Паутина
Шрифт:
Онъ вынулъ бумажникъ и изъ бумажника — пачку кредитокъ. «Пума» на соф смотрла на него заискрившимися глазами, выраженіе которыхъ не говорило о большой радости.
— Пріхалъ я, между прочимъ, затмъ, чтобы передать теб остальныя деньги, согласно нашему условію. Получи.
Она пожала плечами.
— Если теб угодно, — пожалуй, давай. Я могла бы ждать. Мн все равно.
— Очень угодно, — ршительно сказалъ онъ. — Я изъ тхъ людей, которые, покуда знаютъ за собою денежный долгъ, чувствуютъ себя несчастными, душа ноетъ, и мозги скулятъ, какъ слпые щенята.
— Долгъ долгу рознь, — бросила «пума» какъ-бы не ему, a въ воздухъ, осіявъ Симеона серьезными, предостерегающими глазами.
Симеонъ умышленно пропустилъ это замчаніе мимо ушей.
— Этою тысячей мы съ тобою по мерезовскому длу квиты, — сказалъ онъ, протягивая Эмиліи едоровн руку съ пачкою. Та, видимо, раздумывала, брать или нтъ, и красивые пальчики лвой руки, которою она наконецъ взяла деньги, слегка дрожали подъ изумрудами.
— Ужъ не знаю, — двусмысленнымъ тономъ недоумнія возразила она, безъ благодарности пряча пачку подъ желтый халатикъ свой, за лифъ, — ужъ не знаю, Симеонъ, квиты ли мы.
Правая щека Симеона прыгнула, но онъ сдержался и сухо отвчалъ:
— Я свои обязательства исполнилъ и даже съ излишкомъ.
— Но я то въ своихъ обязательствахъ просчиталась, — холодно возразила Эмилія.
Онъ пожалъ плечами.
— Вина не моя.
Она смотрла на него въ упоръ блестящими укоряющими глазами и, качая прическою, которая мохнатымъ курганомъ плясала на тни, говорила медленно и вско:
— Ты едва надялся умолить дядю хоть на третью часть отъ Мерезова, a усплъ выклянчить все.
— Что же теб Мерезова жаль? — зло усмхнулся Симеонъ.
Она, искусственно холоднымъ жестомъ, отвернулась и стала тянуться пумою, почти лежа на спин.
— Что же теб Мерезова жаль? — повторилъ Симеонъ.
Она, все въ той же поз, отвчала со строгимъ укоромъ:
— Прошли годы, когда я жалла мужчинъ. Но, конечно, разорять его я не собиралась.
— Хорошо онъ разоренъ! Двадцать пять тысячъ я ему долженъ выдлить.
— Изъ пятисотъ слишкомъ? — дко возразила Эмилія. — Безъ меня было бы наоборотъ.
Щеку Симеона страшно дернуло.
— Объ этомъ теперь говорить поздно, — произнесъ онъ съ тяжелымъ усиліемъ надъ собою, чтобы не отвтить рзкостью.
Она равнодушно возразила, лежа все также навзничь и не глядя на него:
— О, я знаю и не спорю. Просчетъ свой хладнокровно пишу себ въ убытокъ, a на будущее время кладу памятку.
— Врядъ ли намъ придется считаться еще разъ, Эмилія. Я кончаю дла свои.
— Слышала я. Невсту ищешь?
— Можетъ быть.
— Лилію долины? — говорила она въ носъ, съ паосомъ актрисы изъ мелодрамы. — Невинный ландышъ весеннихъ рощъ?
— Не смйся! — сказалъ Симеонъ съ новою судорогою въ щек.
Тогда Эмилія едоровна вдругъ перешла изъ позы лежачей въ сидячую и, схвативъ руками колни, устремила въ лицо Симеона испытующій взглядъ сверкающихъ очей своихъ:
— Женился бы ты лучше на мн, — спокойнымъ и твердымъ голосомъ, безъ всякой неловкости и волненія, произнесла она.
Предложеніе это Симеонъ слышалъ уже не въ первый разъ, привыкъ къ нему, какъ къ своеобразному чудачеству своей собесдницы, и потому отвчалъ со спокойною сдержанностью, нисколько не боясь Эмилію едоровну обидть:
— Ты знаешь мои взгляды на бракъ.
Она опять откинулась навзничь, точно онъ ее ударилъ, и долго лежала, молча, съ закрытыми глазами.
— Да, въ ландыши я не гожусь! — услышалъ онъ наконецъ, и, тоже помолчавъ въ искусственной, нарочной пауз, потому что отвть его былъ готовъ сразу, произнесъ тихо, интимно:
— A я злопамятенъ и ревнивъ къ прошлому.
Она поймала звукъ неувренности въ его голос и улыбнулась про себя и недала Симеону оставить за собою послднее слово.
— Которое самъ сдлалъ! — строго подчеркнула она.
— Не одинъ я! — смло и сухо огрызнулся Симеонъ.
Этого пункта въ спорахъ съ старою своею пріятельницею онъ никогда не боялся. Эмилія не нашлась, что возразить, и промолчала. Она лежала и думала, Симеонъ молчалъ и курилъ.
— Жаль, что бастуешь, — сказала Эмилія, наконецъ. — Аника мой страхъ въ гору идетъ. Баллотировался бы ты въ предводители. Годъ за годъ, ступенька за ступенькою, я тебя въ министры вывела бы.
Онъ отрицательно тряхнулъ головою.
— Въ короли зови — не пойду. Усталъ.
— Я тебя крупне считала.
— Не ты одна. Я сегодня съ Вендлемъ говорилъ уже на эту тему. Пройдутъ два-три года, и вс, кто воображалъ меня волкомъ какимъ-то, убдятся, что я спокойнйшій старосвтскій помщикъ, съ единственнымъ идеаломъ: дожить въ мир со своею Пульхеріей Ивановной до восьмидесяти лтъ.
— A сестры? — посл долгой паузы, выжидающимъ голосомъ, будто вся настороженная, спросила Эмилія.
Симеонъ презрительно дернулъ плечами и, оскаливъ серпы свои, бросилъ короткое безразличное восклицаніе:
— Ба!
Тогда Эмилія едоровна быстро поднялась и сла на соф, спустила ноги на полъ и, сдвинувъ брови, сверкая глазами, заговорила тономъ человка, который не только видитъ своего неуважаемаго противника насквозь, но ничуть и не намренъ скрывать отъ него свое неуваженіе:
— Если-бы я была твоею сестрою, я постаралась бы опозорить имя твое, которымъ ты такъ чванишься, какъ только сумла бы хуже.
— Очень радъ, что ты не моя сестра! — насмшливо улыбнулся смущенный Симеонъ.
A она продолжала, негодуя: