Пальмы в снегу

Габас Лус

Она посмотрела на часы. Близилось время ужина, а никого ещё не было дома. Кармен наконец удалось уговорить Килиана выпить вместе с ней, Хакобо и несколькими соседями чашечку горячего шоколада. Лаха и Даниэла отправились за покупками: он не желал ни на минуту оставлять ее кузину. Кларенс уже решила, что, как только все лягут спать, она проберется в комнату Даниэлы и сообщит ей о своём открытии.

Она нехотя принялась готовить ужин. Кармен с этим делом справлялась быстро и споро, независимо от того, требовалось ли приготовить ужин на двоих

или на шестнадцать персон. Кларенс же стоило немалых усилий решить, с чего начать. До сих пор ей приходилось готовить лишь самые простые блюда, вроде салата или омлета с картошкой. Она взяла корзину, села за кухонный стол и принялась чистить картошку. В доме было тихо.

Внезапно с улицы послышались голоса: должно быть, туристы приехали. Голоса становились все громче, и наконец, она услышала возглас Хакобо:

— Открой, Кларенс!

Кларенс выглянула в окно. Внизу стояли Килиан и Хакобо, с двух сторон поддерживая ее мать, почти таща ее на руках.

Она бросилась во двор и открыла тяжёлую дверь, чтобы их впустить. Лицо Кармен было искажено болью. Со лба стекала тонкая струйка крови, извиваясь по виску и замерзая на щеке красной дорожкой.

— Что случилось? — воскликнула перепуганная Кларенс.

— Она поскользнулась на наледи, — ответил отец, с трудом поднимаясь по лестнице и пыхтя под тяжестью жены, которую нес на руках. — Никогда не смотрит, куда идёт!

Кармен застонала. Под ее стоны и ворчание мужа ее усадили в кресло напротив камина. Кларенс не знала, что делать, ругая шёпотом так не вовремя куда-то запропавшую Даниэлу. В конце концов она решила начать хотя бы с того, что умеет сама. Соорудив из марли тампон, она приложила его к кровоточащей ране на голове матери.

— Где болит, Кармен? — спросил Килиан.

— Везде... — простонала в ответ та, страдальчески закрыв глаза. — Голова... Лодыжка... Рука... Особенно рука!.. — она попыталась повернуться, и ее лицо исказилось от боли.

— Кто-нибудь знает, где Даниэла? — взревел Хакобо.

— Вышла прогуляться с Лахой, — ответила Кларенс. — Не думаю, что надолго.

— Хоть кто-нибудь в этом доме способен думать о чём-нибудь, кроме этого Лахи? — ещё громче взревел Хакобо.

— Папа!

— Надо вызвать врача, — спокойно произнёс Килиан.

За дверью чёрного хода, ведущей из кухни в сад, послышался смех, и она распахнулась. В кухню вошла Даниэла, за ней следовал Лаха. Увидев, что случилось, Даниэла застыла, но тут же взяла себя в руки. Она тут же постаралась успокоить остальных, уверенными движениями промыла рану и осторожно ощупала тело тёти.

— Сломана рука, — объявила она диагноз. — Нужно везти ее в больницу, в Бармон. Я наложу тугую повязку, чтобы во время перевозки ей не было слишком больно, но чем раньше мы ее туда доставим, тем лучше.

Кларенс принялась поспешно собирать свои вещи и вещи родителей. Лаха взял Кармен на руки и понёс ее к машине. Прощание было быстрым, но Кларенс, обнимая кузину, успела прошептать ей на ухо:

— Я должна

сказать тебе нечто важное. Это касается Лахи.

Даниэла нахмурилась. Ну вот, нашла время! Другого момента не выбрала за все эти месяцы!

— Так мы едем или как? — нетерпеливо крикнул Хакобо, высовываясь в окно серебристого «рено-лагуны».

Даниэла открыла дверцу машины, пропуская вперёд Кларенс.

— Ты хочешь сказать, что Лаха — тот самый, о ком ты тосковала все эти месяцы? — еле слышно прошептала она, чувствуя, как сжимается ее сердце.

— Что? — Кларенс растерянно заморгала, но тут до неё вдруг дошло, что Даниэла просто ошиблась. Она думала, что кузина влюблена в Лаху! — Нет-нет, — поспешила она ее успокоить. — Вовсе нет.

Даниэла вздохнула с облегчением.

— В таком случае, остальное может подождать.

Даниэла наскоро приготовила лёгкий ужин на троих. Лаха принялся расспрашивать Килиана о долине; тот охотно отвечал на вопросы, расцвечивая свои рассказы бесчисленными анекдотами из жизни былых времён, которых его дочь не слышала с самого детства. После ужина они устроились у камина, ожидая, пока позвонит Кларенс, но та все не звонила. У Килиана начали слипаться глаза.

— Иди спать, папа, — сказала Даниэла. — Если что-то случится, я тебе сообщу.

Килиан кивнул. Затем поцеловал в щеку дочь, пожелав ей спокойной ночи, и похлопал по плечу Лаху.

— Ну, наслаждайтесь огнем, — сказал он.

Даниэла улыбнулась. Эту фразу из года в год повторяли в этом доме, когда кто-то уходил спать, а остальные продолжали беседовать у камина, в котором дотлевали угли.

Однако в эту минуту ее отец не осознал двойного смысла собственных слов. Она поднялась, вышла и вскоре вернулась с двумя рюмками, в которых плескалось старое вино.

— Этот напиток мы пьём лишь в особых случаях, — прошептала она.

Дом был большим, и комната Килиана находилась в самой дальней его части. Оттуда ещё можно было услышать, если громко кричали, но никак нельзя было расслышать ее тихого шёпота; она старалась не поднимать шума, зная, что через пару минут окажется в объятиях Лахи, под одной крышей с отцом.

— У нас в погребе хранится небольшой бочонок, в котором на протяжении десятилетий сохраняется вино одной партии, — пояснила она. — Каждый год в бочонок доливают несколько литров молодого вина.

— И что же в нем такого особенного? — Лаха коснулся губами сладкой жидкости, ощутив насыщенное коньячное послевкусие.

— Попробуй — и поймёшь.

Зазвонил телефон, и Даниэла бросилась к нему. Через несколько минут Лаха услышал шаги на лестнице, ведущей на верхний этаж. Когда Даниэла вернулась, последнее полено в камине, лежавшее на ложе из тлеющих углей, уже подернулось пеплом, охваченное со всех сторон крошечными язычками пламени.

— Кармен придётся три недели провести в гипсе, так что ее оставили в Бармоне, — сообщила Даниэла. — Кларенс приедет за ее вещами.