Non Cursum Perficio
Шрифт:
– Поль, не трави душу, – простонал я жалостно. По мере нашего продвижения по ковровой дорожке аромат духов вытеснялся запахами близкого общепита – видимо, где-то на этом этаже располагалась столовка. Бонита шмыгнул носом и жадно посмотрел вдоль коридора.
– Коменданта сегодня нет в корпусе, а больше нас в лицо не знает никто, – сказал он, аккуратно промокая платком кровавые порезы на щеках. – И ещё у меня вот что есть. Я с трупов снял, подумал – вдруг пригодится?
Поль прицепил на лацкан пиджака то ли брошь, то ли опознавательный знак – металлический серый треугольник, стилизованный под пирамидку, с глазом посередине и с выбитыми по краю буквами «Корпус А». Второй, такой же, протянул мне. Пару минут мы пытались привести себя в божеский вид с помощью послюнявленного носового платка, трёх булавок и расчёски, а потом плюнули на эти тухлые попытки и пошли, как есть.
Едальное заведение нашлось в хвосте коридора, аккурат напротив двери, над которой висела табличка с надписью: «Нижний этаж. Лестница дальше не идёт».
– Нет, всё-таки что-то хорошее в этом режимном общежитии есть, – вслух подумал я, начитавшись. – В Антинеле хоть бы одну такую табличку увидеть, и всё, можно умирать спокойно… Лестница дальше не идёт, просьба освободить вагоны. Поль, ты чего хихикаешь?
Поль быстро заткнулся и уставился на меня невинными серыми глазищами, спрятав руки за спину. Выражение лица у него было, как у нашкодившей гимназистки в кабинете гинеколога.
Я подозрительно осмотрел Бониту (отчего тот опять начал хихикать), ничего не обнаружил, и, махнув рукой, первым пошёл на запах цветущих котлет. Святой Са, как не похоже было это убежище умственной оскоплённости на Первую и Единственную Столовку Антинеля!
Честное слово, я почувствовал сильнейшую ностальгию по шуму, склокам, табачному дыму, кофе с пенкой и пирожкам с ливером, по накалу кипящих страстей и конкурсам на лучшую сплетню дня, по всему этому околонаучному сброду, клубящемуся меж липких столиков в процессе одновременного с трёпом и дебошем поглощения пищи…
На мгновение на фоне вылизанных кафельных стен встали дымные призраки Первой Столовки, но я был быстро возвращён с небес на землю бесцветно-вежливым голосом девушки на раздаче:
– Ваши карточки, пожалуйста.
Бонита зашарился по карманам и шлёпнул на стойку два закатанных в ламинат серых прямоугольника. Я ещё раз тихо порадовался предусмотрительности химика…
– Ваш сектор ужинает в семь. Вы пришли слишком рано, – не купилась цепная мамзелька, вперяя в подранный Полев пиджак взгляд, каким мог обладать разве что рентгеновский аппарат. Поразмыслив, она достала журнал, что-то туда сосредоточено вписала и подтолкнула амбарную книгу ко мне, – распишитесь, что пришли в 18-52. Я сейчас накрою. И чтобы завтра явились ровно по гудку! Голодные сироты, блин… Всем дай вперёд очереди…
Мы послушно расписались: я за какого-то Франца Штарка, а наш химик – за Шелдона Смита. После чего, опять начав тихо прихихикивать, Поль крупными буквами написал рядом: «Йа креветко!» – и, закрыв журнал, засунул его обратно под стойку. И этот человек уверял меня в том, что все нулевики психи?.. В таком случае, Бонита – нулевик.
Вернувшаяся столовская девица принесла нам по блюдцу свекольного салата с майонезом, рис с котлетами, чай в симпатичных бледно-голубых чашечках с цветками ландыша, и невероятно умилившие меня творожные сырки «Винни-Пух». Поль накинулся на варёный бурак так, будто его неделю морили голодом. Я же ел неспешно, тихо кайфуя и наслаждаясь ставшим редкостью спокойствием. В принципе, ничего плохого про местную бурдохлёбку сказать не могу.
Чистенько, по стенам развешана наглядная агитация в пользу витаминов, играет радио, еда съедобная. Раздражают, правда, вездесущие голубоватые галогенки, тихо и угрожающе жужжащие на белёном потолке, но на фоне того, что я сижу и ем горячие котлеты, это жужжание – всего лишь досадная мелочь…
Потихоньку в пищеблок начали стекаться местные, в основном, военные, пара хмырей в штатском и стайка странных молчаливых девушек в серых платьях, с сумочками на запястьях. Бонита, затолкавший в пасть сразу весь сырок, попытался мне что-то сообщить, при этом энергично разжёвывая сырковую массу:
– Седар! Это принципалки коменданта, не надо на них таращиться, они чуют чужаков! Надо как-то усыпить их бдительность, что ли…
– Первый способ усыпить бдительность девушки – пойти с ней познакомиться, – хмыкнул я.
– А что, смешно, – радостно заржал Поль, роняя изо рта кусок сырка в мой свекольный салат. Я едва не треснул его по затылку со злости.
– Сао, не сердись, это запоздалая истерика после той месиловки, – Бонита дожевал и опять промокнул ссадины, на сей раз – голубой салфеткой с веточками ландышей. – Просто я мыслю логически. Что мы знаем про местный рассадник?
– Что давным-давно два крыла общаги во время какой-то войны передрались из-за методов и средств коммунального устройства, а потом в этот корпус замуровали дверь, он перешёл на полную автономию и с тех пор служит объектом ненависти и страха своих соседей, – я пожал плечами, неспешно попивая чаёк. – Я думаю, комендант создал здесь своеобразный анклав…
– Ты верно мыслишь, Седар. Но! – поднял палец Поль, – хотя этот корпус изолирован от остального мира, его жители и ещё некие чернявки, о которых говорили дети, всё-таки имеют возможность проникать в Никель и в соседний подъезд, минуя блокаду. Кстати, подозреваю, что чернявки – это местные офицеры. У них форма такого цвета, заметил? А теперь вспомни, Сао, когда эти проникновения происходят?
– Анияка говорила, что после полуночи. Но это же обычные детские страшилки, Поль.
– В каждой детской страшилке есть зерно Истины, – мудро отозвался Бонита, подпирая щёки кулаками и туманно глядя вдаль. – Я думаю, что возможность перехода возникает с наступлением темноты. Сильва потому и смогла сделать ноги от добрых докторов Геббельсов. Да и Норд тебе об этом тоже написал! Вот это: «В темноте несовместимое единство обретает прежний вид». Кстати, пока мы тут жрём, он ещё чего-нибудь не прислал?
Я суетливо выковырял телефон из кармана и положил между нами на столик. Новых сообщений не было. Мобильник с минуту лежал спокойно, а потом вздрогнул, крутнулся среди обёрток от сырков и тихонечко заиграл «Here I go again». Номер определился какой-то знакомый, с Антинельским кодом… Я протянул руку к вибрирующей трубке, но Поль молча, наотмашь ударил меня кончиками пальцев по запястью и покачал головой. Выражение его лица стало жёстким и злым. Мобильник пилил мне нервы ещё секунд тридцать, а потом бессильно стих, укоризненно мигнув голубым экраном.