Нечто из Рютте

Конофальский Борис

И победила бы их ведьма, да вот только солдат такое уже видел. Видал он в своей жизни и страх, и панику и знал, что они с людьми делают. Вспомнил он, как один раз в крепкой баталии вот так же поселился страх. И первый ряд стал притормаживать – сомневаясь. А второй уже остановился – оглядываться. И третий стал разворачиваться – бояться. А четвертый ряд людей так и вовсе побежал, обгоняя пятый, и бросали они свои длинные пики, не понимая, что это то единственное, что может спасти их от конных волн, которые катятся за ними.

И бежали они не от того, что их били, а только из-за страха. И погибали под палашами кавалерии только потому, что испугались. Дрогнули – побежали – умерли. Волков знал: страх убивает лучше палашей и копий. Он сам был среди тех, кто бежал.

Все это солдат пережил, все это видел. Но теперь дело было еще хуже. Было еще что-то, что в простом страхе не водилось. Ногу ему вывернуло судорогой, скособочило его, да так, что не пошевелиться, левая рука висела плетью, словно чужая, в груди ломило, каждый вдох с надрывом, противно хлюпало что-то в груди и привкус крови во рту. А ведьма тем временем присела и, не отрывая от него своего страшного глаза, тянет с земли что-то, чего он разглядеть не может. Подняла, и сделала шаг к нему, и что-то выла, выла не переставая. Или смеялась так.

– Не страшно мне, – прошипел Волков тяжело, воздуха не хватало ему, – не испугаешь ты меня, черта с два!

И как подошла она и замахнулась на него наотмашь, тяжелой солдатской рукой отвесил он ведьме оплеуху. Такую, что улетел старая тварь в угол. Закудахтала там жалостно и заткнулась, всхлипывала, лежала, скреблась, сучила ногами по земляному полу, пытаясь то ли уползти, то ли встать.

И судорога сразу отпустила, и боль в груди ушла. Солдат задышал спокойно и глубоко. Выпрямился, расправил плечи. А старуха тоже пришла в себя и, не вставая, поползла к выходу.

– Куда, куда ты? – Он поймал ее за ногу, подтянул к себе. – А ну в мешок лезь, тварина.

Левая рука тоже ожила, наступив старухе на спину, он стал прятать ее в мешок. Закутав ведьму, солдат подошел к сержанту, который все еще стоял, не шевелясь и уставившись в одну точку. Ёган скорчился в углу и бубнил молитвы, осеняя себя то и дело святым знамением.

Сержант вдруг выдохнул, как будто долго не дышал, стал озираться, а в хижину боязливо заглянули Сыч и один стражник.

– Сержант, – сказал солдат. – Проснулся, неси старуху в телегу. Начнет голосить или причитать – сразу бей ее, только не до смерти.

Пришедший в себя великан кивнул и взял старуху, легко, как пучок хвороста, вынес ее на улицу. Он уже не боялся ее.

– Да святится имя Твое, – продолжал бубнить Ёган в углу, – да приидет царствие Твое…

– Хватит уже, закончилось все, молодец, победил ты ведьму, – сказал Волков.

Ёган не верил ему, выглядывал из-за очага, искал ее.

– С ведьмами завсегда так, – заявил Сыч зачем-то, поджигая пучок сухой травы, – но эта очень сильна, очень, у меня

аж живот от нее скрутило.

– У меня тоже, – признался Ёган, видя, что ведьмы нет. – Как же мы ее одолели-то?

– Так ты ее побил, – сказал солдат.

– Я?! – спросил слуга, вставая.

– Ты да Сыч, – усмехнулся Волков.

– Говорю же, живот у меня скрутило, – виновато продолжал Фриц Ламме.

– Я видел, как ты облегчился и кинулся задом в дверь, – заметил солдат Сычу.

– Экселенц, я десятка не робкого, но что касается ведьм, то уж тут я против них… – Фриц Ламме развел руками, показывая свое бессилие. – И ничего я не облегчился, просто на воздух вышел.

Он стал ворошить ведьмин хлам по углам, светя себе пучком горевшей травы как факелом.

– А что ты ищешь? – спросил Ёган.

– Надо поглядеть, что тут у нее есть, может, бумаги или чернила. Может, она письма писала. Ну или еще что.

– А что еще-то? – не отставал от него Ёган, чувствуя, что Сыч что-то не договаривает.

– Да мало ли… Золотишко, может быть.

– Золотишко? У нее? – Ёган сомневался, но страх у него уже прошел, и он тоже стал копаться в хламе, тем не менее приговаривая: – Золотишко! Да ты глянь, как она живет. Рвань да гниль.

– Вот именно, – сказал Сыч, беря новый пучок травы со стены. – Девок от бремени избавляла, яды да отвары изготовляла, сглазы, привороты делала – все денег стоит. За все ей деньгу несли, а жила она, – он обвел лачугу рукой, – видишь, как зверь дикий. Так где деньга? Закопана где-то здесь, бери огонь и ищи.

– Делай, как он говорит, – сказал солдат, в очередной раз подумав, что с Сычом ему повезло.

Но и без его указаний слова Сыча произвели на Ёгана впечатление, он тоже зажег пучок травы и начал искать.

– Давай-давай, – подбадривал его солдат, и сам потихоньку ковыряясь в горе мусора стилетом, чтобы не пачкать рук, – найдешь бумаги или деньги – награжу.

Забылся и присел на корточки, и ему опять скрутило ногу. Он скривился, и тут Сыч вдруг сказал:

– Тихо!

Все замерли.

– Слышали?

– Нет, – ответил Ёган, – а чего?

Солдат встал и помотал головой, он тоже ничего не слышал.

– Показалось, что ли, – сказал Сыч.

И тут же снова напрягся:

– Тихо, а сейчас слышали? Из угла. – Он указал на угол.

– Да ничего мы не слышим, – сказал Ёган.

– Да нет, точно звал кто-то, – Сыч полез в угол.

Отшвырнул корзину, разбросал какие-то гнилые тряпки, а под ними нашел старую, криво сбитую крышку, поднял ее.

– Лаз тут, – сообщил он, – в подпол. А я слышу, вроде зовет кто-то. – Повернулся к Ёгану и добавил: – Лампу давай.

Волков и Ёган подошли поближе и увидели лаз в земляном полу, а чуть посветив, заметили и лестницу, ведущую вниз.

– Эй! – заорал Сыч в яму. – Есть там кто?