Non Cursum Perficio
Шрифт:
Вздохнув в стакан, я поудобнее устроился на своём стуле и посмотрел на мальчишку. Тот рубал уже третий пирожок, да так быстро, что у него от усердия шевелились уши.
– Как тебя звать-то? – осведомился я и взял себе булочку с маком.
– Майло, – с набитым ртом отозвался мальчишка, ни на секунду не прекращая жевать.
– Можно Смайлик, здесь все так зовут.
– О! – я взволнованно взмахнул плюшкой и облокотился на столик, придвинувшись к Майло поближе. – А я – Сао Седар, по роду занятий – беспризорный физик-нулевик, временно проживающий в комнате 238…
– У! – в тон мне отозвался Майло, запихивая в рот четвёртый пирожок. – Тин-Тин уже курит благовония? Она какого-нибудь нулевика ждала, как еврейский народ пророка Моисея. А тут целый Сао Седар…
– Ну, пока ещё целый, – немного нервно усмехнулся я, вертя в руках стакан, – и очень желающий продолжать сохранять эту целостность и впредь…
– Пока я здесь живу, вам ничего не грозит, Сао, не беспокойтесь, – серьёзно сказал Майло, посмотрев мне в глаза. – Что вас такое тревожит?
– Фсё, – мрачно дал я подробный и развёрнутый ответ. – Но сейчас я бы хотел прояснить для себя хотя б одну непонятку… Скажи мне ради всех славных деяний Святого Са, почему за дверьми, где до семи утра совсем нет ламп, лампочка всё-таки была, причём красная?
– А, это переноска, единственная обычная, не галогеновая лампа, которой обитатели второго подъезда не боятся. Потому что на ней, как говорят, не красная краска, а кровь их коменданта, – Майло торопливо схватил булочку с маком и переложил её на свой край стола. Я пил чай и ждал продолжения банкета. – Её наверняка кто-то из людей коменданта прикрутил, они без переноски не любят так близко к дверям подходить. Мало ли что? Ведь у нас нет лёгкого света, лифта и магистрального отопления. Газ ещё лет восемь назад мать Анияки обрезала, в войну. Мы сейчас на баллонном готовим. И к нам из второго подъезда никто не суётся с тех пор. Я одну их женщину видел, она нечаянно сюда приблудилась и задыхалась на лестнице, они ведь все без своего озона задыхаются, а некоторые даже и умирают…
– Разве там кто-то живёт? Но как?! Подъезда-то нет! В смысле, входа нормального…
– А никто не знает, что с ними за все эти годы стало и как они там живут, и потому мы боимся. Может, они уже совсем не люди, и мутировали там со своим галогеновым светом. Это ведь нормально, бояться того, что ты не понимаешь, – серьёзно ответил Майло, размешивая в чае сахар.
– Особенно Тин-Тин. А комендант у них – сволочь последняя. Потому что делает в своём корпусе всякие непонятные вещи… такие страшные, что даже в голове не укладывается, как это может быть. Я не знаю, как это выразить, простите. Ну, хотя бы чернявки эти. Никто не видел, но при этом все знают, что они оттуда. И интернат в Кирпичном, куда детей крадут. А на той неделе кто-то убил на Заднем Дворе ребёнка никельщиков. Тело потом два дня в Бараках валялось, пока его собаки с пустырей не растащили. Я девчонкам не говорил, а Шэгги знает. Только он на Задний Двор не ходит, ему нельзя. Им всем нельзя.
– Задний Двор – это то, что сзади всего Никеля? – зачем-то уточнил я, хотя вся эта несуразица решительно отказывалась укладываться у меня в голове. В Антинеле и то было как-то попроще, всё-таки меня почти постоянно опекал Норд – вынимал из лифтов в коматозном состоянии, отпаивал валерьянкой после блудок по корпусам и вообще всегда был со мной на связи… хотя, судя по этим sms, он и сейчас… Мдя.
– Ну да, верно, – Майло уткнулся острым подбородком в ладошки.
– А почему всем нельзя, а тебе можно?
– У меня родителей нет. Даже если я наступлю в нефть, ничего не будет. На Заднем Дворе, главное, на рельсы не выходить и с живыми не разговаривать. И к Баракам не приближаться, там гиблое место. Тогда всё будет нормально. Я привык.
– ?.. – я продолжал тихо сходить с ума от этого города Никеля.
– Когда в нефть наступишь, она на тебя налипает, навсегда, и получается, что ты принесёшь к себе домой чью-то смерть. А у всех кто-то родной есть, у Шэгги дядя, у Тин-Тин сестра старшая, а у Анияки мама осталась жива, правда, они обе сейчас в трамвайном депо, на Озёрах. И только я совсем один живу. Потому и хожу, где хочу.
– Понятно… – на самом деле, всё было очень непонятно, но я был благодарен Майло хотя бы за это объяснение насчёт подозрительной красной лампочки, правил выживания на этом Заднем Дворе, и второго подъезда, чтобы ему сгинуть в бездне!
– О, скоро семь! Свет в коридорах дадут, – глянув на наручные часы, обрадовался Майло.
– Щас пойдём в обратку через центральную лестницу. Я спать хочу так, что просто вешаюсь. Вот только съем что-нибудь и сразу же лягу. Где-то у меня в заначке были сухарики, если их, конечно, Тин-Тин не взяла… попользоваться.
– Ты не наелся? – удивился я. – А на кухню нашу ты не заходил?
– Заходил, конечно. Хоть темно, как у чернявки в желудке, но пришлось навестить родной пищеблок, вещи бросить и подтопить чуток. Эти ж лахудры ни за что не встанут дров подкинуть, только и умеют, что плакаты всякие рисовать… с требованиями!
– Мы там тебе пельменей в кастрюле оставили, и ещё разных сладостей, – начал было я, но Смайлик энергично меня перебил:
– Ну да, я всё съел! Это вы принесли? Спасибо, такая вкуснятина была.
– И ты что, всё ещё голоден?..
– Да нет, – сосредоточенно прислушавшись к себе, отозвался Майло. – До обеда, если сухарики ещё живы, продержусь, и высплюсь заодно. Потом придётся вставать и что-то придумывать. Ну ладно, пойдёмте, уже семь, ща люди встанут. Хватит тут маячить… в розовой простынке, которую Тин-Тин как-то взяла напрокат у соседей с 9 этажа... лет пять назад. Без их ведома…
====== 4. Шаг назад ======
– …И метит в директорское кресло. Выпотрошит генерала, как овчарка плюшевого медведя, а остальные – это так, грязь под ногами.
– Конечно, конечно, а что ты ждала от этой леди сво, мне Линда так сразу и сказала: народ, эту стерву не остановить даже окопами и колючей проволокой…
Я чуть повернула голову, зыркнув через плечо, и в районе кофеварки сразу же стало тихо и пусто, как после атомной войны. Это вот то, что называется – встала не с той ноги. Причём почему-то на свою пудреницу, валявшуюся на коврике у постели. Ума не приложу, как она там очутилась. В общем, вид мелкого зеркального крошева в пудре настроения не поднял. Выйдя на кухню, залитую безумным розовым мартовским солнцем, я обнаружила, что: