От слов к телу

Коллектив авторов

Подобное поведение можно разглядеть сквозь темь образцово-футуристического стихотворения Романа Якобсона, рисующего острый миг в биографии дамы в синем костюме (цвета «'electrique»), забредшей в электротеатр:

В электро ты в костюмие электрик Так силуэтна в такт миг глаз там темь сон бра Дерзка рука соседа экран быстростр всяк штрих Коль резв спортсмен хвать юлкий мяч и рад ляб трюк [693]

Менее дерзкий с виду жест во тьме кинозала на Невском, 88, описан Софьей Парнок (в соседстве с неотвязной синевой) тогда же в середине 1910-х:

693

Янгфельдт Б. Якобсон — будетлянин. Stockholm, 1992. С. 114. См. позднее в «Кинематографе» (Харьков, 1931) Владимира Щировского: «Страсти румяных текстильщиц, эврика дурака / Плюс выезд пожарной команды да рупор издалека. / Разлуки, тореадоры, мавзолей и литейный цех… / Привыкнув, мы стали вскоре к соседкам нежны при всех» (Щировский В. Танец души. М., 2007. С. 37–38).

Этот вечер был тускло-палевый, Для меня был огненный он. Этим вечером, как пожелали Вы, Мы вошли в театр «Унион». Помню руки, от счастья слабые, Жилки — веточки синевы. Чтоб коснуться руки не могла бы я, Натянули перчатки Вы. Ах, опять подошли так близко Вы, И опять свернули с пути! Стало ясно мне: как ни подыскивай, Слова верного не найти. Я сказала: «Во мраке карие И чужие Ваши глаза…» Вальс тянулся и виды Швейцарии, На горах турист и коза. Улыбнулась, — Вы не ответили… Человек не во всем ли прав! И тихонько, чтоб Вы не заметили, Я погладила Ваш рукав [694] .

694

Парнок С. Собрание стихотворений / Встул. ст., подгот. текста и примеч. С. В. Поляковой. СПб., 1998. С. 212.

Сходный контрапункт приглушенной житейской драмы в рядах кинозрителей и сменяющихся резких экранных впечатлений встречается в другом стихотворении 1910-х годов — у Евгении Руссат:

— Как холодно в зале сегодня! С экрана Японская гейша так грустно глядит… — …А знаете… Кажется, старая рана Открылась опять и болит… — Сейчас будет новая смена картины… Знакомое что-то… Ах да, «Маскарад»… Арбенин у ног умирающей Нины… …Послушай, один только взгляд! — Вы сердитесь? Полно, ведь я пошутила… Мы снова на «вы» и мы только друзья!.. Смотрите [ — ] охотник убил крокодила… Что? Громко смеяться нельзя? — Но я не могу… Истекающий кровью Сейчас крокодил опустился на дно… Ах, сердце, когда истекает любовью, Ведь это смешно же, смешно!.. [695]

695

ГЛМ. Ф. 240. Оп. 1. Ед. хр. 26. Л. 63 об. Альбом Н. Л. Манухиной. Евгения Рудольфовна Руссат (Руссатье) (1885–1934) — петербургская переводчица, автор сборника стихов 1911 года. Дата стихотворения 20 октября 1918 г. К этому времени в России существовали три киноверсии «Маскарада».

Запоздавшие, не первой свежести стиховые киноэкфрасисы 1920-х годов, смешавшие эпохи Макса Линдера и Конрада Фейдта, повторяли наработанные клише 1910-х. Жизнь есть кинематограф («Жизнь — экран. И на экране, / Бело-сером полотне, / Словно в сумрачном тумане, / Тени движутся во сне. / Это — наши увлеченья, / Наша молодость и сны, — / Всё, во что любовь и пенье / В жизнь-игру вовлечены…» [696] ; «Вся жизнь моя — кинематограф / И жанр ее не слишком скромный» [697] ) — Кинематограф жизни — ползущая лента усиленно мимирующих дней («И будто в кинемо тоска по длинной ленте/Бегущих дней гримасы разольет» [698] ). Эта лента останавливается на «обгрызенных» фразах интертитров:

696

Стих. Валентина Вольпина (1916). Цит. по: Сухарев Д. А. Голошение волн .

697

Стих. Сергея Аркадьевича Алякринского (1921). Цит. по: Мы уйдем, мы исчезнем, потонем… Иркутск, 2000. С. 11. Несколько десятилетий спустя название книги Эсфири Шуб «Жизнь моя — кинематограф» подсказало троп Юрию Левитанскому («Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!»).

698

Спасский С. Как снег. М., 1917. С. 12. Ср. в стихотворении 1914 года: «Он трогательно-свят, кинематограф дней!» (Лозина-Лозинский А. Противоречия. Собрание стихотворений. М., 2008. С. 494).

Вся жизнь — экран ломающейся фильмы, Сплетенье линий в ласковом кино. В глаза ползет нежданно и насильно И ловит сердце стиснутым силком… На все смотреть и видеть вялым взглядом Муть мелодрам и дерзкий детектив, Все объяснит обгрызанная фраза, И снова пленка пустится в прилив! Но, шею вытянув, своим страдая горем, Мы гоним горе призрачных кривляк, Не нужно нервам скрюченным покоя, С Конрадом Вейдтом — Линдер в краковяк! А впереди гогочет папиросник, Безумно радуясь удару по спине, И часть ползет, как заспанный извозчик, Как жизнь моя в печальном полусне… [699]

699

Ковлев М. Кино // Ярь: Лит. — худ. альманах. Рязань. 1925. № 1. С. 12.

Собственно фильмические экфрасисы, выделяющие события в рамке экрана из всего комплекса впечатлений от посещения кинотеатра, в какой-то своей части были предопределены мандельштамовским «Кинематографом». Возможно, прямо ему следовала (см. синтаксический «след» в финале, напоминающий строки «А он скитается в пустыне, / Седого графа сын побочный») «Фильма» Валентина Парнаха:

В заду звенит кустарник стрел, Подскакивает Фатти. Выстрел! В руках по браунингу. Залп быстрый, Скандал восторженно пестрел. Верхом нахально в бар вступил Пикрат, вдыхая джин и пепел. В ведро влил Фатти виски. Пил Конь и замедлив темп one-step’ил. Взвился цилиндр. Под потолком Плясал под выстрелами щелком. Ковбои! Вторгся исполком, Бутылки прыгали по полкам. Толстяк льет губкою бульон В тарелки и обратно в супник, Все в бешенстве. Но он влюблен, Своей учительши заступник [700] .

700

Парнах В. Вступление к танцам. М., 1925. С. 58.

По-видимому, к 1910-м годам относится и «Кино» Вивиана Итина, еще живущее под свежим впечатлением мандельштамовских «мотора» и «погони»:

Плакаты в окнах в стиле неизменном: «Большая драма!» — «В вихре преступлений!» Порочных губ и глаз густые тени Как раз по вкусу джентльменам… А на экране — сыщики и воры: И жадны разгоревшиеся взоры. Конечно, центр — сундук миллионера И после трюки бешеной погони: Летят моторы, поезда и кони Во имя прав священных сэра… Приправы ради кое-где умело Сквозь газ показано нагое тело. Чтоб отдохнуть от мыслей и работы, И мы пришли послушать куплетистов, Оркестр из двух тромбонов и флейтистов Дудит одни и те же ноты… Как легкий дым в душе сознанье тает И радости от зла не отличает [701] .

701

Итин В. Солнце сердца. Новониколаевск, 1923. С. 23. Ср. также: Нельдихен С. Любовь «лейтенанта флота» (из кинодрамы. Вс. Рождественскому) // Нельдихен С. Ось: 1-й сб. стихов. Пг., 1919. С. 10–12. Ср.: «Плохой оркестр пиликает „Сорренто“, / А на экране „Омут жизни“ — драма, / И движется трепещущая лента. / И тяжело вздыхает в черном дама. / Ведь героиню погубил любовник: / Красавец он, но оказался вором, / Казалось, он всех бед ее виновник, / Но общество клеймит его позором» (Нуар Ж. [Окснер Я.] У «Великого Немого» // Новое слово (Кишинев). 1922. 8 сентября).

В стиховых визитах в иллюзионы пересказчик то отдаляется, то совпадает с частично реконструированным в книге «Историческая рецепция кино» массовым зрителем. Вот пример сближения в стихотворении «Кино» 1916 года:

Чтоб мужики сызмальства Забыли про вино, Пришел приказ начальства Устраивать кино. Избушка, как коробка, И вдоль стены — экран. Перед экраном робко Сидит мужик Демьян. А на экране четко Проходят чередой — Шикарная кокотка И купчик молодой. Бежал за ней молодчик, Не чувствуя удил, Но сахарозаводчик Его опередил. В отдельном кабинете Нашли они приют. Забывши все на свете, Целуются и пьют. Но тут переодетый Ворвался к ним купец: «Так вот, подлюка, где ты, Пришел тебе конец! Убью из револьвера И волю дам ножу. Тебя и кавалера На месте уложу!» Стрелял, как пушка Круппа, Нанес полсотни ран, — И два холодных трупа Упали на диван. Купец потряс бородкой, Потом графинчик — хвать, И тут же начал водкой Убийство запивать… Демьянушку-беднягу Взяла тоска, и он В харчевню задал тягу И сел за самогон [702] .

702

Василенко В. Щербатое сердце. Л., 1925. С. 36–37.

А вот пример отмежевания — у Александра Грина в «Военной хронике»:

Тит Пестов идет к «Иллюзиону»; Тит Пестов читает у ворот: «Монопольно!! Дивно!! Для сезону Боевая хроника идет!!» Мрачный тип, с пером павлиньим в шапке, Отворяет, коченея, дверь, И Пестов у кассы зрит на папке, Как стрелка когтит индийский зверь. Тут же надпись: «Тридцать две копейки Третье место». Тит Пестов умен, У него придуманы лазейки Надувать театр «Иллюзион». Медленно передвигая чресла И сопя солидно в воротник, На пустые он садится кресла, Благо дремлет билетер-старик. И за тридцать две копейки потных, Из господских, из рублевых мест, Зрит Пестов страдальцев благородных И войны неизгладимый крест. Перед ним, на «зеркальном» экране, Жертвенно проносятся войска; Батареи видит он на Сане, На Калэ — алжирского стрелка; И отряды мучеников Льежа, Средь развалин, холодно горды, К новой смерти движутся… — «А где жа, — Говорит Пестов, — таи форты?! Уж Пате бы я наклал взашею; Эко диво — воинский поход! Ты мне эту самую траншею Покажи, да в деле — пулемет! Как хозяин от стыда не лопнет?! Надувать честнеющих людей!.. Ежли бомбой по окопу хлопнет — Приведу, пожалуй, и детей…» Так у трупа, в сумерках сраженья, К тайне крови хищностью влеком, Кровь бойца, забывшую движенье, Лижет пес кровавым языком [703] .

703

Новый Сатирикон. 1915. № 8. С. 10. С этих пор повелось отождествление войны и кино. Ср. в стихотворении 1943 года жившего под Белградом режиссера Юрия Ракитина: «Лазурь прорвал аэроплан, / Руины, смерть, огня узоры, / Несет куда-то, дик и рьян. / Все точно с фильмского экрана. / Жизнь убежала с полотна…. / Сюда, в глушь старого Балкана, / Где эхом пронеслась война» (сообщено А. Б. Арсеньевым; «фильмский» — сербизм). А Тит Пестов имеет литературным предком измайловского купца, который говорил: «Богоугоднее бы в кинематографе сидеть и разрушение Мессины видеть» (Измайлов А. «Ночные пляски» (шарж) // Биржевые ведомости. 1909. 10 марта).

С Грином перекликается другой «сатириконец», охотник за «двуногими без перьев» — Василий Князев:

Почтенный старичок с старушкой Сидят и смотрят, чуть дыша, Как душит герцога подушкой Субъект в костюме апаша. А сбоку, спрятавшись в гардине, (Страшись, беспечный изувер!), — Глазами блещет герцогиня, Приподымая револьвер. У старца — ушки на макушке: Он весь трепещет и живет… «Смотри, — он говорит старушке, — Она его сейчас убьет». «Убьет?.. О, Господи!..» Осечка… Старик жестоко возмущен: От огорчения словечка Не может выговорить он. Лицо обиженно-сурово: Пропал полтинник задарма! Но женщина стреляет снова… На сцене — грохот, пламя, тьма И дым, который быстро тает — Чтоб было видно, как в углу Свой дух убийца испускает В жестоких корчах на полу. Но перед смертью герцогине Он шепчет с горечью: «Увы! Отец нашел убийцу в сыне, А сына застрелили — вы!» Со старикашкой ужас прямо Творится что — готов орать! «Ай, драма! — шепчет. — Ну и драма! Сын — батюшку, а сына — мать; Ну, а ее-то кто?»… Ее-то? Увы — никто: сойдя с ума И выбежавши за ворота, Она стреляется сама… Старик доволен: за полтинник — Три хладных трупа… Ну и ну! Сияет, точно именинник, Победно глядя на жену, И мыслит, как бы аккуратно, Надув швейцара-простеца — Еще раз посмотреть бесплатно, Как сын ухлопает отца [704] .

704

Князев В. Первая книга стихов. 1905–1916. Пг., 1919. С. 177–179.