Недремлющий глаз бога Ра
Шрифт:
Следующий всплеск смеха вызвал спазматическую боль в желудке, от которой едва не остановилось дыхание. Я стал судорожно хватать ртом воздух, а когда справился с собой, вновь услышал тот же ледяной голос.
— Ах, просто в гости зашли? Так это был визит вежливости? Что же, я рада, хотя у русских всё получается слишком внезапно.
Чтобы избежать нового приступа, мне пришлось сильно укусить себя за руку.
— Ладно, отправь веселого мальчика в ванную — пусть наденет халат с камелиями, а свой фрак выкинет в окошко. Да,
Боль от укуса вернула мне способность двигаться целенаправленно, и я, наконец, смог подняться.
Прямо передо мной, на застеленной узорчатым покрывалом кровати, среди живописной груды атласных подушек, лежала укутанная в шелка женщина… — нет, скорее не женщина, а больной бескрылый ангел.
Кожа её почти просвечивалась, а изящно очерченное лицо, было прекрасным, но совершенно безжизненным. Кисти рук и обнаженные маленькие ступни уже умерли, а длинная шея с едва пульсирующей синеватой жилкой угасала как огненная точка на кончике задутой свечи.
Если бы не огромные, широко распахнутые, пылающие ярким голубым пламенем глаза, её можно было бы принять за восковую статую.
— Кажется, здесь пахнет собаками, — не терпящим возражения тоном сказало существо. — У меня ужасная аллергия на собак.
Я и сам чувствовал исходивший от меня острый запах пота, поэтому без слов направился в ванную.
— И одежду выброси! — донеслось следом.
Спорить не было ни сил, ни желания.
Федор Федорович, сжимая в кулаке флакончик, поплелся за мной и, оказавшись перед большим настенным зеркалом, тупо спросил: “Ой, а кто это?”
— Сватья баба Бобариха", — ответил я, стаскивая брюки.
Он всмотрелся в своё отражение и рухнул на розовый фарфоровый стульчак.
— Зря переживаете. Вот если бы заикание, — я встал под душ и начал намыливаться, — тогда бы вы ни одну дверь здесь не открыли. Блуждали бы по коридорам, как тень отца Гамлета, но без всякой надежды на отмщение. А лицо это так, мелочи.
Федор Федорович промолчал, но было понятно, что сам он придерживается иного мнения.
Я насухо вытерся и начал искать упомянутый в разговоре белый халат с камелиями.
К огорчению, он оказался не купальным, а женским — шелковым, с вытачками и длинным продольным разрезом от бедра. Ничего более подходящего в гардеробе не оказалось.
Осторожно обнюхав свою собственную одежду, я убедился, что без основательной стирки пользоваться ею было нельзя.
С завидным упорством жизнь снова лишала меня выбора: накинув халатик, я обратился к зеркалу и нашел, что выгляжу как порнозвезда. Оставалось только подкраситься.
Пока я крутился перед зеркалом, Сперанский начал подавать признаки жизни, но как-то не очень активно. Пришлось отобрать флакон и вылить ему в рот.
Это оказались малоэффективные в данном случае валериановые капли, однако куратор зашевелился и пустил в меня крупный коричневый пузырь.
— Поднимайтесь, надо как-то выбираться отсюда, — предложил я, затягивая пояс.
Федор Федорович отрицательно помотал головой и указательным пальцем ткнул в свое отражение.
— Ну, не смотрите, и дело с концом. Хотя ничего страшного я там не вижу. Просто теперь вы немного похожи на «Терминатора».
— Нет! Нет! — продолжал упорствовать Федор Федорович, тыча пальцем в зеркало.
— Аргументация не в вашу пользу, — я подхватил его под руки и рывком оторвал от стульчака. — Кроме того, вы просто не понимаете своих преимуществ. Теперь вас все будут бояться, а Липский ещё и завидовать. За такую рожу он выложил бы половину стипендии.
Я распахнул дверь, вытащил куратора из ванной и прислонил к стене.
— Как он? — осведомилась наблюдавшая за моими манипуляциями женщина.
— В порядке, держится молодцом. Спасибо за лекарство и извините нас уважаемая…, уважаемая…
— Анхелика. Зови меня Анхелика, — подсказала она.
— Уважаемая Анхелика! Тут в коридоре произошла авария, и нам ничего не оставалось, как искать спасения у вас. Извините за беспокойство. Как только проветрится, мы уйдем, а халат я после верну.
— Не трудись. Меня скоро не будет.
— Зачем вы так говорите? Вы ещё поправитесь! — я понимал, что она знает цену словам, но ничего другого придумать не смог.
Та высокомерно улыбнулась.
— Мне плевать. Жаль только, что то, что останется сожрут рыбы. Рыб я не люблю ещё больше чем собак. Они скользкие и с глазами как у Сперанского. Я люблю кошек.
— Я тоже люблю кошек. У меня дома живет одна, белая. Её зовут Бацилла. Она любит мясо, но в последнее время мы с ней сидели на диете.
— У меня жили четыре кошки. У них голубые шубки и черные перчатки на лапках. Их зовут: Адель, Бетси, Гретхен и Жужа. Гретхен очень любит котов, и я в шутку прозвала её Лиллит.
— А Бацилла ненавидит котов. У неё был один рыжий мордоворот по прозвищу Уритан, так он, подлец, ни разу не позвонил и не справился о детях! А она первое время даже спала на телефоне — всё ждала от него весточки.
— Ты прав, котам верить нельзя! К нам повадился один, по имени Педро Игнасиас Эскобар, но я приказала не принимать его. Он был безродный, этот Педро Игнасиас, а я не люблю таких, которые не знают своих предков. В России люди тоже не знают своих предков, но я думаю, что они не виноваты.
Я подправил ноги куратора, чтобы у стены он держался устойчивее.
— Раньше у нас все знали своих предков, но потом что-то изменилось и жизнь пошла вверх дном.
— Да, это самая большая ваша трагедия. Если человек не ощущает связи с вечной и непрерывной цепью своего рода, он превращается в оборванный ветром лист, бесцельно гниющий на краю канавы.