Пертская красавица (ил. Б.Пашкова)
Шрифт:
«поединок», – сказал Рэморни, – как я тотчас же принял бы
вызов. Но в настоящее время я не в состоянии держать
копье.
– С твоего дозволения, сэр Джон, я этому рад…
Меньше будет кровопролития, – сказал король. – Итак, ты
должен привести всех своих слуг, какие числятся в домо-
вой книге твоего дворецкого, в собор святого Иоанна,
чтобы они в присутствии всех, кого это касается, могли
очиститься от обвинения. Прими меры, чтобы каждый из
них явился в собор к часу обедни, иначе на твою честь
ляжет несмываемое пятно.
– Они явятся все до одного, – сказал сэр Джон Рэморни.
Низко поклонившись королю, он подошел к молодому
герцогу Ротсею и, изогнувшись в почтительном поклоне,
заговорил так, чтобы слышал он один:
– Великодушно обошлись вы со мною, милорд! Одно
слово из ваших уст положило бы конец этой передряге, но
вы отказались произнести это слово…
– Клянусь, – прошептал принц, – я сказал все, что было
можно сказать, не слишком погрешив против правды и
совести. Не ожидал же ты, что ради тебя я стану лгать… И в
конце концов, Джон, в смутных воспоминаниях этой ночи
мне как будто видится немой мясник с короткой секирой в
руке – разве не похоже, что такой человек мог исполнить ту
ночную работу?.. Ага! Я вас поддел, сэр рыцарь!
Рэморни не ответил, но отвернулся так стремительно,
как если бы кто-либо вдруг задел его раненую руку, и на-
правился с графом Крофордом к себе домой. И хотя
меньше всего он был склонен в тот час к пированию, ему
пришлось предложить графу блистательную трапезу – хотя
бы в знак признательности за поддержку, какую оказал ему
юный вельможа.
ГЛАВА XXII
Он с толком зелья составлял:
Врачуя, многих убивал… Данбар*
Трапеза затянулась, превратившись в пытку для хо-
зяина, и когда наконец Крофорд сел в седло, чтобы от-
правиться в далекий замок Даплин, где он гостил в те дни,
Рэморни удалился в свою спальню, истерзанный телесной
болью и душевной мукой. Здесь он застал Хенбейна
Двайнинга, который волею злой судьбы один лишь и мог
принести ему утешение в том и другом. Лекарь с напуск-
ным подобострастием выразил надежду, что видит своего
высокого пациента веселым и счастливым.
– Веселым, как бешеная собака, – сказал Рэморни, – и
счастливым, как тот бедняга, который был укушен псом и
уже начинает ощущать в себе первые признаки бешенства.
Этот Крофорд, бессовестный юнец, видел, как я мучаюсь, и
ничуть не пожалел меня… Что? Быть к нему справедли-
вым? Вот уж поистине! Захоти я быть справедливым к
нему и ко всему человечеству, я должен бы вышвырнуть
юного графа в окно и на этом прервать его карьеру. Потому
что если Линдсей вырастет тем, чем обещает стать, его
успех явится источником бедствий для всей Шотландии, а
для долины Тэя в особенности… Ты осторожней снимай
повязку, лекарь: незаживший обрубок так и горит, коснись
его муха крылом – для меня это что кинжал!
– Не бойтесь, мой благородный покровитель, – усмех-
нулся лекарь, тщетно стараясь притворным сочувствием
прикрыть свое злорадство. – Мы приложим новый бальзам
и – хе-хе-хе! – облегчим вашему рыцарскому благородию
зуд, который вы так стойко переносите.
– Стойко, подлец! – сказал Рэморни с гримасой боли. –
Я его переношу, как переносил бы палящие огни чисти-
лища… Кость у меня как раскаленное железо! Твоя жирная
мазь зашипит, если капнуть ею на рану… Но это декабрь-
ский лед по сравнению с той лихорадкой, в которой кипят
мои мысли.
– Мы попробуем сперва успокоить мазями телесную
боль, мой благородный покровитель, – сказал Двайнинг, – а
потом, с разрешения вашей чести, покорный ваш слуга
попытается применить свое искусство к врачеванию воз-
мущенного духа… Впрочем, душевная боль должна до
некоторой степени зависеть от воспаления в ране, когда
мне удастся смягчить телесные муки, я надеюсь, волнение
мыслей уляжется само собой.
– Хенбейн Двайнинг! – сказал пациент, почувствовав,
что боль в ране утихла. – Ты драгоценный, ты неоценимый
лекарь, но есть вещи, которые вне твоей власти. Ты мог
заглушить телесную боль, сводившую меня с ума, но не
научишь ты меня сносить презрение мальчишки, которого
я взрастил! Которого я любил, Двайнинг, – потому что я и
впрямь любил его, горячо любил! Худшим из дурных моих
дел было потакание его порокам, а он поскупился на слово,
когда единое слово из его уст сняло бы всю тяжесть с моих
плеч! И он еще улыбался – да, я видел на его лице улыбку,
когда этот ничтожный мэр, собрат и покровитель жалких
горожан, бросил мне вызов, а он ведь знал, бессердечный
принц, что я не способен держать оружие… Я не забуду
этого и не прощу – скорее ты сам начнешь проповедовать
прощение обид! А тут еще тревога о том, что назначено на