Пальмы в снегу
Шрифт:
Килиан любовался ее маленькими тонкими руками, черневшими на белой ткани. Вот она положила платок на лоб его отцу, слегка прижав, затем сняла, вновь опустила в миску, затем отжала, чтобы удалить лишнюю жидкость, и снова заботливо положила на лоб больного, слегка похлопывая его по щекам подушечками пальцев. Долгое время она была всецело поглощена этим процессом; при этом слушала краем уха разговор остальных, но ее голова была занята лишь тем, что делали руки.
Она не хотела об этом думать.
Не хотела противиться неизбежному.
—
Хакобо в гневе вскочил, оборвав его.
— Можно подумать, у тебя есть средство, чтобы спасти отца!
Килиан вернулся к реальности больничной палаты.
— Замолчи, Хакобо! — одернул он брата. — Хосе переживает за отца так же, как и мы, ему так же больно.
Хакобо скептически фыркнул и снова сел.
— Скажи, Озе… — Килиан обращался к другу, но при этом не сводил глаз с юной медсестры. — Что бы ты сделал, если бы это был твой отец?
— Килиан, я не сомневаюсь в возможностях вашей медицины. Ты не обижайся, но на вашем месте я бы... — несколько секунд он колебался, но под конец убежденно заявил: — На вашем месте я бы обратился к колдуну, чтобы помолился за него.
Из кресла в углу послышался саркастический смех. Килиан сердито махнул рукой в сторону брата, чтобы тот замолчал, и попросил Хосе продолжать.
— Если бы это был мой отец, — продолжал Хосе, — я бы отнес его в храм самого могущественного духа-покровителя нашей деревни, чтобы тот изгнал болезнь, которая его мучает. Вот что я бы сделал.
— Но мы не можем трогать его с места, Озе, — возразил Килиан. — Мануэль и сеньор Гарус нам этого не позволят.
— Но тогда, может быть... — опасливо предложил Хосе, — может быть, привести нашего колдуна сюда?
Хакобо в ярости вскочил.
— Ну конечно! — воскликнул он. — Уж этот навешает нам лапшу на уши за бутылку виски и пачку табака!
Килиан ничего не сказал. Он не сводил глаз с дочери Хосе, которая, гордо вскинув голову, так же молча смотрела на него, ожидая ответа. Ее ясные глаза, казалось, говорили, что он ничего не потеряет, если попытается; то, что помогает одним, вполне может помочь и другим. Почему бы не попросить помощи у туземцев?
Казалось, она бросает ему молчаливый вызов.
— Хорошо, — сказал он наконец.
Девушка улыбнулась и снова повернулась к отцу.
— Я пошлю Симона в Биссаппоо, — просто сказала она.
Возмущенно качая головой, Хакобо широкими шагами направился к двери.
— Но это же просто смешно, Килиан! — прорычал он. — Эти негры сведут тебя с ума! Ты и так уже не в своем уме, Килиан!
Он вышел из кабинета, хлопнув дверью. Килиан бросился за ним, нагнав на лестнице.
— О чем ты говоришь. Хакобо? — спросил он.
— Ясно, о чем! — ответил брат, не глядя на него. — Ты уже давно больше доверяешь советам Хосе, чем моим.
— Но это же
— Ты же слышал, что сказал Мануэль. Папа умирает. Он уже не жилец. Если ты предпочитаешь тешить себя ложными надеждами, то я — нет. За ним хорошо ухаживают, и это главное. — Его голос дрожал. — Я лишь хочу, чтобы все закончилось как можно скорее. Так будет лучше.
Он посмотрел на Килиана, который по-прежнему молчал, стиснув зубы. Хакобо пытался вспомнить, когда Килиан начал от него отдаляться. На миг ему представился юный брат, задававший бесконечные вопросы и, затаив дыхание, слушавший ответы, с полными глазами удивления, восхищения и безграничного доверия. С тех пор прошло много лет. Все изменилось слишком быстро: Килиан в нем больше не нуждается, отец умирает, а он с каждым днем чувствует себя все более одиноким. А всему виной — этот остров. Он затягивает жителей в незримые сети, находя для каждого свою приманку. И в конце концов остров поглотит их всех, как до того поглощал многих других.
— Каким же ты стал упрямым, Килиан! — упрекнул брата Хакобо. — Раньше ты таким не был. Оставь папу в покое, слышишь!
— Я уже согласился и не намерен отступать! — твердо заявил Килиан.
— Это мы еще увидим.
У Антона бывали короткие минуты просветления, когда он мог говорить с Хосе и сыновьями, особенно с Килианом, который часами просиживал у его постели. Возможно, впервые в жизни отец и сын говорили по-настоящему откровенно, не стыдясь неловких или слишком личных тем. Отдаленность родного очага, непрестанные июньские ливни, уверенность в скором и неизбежном расставании — все это еще больше сблизило их, горцев, привыкших к суровой жизни.
— Килиан, тебе не нужно сидеть здесь все время, — сказал однажды Антон. — Ты не должен бросать работу. Иди с Хакобо.
Хакобо чувствовал, как давят на него стены больницы, и предпочел бы увести Килиана с собой и нагрузить его работой, подальше от этой обители боли.
— Я ничего не бросаю, папа, — ответил Килиан. — Они вполне могут обойтись без меня. В этот сезон мы лишь ждем, пока созреют плоды нового урожая. Не знаю, возможно, это плод моего воображения, но мне кажется, что с каждым годом плоды какао становятся все больше...
— Мне здесь хорошо, — заявил Антон со всей убедительностью, на какую был способен, стараясь облегчить душевную боль сына. — Медсестры обо мне очень заботятся, особенно эта молоденькая, которая еще только учится, дочка Хосе. Ты видел ее глаза, сынок? Они почти прозрачные...
Килиан кивнул. Он прекрасно помнил глаза этой девушки, ее лицо, руки, тело... Когда она показывалась в дверях, уже одно ее присутствие становилось чудодейственным бальзамом от тоски.
Он очень боялся. Он видел, как умирают животные, и очень их жалел. Он видел, как опускали в землю умерших родственников и соседей.