Ненавижу тебя, Розали Прайс
Шрифт:
Я слушаю его и слушаю. Гарри говорит и говорит о хорошем будущем, что все будет хорошо, что все забудется. Но как я могу слушать сердце и разум, когда они оба требуют разное и незамедлительного решения? Мне так хочется забыть обо всем, мгновенно, словно ничего не было. Словно, я никого не знала, не видела, не любила… Словно не было тех сумасшедших мгновений, поцелуев, любви… Словно я все еще ребенок, которого лелеют родители, а он ни о чем не заботиться…
Не знаю, как мне быть, что делать, куда податься. Но я теперь не одна. Во мне…это…этот ребенок.
Мне больно, очень больно в душе.
***
Проснувшись, когда за окном исчезло солнце, а в комнате светил золотистый свет, я открываю глаза. Вновь боль, вновь очень и очень больно, когда я стону в ответ, отзываясь ей. Около меня оказывается женщина, быстро протирая ваткой плечо, а в следующий момент, вкалывая жгучий укол, от чего я морщусь, с прищуром смотря на нее от только что прошедшего сна.
— Если ты что-то пожелаешь, нажми на красную кнопочку, она с боку, у твоей кровати, — она показывает мне, а я, не желая смотреть туда, просто киваю. Женщина уходит, оставив меня саму.
Тут так пусто. Палата большая, огромная, а тут кровать, аппаратура, один небольшой комод с лекарствами и одна тумбочка. У кровати стул. Но тут есть тишина. Мне одиноко тут быть одной, но мне нужно это. Нужно думать и думать, чтобы не слышать эту гудящую боль в теле.
Всего минута и я расслаблено выдыхаю, почувствовав слабость и уже легкость, притупившуюся боль. В горле начинает першить, и я озираюсь вокруг, находя кувшин с водой и стакан. Приподнимаюсь с тяжестью и издаю протяжный вой. Тело ломит, ужасно болит в боку, словно в рану засунули руку и шевелят ею. От отвращения к этой боли, я все же одолеваю себя и тянусь к кувшину.
Он наполнен до верха. Морщась, я тяну его с тумбы на себя, но когда его перестает поддерживать тумба, он стает неподъемным для меня, погружаясь на пол с характерным треском, разливая воду по полу. Я смотрю на пол, на эти прозрачные осколки и застываю.
Помню, точно помню, когда я разбила чашку, свою любимую, при нем. Помню, как вогнала в палец стекло, и от этого воспоминания смотрю на руку, касаясь того пальца, который пострадал в тот день. Сейчас на нем нет и пятнышка, но я помню, все помню.
Двери распахиваются, и в палату вбегает доктор Пирс, запыханно и нервно оглядывая меня. Его взгляд опускается с меня на пол, и он выдыхает.
— Я сейчас принесу тебе воды.
— А…можно сока? — спрашиваю я, и Пирс кивает с неприметной улыбкой. Через минуту он возвращается со старой женщиной, которая заходит с ведром, веником, совком и тряпкой.
— Равена, пожалуйста, уберите осколки, — любезно просит Пирс и она кивает, подходя ко мне. Ее глаза заглядывают в мои, а я виновато отвожу свой взгляд.
— Вот, пей, — Пирс отвлекает меня и дает
— А вдруг меня опять… вырвет, — тихо произношу я, пока женщина убирает около меня.
— Не думаю, то была первая реакция. А если и так, то тебе нужно постараться есть, даже есть будет тошнить. Это надо не только тебе, но и твоему малышу, — мягко проговаривает доктор, и я опускаю взгляд на руки. — Розали, твоя бабушка настояла на экспертах. Как ты относишься к психологу? — Пирс садиться на койку, а я сдерживаю недовольное фырканье.
— Я лучше черту душу изолью, чем этим отвратительным высасывающим из тебя все соки докторам, — ответила я со злобой. У кровати с другой сторону женщина, что убирала тихо хохотнула.
— И правда, Пирс, они слишком заносчивы в последнее время, — качает головой старая женщина, у которой на голове белый платок, скрывающий седые волосы. — Лучше отвар на травах — успокаивает, расслабляет так, что и думать о проблемах не хочется!
Я тихо улыбаюсь себе под нос на комментарий женщины. Пирс хмуриться и недовольно смотрит в сторону, как я понимаю, уборщицы.
— Равена, — шикает он.
— Нет, доктор Пирс, как бы та ни было, я не приму и не буду даже слушать это бессмысленное жужжание и внедрение в душу. Если мне будет нужно, я обращусь туда позже, если будет нужно, лягу в психушку, но я не желаю сейчас этого разбирательства. Мне просто нужно побыть одной.
Пирс многозначительно выдыхает, и я понимаю, как трудно доктору, когда с одной стороны давит моя бабушка, а со второй я отказываюсь на эти выматывающие посиделки.
— Ты понимаешь, что твоя бабушка меня съест заживо? У нас есть один эксперт, миссис Вуд, очень хорошая. Она лишь поговорит, никаких вмешательств, если ты устанешь, можешь прекратить эту процедуру…
— Доктор Пирс…— попыталась я его остановить, но он продолжил.
— Розали, это естественное явление, когда к пациентам приходит психолог, и тем более, это не психотерапевт и не психиатр. Давай так: я назначу три занятия, все го лишь три по двадцать пять минут. Тебе нужно с кем-то поговорить, и она тебе поможет. Если что-то не понравится, то отменим. Тебе только стоит попробовать.
Пирс смотрит на меня с некой надеждой, а женщина с интересом оглядывает меня. Под таким пристальным надзором двоих я сдаюсь.
— Хорошо. Три занятия, без вмешательств, — киваю я, и Пирс уже улыбается.
— Вот и договорились. Ладно, я пойду на кухню и сам принесу тебе бульон, а то уже поздно для столовой, — он забирает с моих рук пустой стакан и выходит из комнаты.
Женщина, что собирала осколки, начинает мыть пол.
— Вы простите меня, что доставила вам столько хлопот. Кувшин был слишком тяжелый для меня, — виновато проговариваю я, а она удивленно приподнимается, хлопая темными ресницами. Морщинистое личико старушки сразу же улыбается мне.