Ненавижу тебя, Розали Прайс
Шрифт:
— Три дня назад я делал тебе анализ УЗИ и все видел на экране. Тебе нужно заботиться, прежде всего, не о своем здоровье, а о здоровье малыше. Тебе нужны силы и время, чтобы осознать все, что было до этого, и что происходит сейчас. А теперь мне нужно идти, я пришлю медсестру, она принесет тебе сока и шоколада.
Тебе нужно восстанавливать свою кровь и иммунитет. И у вас пятнадцать минут, ей нужен покой.
Пирс тихо встает, берет испорченный моей рвотой поднос и шагает до дверей, оборачиваясь, он оглядывает нас всех и выходит. Бабушка, словно сумасшедшая, глядит на меня, прижав руку ко рту. Гарри все так же стоит, потупив
— Никому. Ни слова, — проговариваю я, а бабушка еще больше расширив глаза, смотрит на меня.
— Да как же… Что же… Он же сказал, что не спал с тобой! Да как же ты… Ты… беременна. Господь, да что твориться? — она возмущенно вскидывает руками. Для нее это такой же шок, но у меня ступор, просто провал, будто в пустыне послышался гром и пошел снег с ледяным дождем.
— Уйди, пожалуйста. Сейчас, уйди, бабушка. Оставь меня, — говорю я, не желая вспоминать то, что было, то, что нас связало и эту любовь, когда мы грешили. Ничего не хочу, мой мозг взорвется! Он был со мной, но он же… Нет, это просто… Почему?
Она, поджав губы, резво выскакивает из палаты, задевая Гарри, пока тот все так же стоит у дверей.
— Он не должен знать, обещай мне, — тихо говорю я, пока сам парень отходит от легкого поражения. В его глазах пробегают слишком много эмоций, и я даже не знаю, что думать, когда он отходит к окну, вставая ком не спиной.
— Ты позвала меня, но не его. Почему? — его голос был тих, но терзающий и непонимающий. Спина была напряжена, как и плечи, а лицо и глаза спрятаны от меня.
— Пока не могу… Сейчас не могу… Мне больно, мне очень больно, Гарри. Мне страшно, так страшно, что я готова кричать, я боюсь…
— Боишься Нильса? Не дури, Розали. Не дури. Он любит тебя. Все это время он мучился, он все это время был рядом, все это время был в холле и ждал, пока ты придешь в себя. Для него стало ударом, когда ты позвала меня, а не его, — Гарри поворачивается ко мне, медленно приближаясь. Я не знаю, что он чувствует, и не знаю, как относится ко мне. Не могу прочитать его взгляд, моя рассудок в пелене, а в глазах пыль.
В голове лишь одна мысль «во мне ребенок, его ребенок».
Слезы на щеках, и еще больше слез в следующее мгновение.
— Он клялся, он обещал, он говорил… Он так много говорил. Гарри, я не могу… я люблю его, но не могу. Я помню все, как будто это было минуту назад. Я помню, и мне страшно. Ты понимаешь меня? Мне страшно… во мне… ребенок, что мне делать, Гарри? Я ничего не хочу. Я не… Не хочу, — задыхаясь в рыдании, я закрываю лицо руками, но чувствую, как крепко он обнимает меня, отчего я рыдаю еще громче, еще душераздирающе.
— Ну, что ты, Розали, все же хорошо. Раны… они заживут, время пройдет, и ты забудешь все как страшный сон, отпустишь это. В тебе ребенок и это же настоящее сокровище. Нильс обрадуется, он так сильно обрадуется, ведь любит тебя. Ты его воздух, ты же знаешь это сама, а он твоя любовь, и ты тоже это знаешь…
— Нет, не надо, умоляю. Не надо ему говорить, только не…ему, — я не договариваю, и рыдания вновь перебивают меня, от чего речь неразборчива и громкая.
Гарри садиться на кровать рядом, и притягивает меня к себе, так, что я ложу голову ему на колени, а он поддерживает меня, качает, словно ребенка,
— Это же его ребенок. Это твое счастье, это твоя гордость, это ваша любовь, Розали. Не смей принимать никаких мер, не смей ставить его жизнь под угрозу, ты должна сберечь его. Обещай теперь ты мне.
Я судорожно киваю, забывая обо все. Спина ничего не касается и эта невесомость, что не приносит новой боли, быстро утишает меня, осушая слезу за слезой. Его руки аккуратно поддерживают голову и бедро, укачивая и испаряя весь негатив.
— Не могу, не могу его видеть, Гарри. Мое сердце словно гниет, а душа вся погрузилась во мрак. Мое тело истерзано, и мне больно не только видеть его, но и думать о нем. Он так много обещал, он так много говорил и защищал… Он сделал так, что мы взлетели к небесам, но я упала, и так больно, что теперь мне не справится с этим… Еще и это…внутри меня… оно там, от него, его часть во мне, — боязно выговариваю я, вновь соприкасаясь с животом.
Гарри играет желваками, но его взгляд нежен, наполнен мягкостью.
— Ты сейчас в шоке, ты еще не отошла от того, что произошло. Тебе сложно, тебе трудно бороться, но ты должна. Я буду рядом, и если ты захочешь, буду всегда рядом. Но ты нужна ему, сильно нужна, — говорит он, а я прикрываю глаза, не сберегая в себе слезы.
— Пожалуйста, не говори, никому не говори. Гарри…
— Не скажу, — соглашается он. — Не скажу…— тише шепчет он.
С меня льются слезы, так быстро, так много. Это невозможно любить его, но я люблю его. Люблю его так глубоко, как глубокие океаны, так высоко ценю, как звезды, как небо и солнце… Я все еще готова быть в его руках, смотреть в глаза, но не сейчас. Страх сковал мне руки, сковал мое сердце. Тогда, там, мне было так тоскливо, так одиноко… Каждый день без него был адом, тьмой, затмением. Каждый час длился как недели, месяца, года. Каждая мысль была лишь о нем.
Я люблю его. Этого молодого человека, молодого мужчину, отца… этого малыша, который так мал и все еще сказочный для меня. Мое сердце любит его, моя душа любит его, мое тело любит его. Я знаю это, принимаю и осознаю. Но не могу, через слезы и боль не могу видеть его. Я все еще слышу его крик, и как он умоляет их, вижу, как он переживает и боится. Как мужчина, мой герой для меня, мое стальное плечо и грудь, мой защитник, моя любовь… он пал со мной в тот вечер, нам было больно, ему и мне.
Но не могу. Не могу вспоминать и думать больше. Не могу, не смотря на бескрайнюю любовь, насколько она сильная, насколько она большая и наша, не могу. Боюсь, не зная чего, но боюсь. Когда я была с ним, мне было больно, страшно, я кричала, а он не мог остановить это безумие. В голове бардак, разум запрещает думать, сердце разрывается в новых мучениях.
Когда рука Гарри случайно касается оголенной кожи, там, когда плед был выше, а одеяло ниже, когда сорочка задралась… Ожог от его пальцев был невыносим.
Вздрогнув на нем и еще чаще задышав, я сталкиваюсь с его взглядом, и он открывается от меня, словно ошпарился кипятком. Только он позволяет себе одно единственное — гладить меня по волосам, чем и успокаивает.
Бабушка была права. Я буду чувствовать огонь от прикосновений, и это хуже, намного хуже, чем прежде.
— Тебе нужно отдыхать. Засыпай, а потом все обдумаешь. Позже ты все поймешь, сердце и разум подскажет. Позже, ты найдешь выход. Позже все измениться, вот увидишь…