Ночь в конце месяца
Шрифт:
алюминиевой краской.
Боковые улицы идут в гору. Там дома поставлены гуще, друг над дружкой; клумб и
газонов нет, а по обочинам растут кривые каштаны, обвитые пыльным, словно вырезанным
из клеенки плющом.
В конце одной из таких улиц виден старый дом под железной крышей. Он будто разрезан
пополам. Одна половина дома — голубая, другая — серая, в пятнах сырости. Скаты у крыши
тоже разного цвета, и даже печные трубы выглядят неодинаково:
побелена известкой.
В чистой половине дома живет старуха, которую зовут Карповной. Зимой и летом она
ходит в черной вязаной кофте, желтом платке и крепких высоких башмаках на резиновой
подошве. Хоть ей и минуло шестьдесят, но она еще бодрая, держится прямо, и когда
поднимается по улице в гору, то шагает быстро, без остановок, и совсем не задыхается,
только под глазами, в морщинах, поблескивают капельки пота.
Карповна получает пенсию, но еще и прирабатывает: торгует виноградом и хурмой из
своего сада, а летом сдает комнаты.
Неподалеку от дома расположилась туристская база, это очень удобно. Почти у всех
туристов до отъезда остается три — четыре свободных дня, но путевка кончается, и их
выселяют из палаток. Тогда туристы приходят к Карповне.
У нее в комнатах расставлены такие же казенные кровати с кольчужными сетками,
накрыты они такими же байковыми одеялами, на тумбочках графины с водой и пепельницы
— в общем, все как на базе. Только цена за постой другая.
Карповна привычно показывает им отведенную койку, рукомойник на столбе, уборную с
висячим замочком: «Наверху бумага чистая, внизу грязная, после себя запирайте, чтоб чужие
не ходили», — и не спрашивает ни паспорта, ни фамилии. За сезон у нее перебывает много
людей, не будешь же всех прописывать.
Первый этаж она отводит мужчинам, второй — женщинам. Иногда семейные просят
отдельную комнату, Карповна неумолимо разлучает их и следит, чтоб не задерживались друг
у друга.
Мужчины всегда спокойней, они меньше требуют и редко ругаются. Утром спешат на
пляж, возвращаются только ночевать и лишь изредка, выпив, поют песни.
С женщинами, а особенно с молодыми девчонками, хлопот больше. Они то и дело просят
посуду, корыто для стирки, утюги, сердятся, если нет пододеяльников. Они чаще прибегают в
комнаты, и поэтому Карповна спит не внизу, а наверху в коридорчике. Отсюда легче следить.
Ночью она просыпается, когда кто-нибудь выскакивает на двор по нужде, ждет возвращения
и спрашивает: «Крючок на дверь набросили?» И не засыпает, пока опять не установится
тишина.
Девчонки живут глупо, бесшабашно, ничего не знают и не умеют, и Карповна учит их
уму-разуму.
—Евдокия Карповна, погрейте утюг, плиссировка помялась!
—Может, это и не мое дело,— неторопливо говорит Карповна,— но вот у меня
плиссированная юбка с тридцать девятого года ни разу не глаженная. Сложу ее — и в чулок,
она и не мнется.
—Евдокия Карповна, где тут сапожник, набойки поставить?
—Конечно, может, это и не мое дело,— опять говорит Карповна,— но вот у меня туфли
еще с войны без починки. Надо не с кожаной подошвой выбирать, а с резиновой, она совсем
не снашивается. А чтобы чулки не прели, стелечку проложить.
Виноград в саду Карповны растет кислый и мелкий, но девчонкам бывает лень бежать
утром на рынок, и они покупают дома, какой есть. Карповна не отказывается продавать,
берет вполовину дороже, но потом, получив деньги, обязательно говорит:
—Это, может, и не мое дело, но вы ужасно много расходуете. А я вот совсем ничего не
трачу. Я уж так привыкла, что мне ничего не надо.
Осенью начинаются дожди, туристскую базу закрывают до следующего сезона. Палатки
одиноко мокнут, покрываются ржавыми разводами, и кумачовый лозунг над воротами
линяет, пуская молочные слезы. Половина дома, где живет Карповна, тоже пустеет.
Проданы последние фрукты, из подгнившей хурмы сварено варенье и запечатано в банки.
Карповна ходит по комнатам, из которых выветривается запах табачного пепла и духов.
Она снимает с коек одеяла и матрасы, прячет в кладовку. Составляет на пол графины,
чтобы случайно не разбились. И каждый день подбирает тонкие лепестки известки, которые
валятся с потолка.
Старый дом оседает, заваливается на один бок. Потрескивают бревна в стенках, стонут
половицы, какие-то непрестанные скрипы и шорохи доносятся с чердака.
Карповна слушает эти звуки и вздрагивает, как от боли. У нее нет сил видеть, как
дряхлеет дом. Она старается законопатить каждую щелку, закрасить каждое пятно. По утрам
она сметает осыпавшуюся известку, но на следующий день снова на сетках кроватей, на
тумбочках и на полу лежат белые лепестки и мелкая труха.
Дом удалось бы еще сберечь, если бы не соседи. Другая половина дома принадлежит им,
а они не желают делать ремонт. Карповна часто ругалась с ними, но это не помогло. И теперь
ей кажется, что соседи упрямствуют нарочно, — вместе со своим кровом они хотят