Ненавижу тебя, Розали Прайс
Шрифт:
Я прикрываю глаза, видя последствия того, во что я ее затащил. Мои глаза отказываются принимать это, но от реальности не убежишь. Все-таки поколение Веркоохенов проклято, их женщины мучаются, страдают и умирают.
–Ты только не умирай. Ты мне нужна, – мягко говорю я, наклоняясь к ней, впуская другую руку в ее волосы, но не вижу признака того, что она жива. Словно она совсем не дышит, словно отошла в другой мир. – Ты проснешься, и все поменяется. Клянусь я все…
Меня перебивают открывающиеся двери, и доктор заходит, недовольно сверкнув
– Ей нужен покой, – тихо проговаривает мужчина с седыми волосами, и подзывает меня взглядом оставить ее.
Но как мне жить без ее глаз, когда они закрыты. Как бы мне хотелось посмотреть на них, и не важно, что они будут выражать холод, главное, будут открыты. От отчаяния, мое сердце в разы сжимается, и я наклоняюсь к ней полностью, касаясь ее холодных, замерших губ своими, думая только о ее исцелении.
– Я буду ждать тебя, – шепчу я ей на ухо, отстраняясь и заново смотря на нее, такую беззащитную девушку, которая лежала на кровати, не утратив своей красоты даже в таком пагубном состоянии.
– Мистер Веркоохен, – вновь обращается ко мне доктор, и я киваю, выходя из палаты, но сопровождая ее своим взглядом. Как же хочется держать ее за руку, хочется смотреть, как она проснется, как она придет в себя и сказать, как сильно я ее люблю…
Она моя птица, которую я тащил к пропасти, пока она не утратила крылья из-за всякого мелочного воронья. Но я не хочу находиться с ней в той тьме, куда верно и порочно вел. Нужно возвращаться к жизни, нужно браться за мечты и грезы. Розали любима мною, и я не смогу смотреть на ее страдания в той гнили, ее мучения в бреду.
Она проснется, и я все поменяю. Кардинально. Все к черту. Я люблю ее и готов на все, даже отказаться от своего образа жизни, своей деятельности. Я готов сменить город, штат, континент, лишь бы быть с ней, в нашем мире. Простоим новый барьер, но не между нами, а от мира сего, создавая наш новый, полный нежности, любви и ласки мир.
Все поменяется. Только проснись скорей, моя любимая Роуз.
***
Несколько дней прошли для меня словно в тумане, густом и таком непробиваемом. Гарри находился и расположил меня к себе за это время так, что с ним было комфортней, чем с остальными. Он говорил о Роуз, рассказывал о ней, словно читал мне какую-то сказку, заставив меня вспоминать то, что отдавало тепло в груди.
Ребята часто приходили в больницу, поселившись с отцом в гостинице за несколькими кварталами выше. Но Гарри не оставлял меня, ободряя и ясно давая понять, что не даст мне потопнуть в том мучении, которое я действительно заслужил.
Мерфин прибыла на третий день, к вечеру. Она не кричала, не обвиняла, не задавала мне вопросов. Словно она интуитивно чувствовала, что я и без того нахожусь на грани саморазрушения. Но пожилая женщина держалась от меня отдаленно, тихо, несколько сухо. Она в тайне ненавидела меня, но и замяла свое недовольство мягкой заботой старушки. С Гарри она вела светские разговоры легче.
Наша тройка почти
Розали не хочет бороться за свою жизнь?
Мерфин пустили к ней в палату в тот самый вечер ее прибытия, по родственной связи. Вернулась она через четверть часа, побледневшая, испуганная и умолкшая. Больше она в ту ночь не говорила, только утром я предложил ей спуститься в столовую и подкрепиться, на что она любезно приняла мое предложение, но была холодна.
Забота с Розали мгновенно переключается на ее бабушку. Только вот страшно и ее подвести, как саму девушку.
На пятый день нашего присутствия на креслах и диванах, я спокойно пью кофе с Гарри, который рассказывал мне об университете, в котором обучают бизнесу, куда он так желанно хочет попасть. Я лишь отстранено слушаю его, совсем ничего не понимая в этом и не сильно поддерживая его в этой странной идее. Зачем ему свой бизнес, когда его отец передаст ему наследие после двадцати пяти лет?
Из далека я вижу, как подходит к нам доктор, уже с запомнившимся именем – Пирс, доктор Пирс. Он делает это каждые три часа – уведомляет о ее состоянии. Вчера ее организм перебился с усложненного, на стабильный, от чего все дружно выдохнули, ожидая дальнейшего восстановления Рози. Моя милая, сильная, такая стойкая и смелая Рози идет на поправку.
– Доброе утро, доктор Пирс, – здороваюсь я, и тот мне кивает головой, легко улыбнувшись нам. Мерфин приподняла на него изучающий взгляд, отрываясь от какой-то книги по психологии, не известной мне.
– Пирс, как она? – озабоченно спрашивает женщина, сняв свои очки с глаз и ожидая ответа.
– Хочу вас порадовать, – еще шире растянулся в улыбке доктор, словно и сам ее знает много лет, чувствуя радость за ее поправку. Я настораживаю уши, взволновано глянув в сторону Гарри, который мне так же тепло улыбнулся, поддерживая. Трепет сразу затуманил меня. – Розали очнулась, сейчас ей помогают врачи отойти от долгого сна. Думаю, что через пятнадцать минут, вы, Мерфин, можете зайти в палату, как ближайший родственник. В основном, если она захочет увидеть еще кого-то, то сама это скажет, думаю… скажет что-то.
– Вы на что намекаете? Она не говорит? – встрепенулась Мерфин, нахмурившись.
– Девушка пережила не просто стресс, а настоящую каторгу. Она в шоке, ее мозг еще не до конца принял ту информацию, что она в безопасности. Розали некое время может вести себя своеобразно – отдалиться, молчать, не подпускать к себе… Что она и делает. Мои помощницы не могут к ней прикоснуться, как ее сердечный ритм ускоряется на мониторах, – он двусмысленно смотрит на меня, словно уже глазами говоря: «видишь, это твоя вина, ваше рук дело», но я выдерживаю этот взгляд, пока