, мы же постоянно работаем в хозяйстве. А они ни разу не позвали нас собирать клубнику, малину и виноград. У них так и сгнивает все на корню, потому что работать некому. А нас не зовут, боятся, что мы съедим весь урожай. А что лучше: чтобы клубника совсем сгнила или чтобы мы собрали ее и сами немножко поели? Тогда пусть гниет. Матушка тоже так говорит.

Но на генеральной репетиции меня брало зло, что Матушка когда-то защищала их, потому что Шкембо и Трынди, пользуясь темнотой и тем, что их никто не видит, постоянно, пока я стоял у них на плечах во время исполнения художественной пирамиды, щипали и щекотали меня (мы выполняем пирамиды босиком). Все их издевки я вытерпел, хотя страдания мои были напрасными. Когда очередь дошла до моего номера, время было совсем позднее и нас отправили спать, потому что жители из ближних домов пришли жаловаться, что мы мешаем им отдыхать. Директриса сказала: дескать, она уверена в том, что я знаю свое стихотворение, и на том репетиция закончилась.

Матушка уложила Жору на одну из свободных коек в самой глубине комнаты. Жаль, что не оказалось свободной поблизости. Так хотелось, чтобы мой друг был рядом… Если бы не этот праздник, мы бы с Жорой могли спрятаться где-нибудь и говорить до поздней ночи… Но теперь Ганев будет шнырять по коридорам и двору до двенадцати часов, проверять, не нарушает ли кто режим.

Вскоре свет погасили, и Матушка вошла к нам пожелать спокойной ночи. У кровати Миры она остановилась — девочка схватила ее за руку и не отпускала. Такое у нас случается часто, особенно с малышками: схватят Матушку за руку и не отпускают, а она гладит их по головке и рассказывает сказки, пока не уснут. Ребята детсадовского возраста часто вздрагивают во сне. Кто знает, что им снится, но зовут они вслух Матушку. И она бежит то к одному, то к другому… Когда спит эта женщина — непонятно. А потом снова целый день на ногах…

Минут через десять все засопели. Эта генеральная репетиция вымотала всех. Ганев заглянул к нам в комнату, но, увидев Матушку, вышел и больше не появлялся. Его командирский голос доносился уже из других комнат. Потом послышалось, как он погнался за кем-то во дворе, но, видно, не поймал, потому что не было слышно ни оплеух, ни криков. Ребята после случая со Шкембо и Трынди стали такими хитрыми. Ганев еще только замахнется, а они уже кричат что есть силы, что он убивает их. И Ганев — трус ведь — тут же отпускает их, но грозится, что в следующий раз будет драть как сидорову козу. Да, он такой. Однажды залепил мне здоровенную оплеуху (я спрятался, чтобы не заниматься физрой), так потом у меня два часа в ушах звенело…