Ночь в конце месяца
Шрифт:
Я бы, правда, мог экзамен пересдать, если бы очень захотел. Но жилось тогда трудно,
мать болела часто, денег не хватало. А стипендия двести рублей, какая от меня помощь...
В иные дни, чтобы денег домой принести, я свой хлеб продавал, Выкуплю по карточкам,
да тут же в очереди и продам. А то папиросами на углу торговал. Раскроешь тачку
«Беломора» и кричишь спекулянтским голосом:
—Рупь штука, рупь штука! Только здесь, только здесь! ...
А самому
Вот и задумался я: оставаться в техникуме или махнуть на завод? Валька меня убеждает:
—Брось думать, соглашайся! Ученики на заводе не меньше "пятисот "получают. А
настоящие работяги — до двух тыщ! Не известно, получали бы мы столько, если бы
техникум кончили...
Я спрашиваю:
—А что делать придется?
—Ну, — говорит, — там поглядим. Сунемся в хорошее местечко: на контроль или на
сборку. Будешь лампы в приемники вставлять. Работенка не пыльная, в белом халате, при
галстучке.
А я ведь тогда совершенно не представлял, какие бывают заводы, что там за труд. И чем
стоит заниматься в жизни — тоже не знал. Ни одна профессия меня не привлекала, никаких
особенных мечтаний не было... Все равно, где работать, только бы самостоятельным себя
почувствовать. Я и согласился.
Не подумайте, что я сейчас жаловаться начну. Дескать, сбил меня дружок с правильного
пути... Нет, не в нем дело. Никогда я не жалел, что поступил на завод. И то, что
специальность взял первую попавшуюся, — опять-таки ничего не значит.
Вот часто говорят: надо со школьной скамьи мечтать о будущем своем деле. Мне кажется,
чепуха это. Большинство людей, по-моему, случайно выбирают профессию. Не то чтобы уж
совсем наобум, а так... подчиняясь случаю. Это все равно как в любви.
В кого большинство людей влюбляется? В тех, кто рядом оказался; в соседей, в
сослуживцев, или там в земляков из того же района. Бывают, конечно, исключения, но это не
в счет... Вот я, например, со своей женой в вечерней школе познакомился. И хоть жена мне
говорит, что я единственный на всем свете, и я ей то же самое говорю, но по правде-то
сказать — мы ведь случайно встретились... Поступи я в соседнюю школу, наверно, нашлась
бы другая хорошая девушка, и опять я бы говорил, что она единственная... А уехал бы я
отсюда, так оказалась бы моей женой сибирячка или алтайка. Верно ведь?
Но это я так, к слову. К тому, что главное не только в выборе...
Помню, как в первый день шел на завод. Выписали нам с Валькой временные пропуска,
велели ждать мастера из цеха. А нам не терпится — поскорей в проходную,
пропуска вахтеру и — на заводской двор.
Было осеннее утро, кругом темно, небо черное. И в этой тьме светятся окна корпусов—
длинные такие, необычные. Слышен грохот, звон, какие-то тени мелькают за стеклами... Что
там за жизнь?
Я гляжу, и от волнения руки вспотели. Представляется мне завод огромным кораблем.
Знаете, у кораблей окна тоже во всю длину, цепочками... Труба угадывается над корпусами, с
ее обреза ветер срывает искры. Дрожат окна, гудят машины, куда-то плывет корабль, на
который нас с Валькой занесло...
Я говорю:
— Черт с ним, с мастером... Не будем ждать. Айда сами! Везде походим и посмотрим...
Валька испугался, упираться начал, но я его чуть не за шиворот поволок. Добежали мы до
каких-то дверей и — лопали в цех.
Если вам сказать, что это был за цех, вы засмеетесь... Цех ширпотреба. Ложки там
штамповали, всякую дребедень, кастрюльки давили. Мелочь, в общем.
А тогда мне показалось, что это и есть тяжелая индустрия... Как же: двухэтажный пресс
вперед глазами, весь горячий, масляный, содрогается... Рабочий нажмет ладонью красный
грибок — ахнет пресс, и выскакивает готовая кастрюля, еще дымок от нее курчавится.
У меня рот бубликом. Стою — не оторвусь... Валька масляные брызги стирает с пиджака,
шепчет: «Пошли дальше!» —а я не слышу. В первый раз увидел, как вещи на свет
рождаются!
Долго мы торчали в этом цеху, потом в следующий топали. А там еще интересней.
Вдоль всего цеха—приземистые станки. Они будто неподвижны, но это лишь кажется.
Скорость у них такая, что глазом не уследишь. Деталь крутится бешено, а будто на месте
стоит, и только мерцающий круг, словно у пропеллера...
Приткнулись мы к одному станку, глаза пялим. Работает за станком горбатенький
старичок — в рукавицах, в зимней шапке. На лице — мотоциклетные очки-консервы. И он в
этих очках похож на филина: этак сердито зыркает глазищами.
Станок не гремит, а журчит, словно хороший автомобиль на полном ходу. Вертится
стальная деталь, и с нее — шеями, змеями! — соскальзывает раскаленная докрасна стружка.
Старик железным крючком подхватывает этих змей и кладет себе под ноги. Они еще
корежатся, клубятся, а потом остывают и становятся синими.
Валька меня в бок пихает: «Жуть!..» И вправду — страшно. Взовьется огненное кольцо,
вот-вот хлестанет по воздуху... А старик выбросит руку, поймает крючком — и к ногам.