Non Cursum Perficio
Шрифт:
– В укрытие, мне придётся стрелять, – шепнул я замершему Боните. Поль побледнел так сильно, что на молочно-белой коже сильно выступили мелкие тёмные веснушки. Стиснул пальцы на мотке провода через плечо и, едва шевеля губами, спросил:
– Где мы, Сао?
– В Никеле, – коротко бросил я, упираясь локтём в расколотую плитку для устойчивости – Норд говорил как-то, что у «Беретты» очень сильная отдача. Глаза Бониты странно блеснули, но он молча шмыгнул за «ЩО-33».
…Первый выстрел чиркнул по перилам и отрикошетил в стену. Вторым мне удалось зацепить одного из этой банды по плечу. Реакция у парней была, что надо – основная масса попарно рванула по ступенькам наверх, а один остался внизу и тут же накрыл меня плотным огнём из короткоствольного автомата. Пули зазвенели по прутьям решётки, отбивая куски штукатурки от перекрытий.
Странно, но страха не было. И злости не было. Только ледяное, совершенно не моё спокойствие. Не обращая внимания на кровоточащие, ссаженные костяшки пальцев и грохот АКМ, я двумя хирургически точными выстрелами сократил количество нападавших до трёх штук. Шальная пуля уже на излете чиркнула меня по плечу, и тут, поймав мою слабину, комендантовы коммандос наддали вверх марш-броском, разом преодолев предпоследний пролет. Шипя от боли и чувствуя, как начинают дрожать руки, я двумя выстрелами разбил окна, обрушив на агрессоров стеклянный дождь. И тут же еле успел отползти назад от брызнувшего буквально в четверти метра от лица кирпично-бетонного крошева: парню с автоматом явно не сиделось спокойно.
Тут, как назло, из-за своего ящика вылез бледный, словно полотно, Бонита. И медленно, словно сквозь толщу воды, двинулся к лестнице – в его серых глазах холодными блёстками сверкали слёзы.
– За что вы преследуете меня? – лишённым любых интонаций голосом спросил Поль, стоя на верхней ступеньке. – Я ведь знаю. Эти странные намёки по поводу улицы Исаака Дунаевского, эти куда-то утерянные документы из архивов, чужие следы на коврике у дверей и оборванные провода. Эти ссадины на запястьях – там, где раньше была живая медь, эти звонки и молчание в трубку… Ведь всё уже закончилось. Давно закончилось. Клин закрыт, а моё прошлое мёртво, его больше нет, как нет светлого ангела всех проклятых земель… так что сейчас вам от меня нужно?!
Я обмер, слушая неестественно спокойный, ровный голос Бониты. Да с ним же творится та же холера, что и со мной, только на другой лад! А ещё с Марией и Сильвой… как легко, оказывается, может сойти с ума твой привычный, уютный мирок. И как быстро.
– Согласно указу коменданта, вы находитесь в особом списке и должны подлежать контролю, – металлическим голосом внезапно заговорившего танка пролязгал один из штурмовиков.
– Мне всё понятно, – с улыбкой промолвил Поль, обернулся и взглянул мне прямо в глаза.
– Сао, что бы ни случилось, оставь одну пулю себе. Не давайся им живым. Обещай мне.
Я молча кивнул, не в силах отвести глаз от мертвенно-бледного, какого-то потустороннего лица Бониты.
– Взять их! – приказал командир, и тогда, продолжая улыбаться, Поль поднял левую руку – я мельком заметил, что манжета белой блузы испачкана свежей кровью… А потом все более-менее рациональные мысли исчезли в водовороте памяти, интуиции, догадок и чувства дежа вю.
Тонкими пальцами с перстнями директор седьмого корпуса сжимал 100-ваттную лампочку.
Самую обыкновенную, простецкую электрическую лампочку.
Боевики внезапно и резко остановились, и повисла такая тишина, что стало слышно, как тонкой струйкой сыплется сухая извёстка с изрешечённого пулями края пролёта. В этой тишине лампочка тихо дзенькнула, загораясь. И вольфрамовая спираль в колбе, вначале еле тлеющая, резко набрала канделы яркого, золотисто-белого сияния.
– Война не окончена, – негромко выговорил Поль, сжимая в руке пульсирующее, словно сердце, электрическое пламя. А потом развернулся и бросил горящую лампочку, как гранату с сорванной чекой, в лестничный пролёт – под ноги военным.
Полыхнуло так, что на сетчатке отпечаталась чёрно-белая мертвая картинка – колотые стёкла, ступеньки, три фигуры в эпицентре огня. Взрывная волна прокатилась по холлу, накрыв нас неожиданно приятным теплом…
– Сао! – рядом на грязный пол упал Бонита, растянувший над нами свой белый кашемировый пиджак, – Сао, береги лицо!
– Зачем… – начал было я, когда все галогенки на лестнице взорвались, разлетевшись даже не вдребезги, а в стеклянную пыль. Над искореженными перилами сверкнула вольтова дуга. За углом, в шкафу ЩО, что-то жутко ухнуло, и возросшее до нервного воя жужжание ламп над головой заставило меня соображать очень-очень быстро. Взгляд панически метнулся по холлу и зацепился за инвалидский диванчик, подпиравший собой стену слева от нас.
– Поль, туда! – я мотнул головой в сторону укрытия.
– Фак, Седар, у меня и так в груди и коленках засело не меньше полкило стекла, – Бонита, кривя рот, попытался продвинуться вперёд. Но весь пол был щедро усыпан осколками, и два метра, разделявшие нас и чудесный диванчик, казались чёрной бездной.
…Физики-нулевики, что бы вам про них ни говорили злобствующие ортодоксы, тёмные обыватели и лично директор первого корпуса Хироко Окада, очень смелые люди с авантюрной жилкой. К тому же изначально, родом своей профессии, склонные к самопожертвованию. И я не ждал благодарностей и медалей за то, что сделал, мне было просто нельзя пойти другим путём, что бы там ни говорил отец русского коммунизма…
В общем, я собрал конечности в кучку, вскочил и одним рывком надвинул спасительный диван на вжавшегося в пол Бониту. После чего, уже под градом белого стекла, сдирая ладони и колени в кровь, прощемился-таки следом (худеть надо, Седар, худеть!). Пару минут мы с Полем лежали, уткнувшись носами в грязный колотый кафель, прижавшись плечами, а местная электрика билась в агонии, осыпая холл искрами, кусками горелого провода, осколками галогенок и кирпичным крошевом. Апофигеем этого безумства рядом с диваном грохнулись вырванные из потолка, оплавленные, ещё дымящиеся крепления лампы.
И стало темно и тихо. Поль неуверенно шевельнулся и зашипел сквозь стиснутые зубы. Я оледенело лежал рядом, с каким-то вакуумом в мозгах, почти ничего не соображая. Единственной моей более-менее связной мыслью было: «Нельзя вылезать отсюда, пока мы не увидим, что там сейчас такое в холле».
– Сейчас закурить бы, – неожиданно произнёс Поль мечтательным тоном и вздохнул. Спустя какое-то время он раздумчиво прибавил в унисон к моей одинокой мысле, – мы не можем всю жизнь провести под диваном в позе бумажки в сканере. Нужно валить отсюда.