Пальмы в снегу
Шрифт:
Лаха громко расхохотался.
— Это мне напоминает одну притчу буби, из доколониальной эпохи, — откашлявшись, он заговорил чуть медленнее. — Много лет назад в одной деревне под названием Биссаппоо жили молодые супруги. Все у них было хорошо, вот только изо дня в день повторялось одно и то же: женщина готовила еду, а муж всякий раз опаздывал к ужину. Жена складывала еду в миску и ставила в сушилку, и, когда муж наконец возвращался домой, он ложился спать без ужина. Так продолжалось изо дня в день. В конце концов женщине это надоело, и она отправилась к старикам с жалобой на мужа.
С минуту Даниэла молчала. Лаха повернулся на бок, чтобы оказаться к ней лицом, заключил ее в объятия и прижал к себе.
— Я никогда не позволю твоей еде высохнуть, — прошептал он ей на ухо.
— Думаю, мне бы понравилось жить в ту эпоху, — пошутила она. — Мне бы не хотелось все время ишачить на кухне.
Даниэла встала на колени и принялась ласкать и слегка покусывать тело Лахи, лежавшего лицом вниз, начиная от шеи, затем спускаясь к лопаткам, двигаясь вниз вдоль позвоночника. Затем поработала над его ягодицами, давая понять, чтобы он перевернулся на спину, после чего продолжила свои ласки, начав на этот раз с ног и поднимаясь все выше, к паху.
Лаха едва не задохнулся от наслаждения; протянув руку, он погладил мягкие волосы Даниэлы, что свесились, словно сияющий занавес, над его нежной кожей.
Внезапно Даниэла остановилась. Он было решил, что ей стало неудобно, и поспешил убрать руку.
Но Даниэла и не думала продолжать.
Лаха открыл глаза и чуть поднял голову, чтобы взглянуть на неё. Даниэла по-прежнему неподвижно стояла на коленях, пристально рассматривая что-то на его теле.
Что случилось? — спросил он, мечтая при этом, чтобы она продолжила свои действия.
— Вот здесь у тебя пятнышко, — прошептала Даниэла. — Раньше я думала, что это просто шрам, поэтому ничего не говорила, но теперь я вижу, что это похоже на какой-то рисунок...
Лаха рассмеялся.
— Это скарификация — нечто вроде татуировки, — объяснил он. — Мне ее сделала мама в детстве. По традиции буби, многие делают себе глубокие разрезы, особенно на лице, но в колониальную эпоху этот обычай уже отмирал, а мама не хотела уродовать мое лицо... — он замолчал, заметив, что Даниэла уже не слушает.
— Но это же... — пробормотала она. — Кажется, я ее уже где-то видела...
— Ну, да, это елебо, маленький колокольчик буби, который защищает от злых духов. Помнишь, я подарил такой твоему отцу на Рождество?
Даниэла побледнела. Не тот ли это инструмент, о котором рассказывала Кларенс? Не об этом ли говорил Симон, что нужно искать ответа у елебо? Она внезапно ощутила невыносимую тяжесть в груди.
— У папы такая же татуировка под левой подмышкой, — сообщила
Лаха был ошеломлён.
— Ну, после стольких лет на Биоко вполне возможно, что он решил сделать скарификацию... — протянул он.
— Но она точно такая же! — перебила Даниэла. — Скажи, Лаха, для чего люди их делают?
Лаха постарался вспомнить все возможные причины и перечислить их вслух.
— По-разному... Кто-то — для красоты, кто-то — чтобы отличаться от представителей других народов, кто-то — в лечебных целях, чтобы избавиться от болезней...
Даниэла качала головой над каждым вариантом: ни один из них ее не убеждал.
— ... иногда это — знак, что человек совершил подвиг, иногда — признание в любви... Скарификацию делали также рабам — ставили всевозможные метки, чтобы раба можно было опознать, если он сбежит...
— Опознать... — упавшим голосом повторила Даниэла. Внезапно ее охватило ужасное предчувствие.
Она вспомнила половинку фотографии, которую нашла на полу в комнате отца. — Подожди минутку.
Она вышла и вскоре вернулась, держа в руках фотографию, которую протянула Лахе.
— Ты знаешь эту женщину и ребёнка? — спросила она.
Лаха замер.
— Где ты взяла эту фотографию? — спросил он.
— Значит, знаешь...
— Эта женщина — моя мать... — его голос задрожал. — А ребёнок у неё на руках — это я.
— Твоя мать... и ты... — повторила Даниэла, совершенно подавленная.
Лаха потянулся к стулу, на котором висели его брюки, и достал из кармана бумажник. Затем раскрыл его, извлёк другой кусочек фотографии, на которой был запечатлён белый мужчина, опирающийся на грузовик.
Даниэле не требовалось долго смотреть на фотографию, чтобы понять две вещи: первое — что мужчина на фотографии не кто иной, как Килиан; и второе — что этот кусочек точно подходит к имеющемуся у неё.
От страшной догадки она расплакалась.
Лаха стал одеваться.
— Это может означать только одно, — произнёс он замороженным голосом, словно тот волшебный сон, в котором они до сих пор пребывали, внезапно превратился в кошмар.
Он закончил одеваться и принялся метаться по комнате из стороны в сторону, охваченный такой яростью, которой Даниэла в нем даже не подозревала. Время от времени он в отчаянии хватался за голову.
Бросив взгляд на Даниэлу, он увидел, что она смотрит на него со смесью смущения и печали. Она по-прежнему была обнаженной. Его трясло; ему внезапно захотелось кричать, чтобы выплеснуть подступившую к горлу ярость.
Как она может не понимать, насколько все серьёзно?
Для него-то все уже было ясно.
— Даниэла! — хрипло взмолился он. — Ради всего святого! Оденься!
Даниэла подошла к шкафу и достала оттуда какую-то одежду. Все ее тело дрожало.
— Есть ещё кое-что, о чем я тебе не сказала, Лаха... — осмелилась сказать она. — До этой минуты мы с Кларенс подозревали, что твой настоящий отец — Хакобо.
Лаха шагнул к ней и схватил за плечи с такой силой, что она застонала.
— Так значит, вы считали, что я ваш родственник, и молчали?