Нелюбовный роман
Шрифт:
– Почти ничего. У неё прекрасные рекомендации и результаты, недовольных не было.
– Работает она отлично, это так. Но я спрашиваю о другом.
Валада задумалась, прежде чем ответить.
– Как человек? Она никакая. Ни с кем не откровенничает, почти не общается, ровно любезная, ссор не было, даже с нашими скандалистками умудрилась либо обойтись вежливо, либо просто избежала общения. Она спокойная и уравновешенная, замкнутая.
– Ладно… Расскажи, что ты знаешь об активистках, которые требуют предоставления женщинам прав и общественных возможностей, равных мужским. Этих женщин называют максимистками, вернее, они сами себя так называют, объясняя тем, что большинство есть большинство, и именно оно должно решать все значимые вопросы, поскольку больше работает и формирует общество. Ты об этом слышала?
– Да, конечно. Слышала. Их так пылко ненавидят, что не заметить трудно.
– Мужчины ненавидят?
– Я не знаю, как к ним относятся мужчины, госпожа, я с мужчинами не общаюсь. Но их ненавидят женщины.
– Женщины? За что?
– За то, что они говорят, будто жить можно и без мужчины.
Неаристократично захохотав, Рудена откинулась на подушки.
– Ох, господи! А что в этом такого плохого? Десятки тысяч женщин вынуждены жить без мужчин, а некоторые – по слухам – делают это вполне добровольно и даже не особо страдают от такого расклада. Одна из таких, вроде бы, даже стоит передо мной.
Валада слегка поклонилась, но, поскольку в спальне было темно, этот поклон больше сошёл за кивок.
– Думаю, дело в том, что люди не любят, когда их мир пытаются изменить даже и в лучшую сторону. Привычно, что женщина с младенчества стремится создать семью с мужчиной и нарожать от него детей, по возможности хоть одного мальчика. Привычно считать, что так оно было, есть и будет. И все отступления от этого сценария каждой женщиной должны восприниматься как тяжкое испытание. Все привыкли думать именно так.
И снова хохот в ответ.
– Значит, по твоему мнению, в этом главная причина ненависти? Жить без мужчины можно, но нельзя не стыдиться этого?
– Примерно так, госпожа.
– Не примерно, моя дорогая, а именно так. Можешь жить как хочешь (если у тебя на это хватает денег и характера), но не забудь каждый день и час сожалеть о своей горькой участи, каяться, плакаться и завидовать более «удачливым» женщинам. Сама понимаешь, иное – обидно, оно способно поколебать устои общества и разрушить его монолитность. Я не говорю, что цельность общества – это дурно. Нет, хорошо. Но для каждого отдельного человека – это тяжкий груз. Знаешь по себе.
– Значит, вы считаете, что традиционная структура должна сохраниться?
– Нет, моя дорогая, я совсем так не думаю. Я считаю, что всё должно меняться сообразно времени. Если сейчас пытаться затащить в будущее труп прошлого, всё закончится гангреной и разложением. Мы должны придумать что-то новое, которое будет превращать тысячи и миллионы женщин и мужчин в единое целое. Это совсем не обязательно должна быть семья. Но нужно будет подумать очень тщательно, потому что если государство не будет косвенно контролировать личную жизнь граждан (как это происходит сейчас), граждане, почуяв свободу, станут неуправляемыми.
– Только не женщины, госпожа. Природой устроено так, что именно женщина рожает и растит детей. Разное бывает, но в большинстве случаев именно она чувствует за своих детей ответственность. И если государство станет помогать женщине поддерживать её детей, оно будет держать её этим. Крепко держать.
– И как же именно ты предложила бы это сделать?
– Поддержка работой. Простая надомная работа, пока из-за живота нет сил трудиться в мастерской или на заводе, а потом с младенцем. Сколько наработала, столько и получила, можно хоть бы и едой, а жильё, скажем, социальное. А потом – недорогие ясли, детские садики, детские комнаты на работе, школы и всё то же социальное жильё, которым можно пользоваться, например, пока последний ребёнок не закончит школу.
– Государству это встанет очень дорого.
– Зато результатом будет появление поколения девочек, которые с детства приучены учиться и работать и знают, что такое семья. Пусть и без отца. И этих девочек будет много.
Рудена фыркнула и поставила обратно на столик пустой бокал.
– Может быть. Но если, допустим, я начну всё это устраивать в Азиттии, ко мне возникнут вопросы. Ты это знаешь. Меня обвинят в том, что я пытаюсь разрушить основы традиционной семьи, и тогда меня растерзают мои же подданные, не говоря уже о вассалах.
– Я понимаю это, госпожа.
– Поэтому действовать надо не так. Нужно всё менять постепенно. Например, начать тянуть женщин в престижные профессии. У меня уже есть идеи на этот счёт. Тогда мировоззрение постепенно изменится естественным образом. Никто не хочет быть несчастным по собственному выбору, рано или поздно одинокие обеспеченные женщины сообразят, что им хорошо, и тогда… Думаю, ты понимаешь.
– Отчасти.
– Ты со мной не согласна. Я же вижу.
– Если я могу говорить откровенно…
– Именно так! Затем я и спрашиваю, говори же!
– Вы безусловно правы, госпожа, но в том-то и суть высокого положения, как мне кажется. Рискованно быть высокородным. Ещё опаснее быть сильной женщиной, держащей в руках целое герцогство.
– Я не держу его в руках. Ты ведь уже должна понимать, что моя власть во многом иллюзорна. На самом деле я очень уязвима.
– Я это знаю. Но ваша власть не иллюзорна.
– И, по-твоему, я именно по этой причине должна рисковать? Именно потому, что имею привилегии и чем-то обладаю?
– Нет. Просто потому, что вы хотите оставить след в истории и положить начало новой эре. Но если действовать так, как вы сказали – осторожно, медленно, естественно – вашей жизни не хватит осуществить задуманное до конца. Вы не знаете, подхватит ли ваша преемница начатое, или, может быть, наоборот загубит. Вы этого уже не сможете увидеть. Но если вдруг и продолжит, осуществит даже не она, а какая-то из её наследниц. Никто не запомнит, что именно вы это начали. Никто и не узнает даже. Это несправедливо. Вам наверняка не хотелось бы рисковать просто так. Риск стоит того, если поколения спустя вас будут вспоминать как ту единственную и первую в истории.