Паутина
Шрифт:
— Заратустра.
Но Симеонъ, надвая котелокъ свой, спокойно возразилъ тономъ побдителя, оставляющаго поле сраженія за собою:
— Нтъ: Іаковъ, убжденный, что онъ своей Рахили достигъ… Мое почтеніе, господа. Счастливо оставаться и пріятной вамъ дальнйшей философіи.
Едва онъ отвернулся, и быстрые шаги его зазвучали, удаляясь по темному залу, Модестъ сорвался съ кровати и, канканируя, заплъ съ жестами:
Красавицъ, псни и вино!..
Вотъ что всегда поетъ Жано!
Иванъ закорчился на стул — помиралъ со смху, a Матвй откликнулся съ неудовольствіемъ:
— Что съ тобой, Модестъ?
— Это я — за Симеона. Безъ куплета водевильный эффектъ его ухода не полонъ.
— Сегодня вашъ Симеонъ — весельчакъ! — сказалъ Немировскій.
— Крокодилъ въ дух! — кротко объяснилъ Модестъ.
— Выходите, Зоя Викторовна, гроза прошла мимо, — позвалъ, могильно смясь, гимназистъ Ватрушкинъ, поднимая занавску, за которую пряталась Зоя. Она выглянула, красная сквозь синее, и блеснула по комнат испытующими глазками, еще не зная, какъ приняты обществомъ ея прятки, a потому и о себ — какъ ей поступить: выйти изъ засады, смясь или надувшись.
— А-а-а! — благосклонно протянулъ Модестъ, набрасывая пэнснэ: что я вижу? Легкомысленная сестра — въ роли Керубино? Смю спросить о причинахъ?
— Все несчастное платье это, которое я сегодня облила какао, — угрюмо отвчала двушка, красная, какъ піонъ. — Васюковъ, — со свирпостью обратилась она къ студенту, который, видя непривычное смущеніе храброй двицы, фыркалъ отъ смха, какъ моржъ плавающій: — если вы сію же минуту не перестанете грохотать, я выгоню васъ вонъ и никогда больше не позволю вамъ приходить…
Студентъ опшилъ и, мгновенно превратясь изъ Санина въ мокрую курицу, запищалъ извиненія даже бабьимъ какимъ-то голосомъ, но Зоя, пренебрежительно отвернувшись отъ него, взяла брата Модеста подъ руку и увела его въ темный залъ.
— Однако, легкомысленная сестра своихъ поклонниковъ не балуетъ, — замтилъ Модестъ. Двочка отвчала практическимъ тономъ прожженной пятидесятилетней кокетки:
— Дай имъ волю, только себя и видла… Этотъ болванъ изъ себя Санина ломаетъ… Наши гимназистки предъ нимъ таютъ и ахаютъ… Ладно! У меня онъ потанцуетъ. Ты тамъ Санинъ, либо нтъ, да я то теб не Карсавина…
Она самодовольно захохотала грубоватымъ контральтомъ своимъ и стала жаловаться на ложныя положенія, въ который ставитъ ихъ, младшихъ, скупость и грубость Симеона. Вотъ до того дло дошло, что уже начинаешь шаговъ его бояться и прячешься отъ него, какъ отъ звря, рискуя унизиться и быть смшною въ глазахъ какого-нибудь Васюкова.
— Вдь ты знаешь милый характеръ Симеона, — говорила она. — Достаточно было бы ему увидать меня подъ свжимъ впечатлніемъ этого злосчастнаго платья, чтобы онъ разбрюзжался и расшиплся, какъ старый граммофонъ, нисколько не стсняясь присутствіемъ чужихъ людей… Сорокъ четыре рубля! Сорокъ четыре рубля! — передразнила она. — Велика, подумаешь, важность его сорокъ четыре рубля: y Эмиліи едоровны пряжки на домашнихъ туфляхъ по пятидесяти стоять… Знаешь: въ пятнадцать лтъ, когда чувствуешь себя уже не двчонкой, и около тебя кавалеры вздыхаютъ, совсмъ не привлекательно превращаться предъ этимъ желторожимъ нахаломъ въ приготовишку трепещущую…
— Тмъ боле, — согласился Модестъ, — что насладиться подобною метаморфозою ты еще успешь завтра или послзавтра. Легкомысленной сестр предстоитъ жестокое столкновеніе съ Симеономъ, въ которомъ легкомысленная сестра рискуетъ потерпть кораблекрушеніе. Даже съ человческими жертвами.
— По картамъ гадаешь или видлъ во сн? — насторожилась Зоя.
— Вычиталъ въ газетахъ. Сегодня «Глашатай» указываетъ пальцемъ на нкоторую женскую гимназію, будто въ ней завелась «лига любви».
Зоя, въ темнот, выдернула руку изъ-подъ его руки.
— Врешь? — живо вскрикнула она голосомъ, впрочемъ, боле любопытнымъ, чмъ испуганнымъ.
— Почелъ долгомъ любящаго брата предупредить легкомысленную сестру.
— Покажи газету.
— Могу. Пойдемъ ко мн. Оставилъ на стол…
— Къ теб? — въ голос Зои послышалось насмшливое сомнніе. A ты не пьянъ сегодня?
— Ни въ одномъ глазу. Съ утра, какъ проспался, не принялъ еще ни единой капли.
— Нагнись, дохни.
Модестъ, не обижаясь, исполнилъ требованіе сестры.
— Что за чудеса? — сказала она съ искреннимъ удивленіемъ. — Дйствительно, кажется, трезвый… Хорошо, въ такомъ случа, пойдемъ.
— Съ какихъ поръ, — невозмутимо спросилъ Модестъ, — съ какихъ поръ легкомысленная сестра записалась въ члены общества трезвости?
— Съ тхъ поръ, — тмъ же искусственно равнодушнымъ тономъ возразила двушка, — какъ глубокомысленный брать началъ до того напиваться, что, возвратясь домой, не въ состояніи различить сестру отъ Марутки и длаетъ ей гнусныя предложенія на возмутительной подкладк… Короче говоря: со вчерашняго вечера.
— Разв было? — спокойно справился Модестъ.
— A то нтъ? Благодари своего Діониса, что налетлъ на меня, a не на Аглаю… Эта плакса такой бы вой подняла…
— Тогда какъ легкомысленная сестра выше предразсудковъ?
Зоя холодно объяснила:
— Легкомысленная сестра гимнастикой занимается и y цирковой двицы уроки борьбы беретъ, — такъ ей пьяныя любезности не такъ то страшны… Вонъ y меня мускулы-то, — попробуй!
— Мускулы недурны, — одобрилъ Модестъ, — но, коль скоро легкомысленная сестра чувствуетъ себя столь надежно вооруженною, то зачмъ нужна была предварительная экспертиза дыханія?
— Затмъ, что мн нисколько не лестно быть участницей подобнаго инцидента. Эти романическіе эффекты, глубокомысленный братъ мой, величественны только въ сверхчеловческихъ романахъ и декадентскихъ пьесахъ. Въ жизни они пахнуть весьма скверною грязью, въ пятнахъ которой ходить потомъ боле чмъ не занимательно. Мы живемъ не въ «Мертвомъ Город«Габріэля д'Аннунціо, a просто въ губернскомъ город. Берегись, Модестъ! Въ послднее время ты что-то линію потерялъ и все срываешься… Влетишь ты въ какой-нибудь большущій скандалъ, глубокомысленный братъ мой!
Модестъ возразилъ, скрывая смущеніе въ сарказм:
— Покуда, однако, влетлъ не я, но кто-то другой…
— Это ты про гимназію? Да, теперь пойдетъ переборка! — со смхомъ сказала Зоя, выходя съ прыжками изъ темной залы на свтъ въ корридоръ.
— Вотъ почему и предсказываю теб Цусимское сраженіе съ Симеономъ.
— Не за что. Меня не касается.
— Ну, да! Такъ я и поврилъ! Ужъ, конечно, зачинщица! — говорилъ Модестъ, лниво влача за нею свои слабыя ноги.
— Напротивъ: умоляли, да не пошла, — равнодушно возразила Зоя, входя въ Модестову комнату.