Небесные
Шрифт:
Крепкая грудь советника ходила ходуном, он прерывисто клекотал.
– Чем Рагон хуже Раймонда? Почему покоряться Лисвальду? Что сделали они такого, что раз и навсегда возвысились над остальными, над теми, кто в сотню раз достойнее? Возьми хотя бы Глориоса - в народе поют его мудрость, а чья она? Я сыт по горло. Я даю тебе последний шанс, Амааль, подумай вновь, прежде чем ответить: ты со мной или против?
Что-то дрогнуло в душе министра, горящие глаза советника затягивали, покоряли - совсем как в старину. Амааль вновь оказался на распутье. Так уютно было раньше, так спокойно, теперь же - делай еще выбор. Совсем хотел было все бросить, следовать, как прежде, за министром, но осекся - а как же принципы, которые так долго понимал и строил, и лелеял? Теперь незыблемыми остались
– Я буду благодарен вам до конца своей жизни, - Амааль низко, сердечно поклонился, - даже когда пошел против вас, одним своим словом могли меня уничтожить - не уничтожили. Для Коэн вы навсегда останетесь добрым другом, строгим наставником и приемным отцом - для меня. Харду... Хард - прямой как палка, сейчас он ждет от вас подлости, но если раскроете ему объятья - он ваш. В этом доме вы всегда будете желанным гостем, но больше не путеводной звездой.
– Глупец, - выдохнул советник, - тебе со мной не совладать. Как мне ни жаль тебя, но - уничтожу. Глупец...
День спустя вернулся Рахман. Крестьяне из его провинции устроили бунт, взломали и подожгли склады, оставили селенья и ушли в леса.
ГЛАВА 7
– Эй, звонкий, иди амбар расчисть!
Карима из подсобки вынесло. Только что пересчитывал в тесноте копейки, теперь, глянь - танцует меж лебеды с лопатой. Пружинистые ноги его в опоре словно и не нуждались, передвигались, не касаясь земли. Руки легкие, движения скупые, но плавные: свиней кормил красивей, чем иные изгибались в вариациях. Привлекал взгляды девиц, иные хаживали мимо харчевни по десять раз на дню. Мамаши тяжело вздыхали: ладен и работящ, да только спит под одеялом из неба и не гнушается и яблоками для скота. Засматривались сами.
На Большой земле Карим провел почти месяц. Явился на постоялый двор ближе к вечеру, когда местные, закончив все дела, сидели на скамьях да скребли животы. Кариму казалось, он в жизни не видел ничего прекрасней этой деревеньки: высокие крепкие дома, сложенные из плотного дерева и беленые известью. По теплым сухим стенам карабкались к черепичным кровлям ползучие растения, нетерпеливо обходя слюдяные оконца. Из грядок лезла нежная здоровая ботва, не битая влажностью. В тени сарая, оттянув назад красные перепончатые лапы, лежали серые гуси. Влажными губами шлепала корова, перемалывая пук травы. Хватались за перекладины молодые усики виноградных лоз. Несколько мохнатых гарухов очищали горох, тихо курлыкая меж собой. Роскошный петух, одетый в латы из железных перьев, при виде Карима встрепенулся, раздул зоб, заголосил, собирая жен. Сытая скотина примеривала чужака безмятежным, без опаски, взглядом, тянулась за угощеньем к его рукам. В траве жарко стрекотали сверчки, огромный кузнечик вспилил воздух, нахально пролетел под самым носом, приземлился где-то недалеко. На покосившихся жердях плетней висели перевернутые горшки, ведра, покрывала - сушились. А в непривычно далеком небе мягко светились неожиданно солнечные облака, такие мягкие и такие уютные при взгляде с Большой земли.
На постоялом дворе Карим нанялся помощником. Хозяйка - полная добродушная вдова - начала расспрашивать:
– Как же тебя зовут, откуда будешь?
– Мое имя Карим, милостивая госпожа, а буду я с подножия Гинга. Моя семья занимается зерном: мы его сеем и обмениваем на товары у соседей.
– Отчего ж ушел?
– Прокормиться ныне нелегко, вот отец и отправил пытать счастья вдали от дома. Вы не сомневайтесь: я работать умею и многого не прошу, мне бы корку хлеба да уголок для сна.
– Ну что ж, корку хлеба найдем, давить ухо можешь на сеновале. Только смотри: замечу, что отлыниваешь или чужое присваиваешь - вылетишь у меня в дегте да перьях, усвоил?
Карим не отлынивал, на чужое не зарился тем более: не на что зариться было. Деревня пряталась на отшибе страны, но на пересечении двух гужевых путей - с востока и юга, - поэтому постоялый двор пустовал редко. Работы хватало, хотя по первости Кариму
Раз ночью мирно спящий двор переполошили крики. Карим слетел с крыши, бросился к воротам. Охая, прибежала хозяйка. По дороге брели лошади развороченного отряда негоциантов, которым махали рукой на прощанье неделю назад. От пышных иноземцев осталось несколько человек в лохмотьях, по большей части охрана, большинство купцов остались лежать в Кальене, обнимая свой груз. Выживших разместили в комнатах, послали за лекарем. Один купец с дырой в боку метался в горячке, хватал Карима за руку, вскрикивал. Карим пытался помочь, чем мог: обтирал влажной тряпкой, обмазал помаленьку всеми бабкиными мазями. Пришел клокастый старик, пихнул что-то в рану, ушел. Карим вновь занялся продырявленным. Один из столбцов кровати потемнел, словно его лимоном натерли. Карим перебрал похожие случаи, от догадки спину оцарапали холодные мурашки, встали дыбом короткие волосы. Он махнул рукой, сгоняя горного духа, тот пропал, но теперь Карим ясно чувствовал его присутствие. Купец застонал, завертелся. Был он вовсе не кисейного, не торгового сложения, шире Карима по крайней мере вдвое, все норовил встать и с кем-то биться. Когда окно окрасилось розовым, купец угомонился, лишь дышал хрипло и с натугой, в сознанье не приходил. Лекарь возвращался еще два раза, менял повязки, цокал языком, лез грязными пальцами в рану. Вечером под влажное пенье цикад негоциант открыл глаза. Карим кинулся к нему, но тот лишь сказал что-то на своем языке и расслабленно вдавился в матрас.
Похоронили купцов на опушке. Всем миром вырыли четыре могилы, погребли тела. Прощаться пришли один стражник из числа отряда, - второй, совсем еще юнец, до сих пор не пришел в себя, - да жители деревни, где останавливались проездом и знакомств не заводили. На могилу своего недолгого знакомца Карим по обычаям Барада положил свернутый треугольником стебель цветка. Через него должна была вылететь, оставив за собой груз земных забот, ведомая душа усопшего - Кара, сына Мирана из рода Кабрема.
– Жалко-то как, - вздохнула хозяйка, - Все молодые, здоровые, лишь бы жить да жить...
– Кто ж напал на них?
– спросил Карим.
– Говорит, разбойники.
Карим попробовал подступиться с разговором к стражнику, вызнать подробности. Тот ощетинился рыжими усами, ударил взглядом. Наутро исчез. Когда ко второму стражу вернулось сознанье, выяснилось: в Кальене их ждали.
– Выскочили из-за деревьев, бросились наперерез. Их там человек сорок было. Сразу началась мешанина: ни размахнуться толком, ни повернуться. Один бородатый побежал к обозам, попытался влезть на к'oзлы. На меня кинулись двое, оба короткие, в руках - топоры. Я, пока от них отмахивался, краем глаза видел господина Кара. Хотел пробиться к нему на помощь, но позади него появился Игил и воткнул свой меч. Я закричал, тут меня и достали. Больше ничего не помню. Значит, нам удалось прорваться?
– Прорваться - удалось, - вздохнула хозяйка, - ты лежи-лежи, тебе отдыхать надо. Карим, сбегай за бульончиком...
Раненый поправлялся быстро. Когда узнал, что Игил вернулся с ними, затем сбежал - покраснел от ярости, брызгал слюной.
– Зачем же ему было возвращаться?
– спросил Карим.
– Ведь если он и есть предатель, с какой же стати увязался за вами вслед на постоялый двор? В любой момент кто-то из вас мог прийти в себя и его выдать. Зачем ему так рисковать, когда награбленное уже было на руках?