Пальмы в снегу
Шрифт:
В главном дворе целыми днями до поздней ночи царила суматоха. То и дело с посадок подъезжали грузовики с мешками, содержимое которых вываливали в огромные деревянные чаны, где какао предстояло бродить семьдесят два часа, до выделения из мякоти плодов вязкой плотной жидкости. После ферментации другие рабочие извлекали из этой массы бобы и раскладывали их на шифере сушилен, под которым постоянно циркулировал горячий воздух, нагретый до семидесяти градусов.
Килиан, Хосе, Марсиаль и Сантьяго неустанно сменяли друг друга, наблюдая за процессом сушки, длившейся от сорока восьми до семидесяти
После страды Килиан стал гораздо спокойнее — как на работе, так и в отношениях с людьми. Благодаря строгой дисциплине, тревога предыдущих месяцев болезни мало-помалу спадало, превращаясь в апатию, грозившую испортить характер, прежде такой веселый и незлобивый, превратив его в подозрительного брюзгу.
Апатия отражалась на всех сторонах его жизни, за исключением работы, где он по-прежнему отличался особенным рвением и старательностью, не проявляя ни малейшего интереса к чему-либо другому, не имевшему отношения к плантации.
Килиан ездил в Санта-Исабель за покупками в различные фактории, или когда Саде присылала очередное грозное послание, что придет сама, если не увидится с ним до конца месяца. А впрочем, Килиан не знал, писала ли она эти письма по собственной инициативе или же по просьбе Хакобо.
Он подозревал, что, скорее, все же по просьбе брата, который пытается сохранить единственную ниточку, связывающую его с миром живых, поскольку знал, что Саде не позволит ему уйти.
Килиан больше не ходил в кино, и в конце концов другие служащие перестали приглашать его на вечеринки в честь праздников, которыми был прямо-таки нашпигован календарь. Он даже отклонил несколько приглашений в гости от Хулии, Мануэля, Эмилио и Хенеросы.
Единственной его радостью теперь были одинокие прогулки в джунглях, и лишь общество Хосе доставляло ему удовольствие, поскольку лишь он ни в чем не упрекал и не читал проповедей.
Незадолго до двухлетней годовщины со дня смерти Антона Хакобо снова поехал в отпуск в Испанию, подгадав так, чтобы попасть на свадьбу Каталины. После ужина, когда остальные уже разошлись по комнатам, он приготовил себе и брату по коктейлю и рассказал Килиану все подробности своего пребывания в Пасолобино.
— Все так скучают по тебе, Килиан, — закончил он свой рассказ. — Каталина хотела бы, чтобы мы вдвоем отвели ее к алтарю, раз уж папы нет... И мама тоже скучает. Она, конечно, сильна как дуб, несмотря ни на что. Видел бы ты, как она взяла на себя все приготовления: меню, наряды, церковь... — Он рассмеялся. — Она весь дом перевернула вверх дном, наводя порядок, чтобы все сияло и блестело!
— Ты сказал ей, что мы не можем отлучиться одновременно?.. — начал Килиан.
— Сказал, Килиан. Но она-то знает, что на самом деле это не так. Сейчас можно сесть на новомодный самолет и добраться до дома за три-четыре дня.
— Самолет слишком дорог. Учитывая расходы на свадьбу, приданое, да еще и без папиного жалованья, нам никак не потянуть.
—
— И ты проиграл спор! Надеюсь, ты проиграл не слишком много...
Оба рассмеялись, как в старые времена, как будто ничего не случилось, и оба по-прежнему молоды, полны надежд и сильны, как ясени, перед которыми склоняется даже северный ветер с заснеженных вершин Пасолобино.
Отсмеявшись, они замолчали, с тоской вспоминая былое и глядя на дно опустевших стаканов.
И тут внезапно распахнулась дверь.
— Хорошо, что вы здесь! — Мануэль тоже взял стакан и сел рядом. — Я увидел свет в окне и завернул на огонек. Мне давно хотелось поговорить с вами. Я бы пришел раньше, но слишком устал и не мог заставить себя встать.
— Вот что значит — жить в собственном доме!
Хакобо наполнил его стакан.
— Надеюсь, что в скором времени...
Килиан удивленно приподнял бровь.
— Ты что — собираешься уезжать? — спросил он.
— Да нет, не в этом дело. — Мануэль поднял стакан. — Мне хотелось бы выпить за свою свадьбу.
Придя в себя после минутного изумления, братья вновь наполнили стаканы и чокнулись с ним, после чего Мануэль продолжил:
— Мы с Хулией и ее родителями через две недели уезжаем в Мадрид, — сообщил он. — Там мы поженимся и останемся на три месяца. Хенероса и Эмилио вернутся раньше: дела требуют их присутствия здесь.
Хакобо отхлебнул виски и со стуком поставил стакан на стол.
— Я рад за тебя, Мануэль, — произнес он наигранно веселым тоном, не глядя на него. — В самом деле рад. Тебе повезло: Хулия — прекрасная женщина.
— Я знаю, — улыбнулся Мануэль.
— Я тоже рад за вас, — поддержал брата Килиан. — Это просто потрясающая новость, Мануэль. А что вы намерены делать потом?
— Ну, Хулия согласилась жить здесь, в Сампаке, в доме врача. Он достаточно просторный для нашей семьи. А поскольку она умеет водить машину, то сможет по-прежнему работать в лавке своих родителей. Так что пока все останется как прежде.
— Дружище, как прежде уже никогда не будет... — Хакобо еще пытался шутить. — Уж поверь, теперь она с тебя глаз не спустит!
— Хакобо, с такой wachiwoman, как Хулия, проблем не будет, — с улыбкой ответил Мануэль. — Уж поверь!
Увидев, как поморщился Хакобо, Килиан поспешил вмешаться:
— А вы точно не намерены остаться в Мадриде? Ведь жизнь на плантации тяжела и скучна, а Хулия привыкла к городскому приволью.
Мануэль пожал плечами.
— Хулия чувствует себя на Фернандо-По как рыба в воде. Она даже слышать не хочет о том, чтобы уехать отсюда. В любом случае, если ей трудно будет приспособиться к жизни в Сампаке, мы всегда можем снять дом в Санта-Исабель, а там посмотрим... — Он потянулся за бутылкой, чтобы налить себе еще виски, но посмотрел на часы и передумал. — Ну, что ж, я рассказал свою потрясающую новость, однако рабочие будни никто не отменял, так что я, пожалуй, пойду. Мне еще нужно осмотреть парочку больных, прежде чем лечь спать.