Питер - Москва. Схватка за Россию
Шрифт:
Неплохо шли дела московской группы в железнодорожных предприятиях. К примеру, совместно со столичными деловыми структурами она была вовлечена в продажу железных дорог государству (которое как раз в это время занялось выкупом сети у частных собственников). Так, Московско-Курская и Донецкая ветки были с успехом пристроены в казну при участии петербургских банков, но уже на основе равноправного сотрудничества с московскими [196] .
Нельзя не упомянуть и еще об одном знаковом событии в экономической жизни купечества. В 1890 году министерство финансов разрешило крупному купцу-старообрядцу С.И. Мамонтову приобрести Невский механический завод [197] . Это первая серьезная покупка в сфере тяжелой промышленности, совершенная представителем московского купеческого мира; прежде подобные приобретения делались, как правило, выходцами из военной аристократии и высшего чиновничества. Интересы купечества явно выходили за пределы традиционной текстильной отрасли. Московская группа уже была готова играть первые роли в российской экономике (хотя ее планы в банковской сфере и оставались нереализованными).
196
См.: О выкупе казной Московско-Курской железной дороги. 1893 год // РГИА. Ф. 273. Оп. 15. Д. 277. Л. 1-16; О приобретении в казну Донецкой железной дороги. 1893 год // РГИА. Ф. 268. Оп. 3. Д. 107. Л. 43-54.
197
См.: Гиндин И.Ф. Государственный банк и экономическая политика царского правительства. М., 1960. С. 22.
Успешное продвижение на коммерческой ниве купечество рассматривало как закономерное следствие выбранной им стратегии. Политически опираясь на представителей русской партии, правившей бал при Александре III, капиталисты из народа с энтузиазмом демонстрировали верноподданнические взгляды. В ответ правительство стало регулярно награждать всевозможными знаками отличия лидеров староверческого клана. Если совсем недавно (в 1860-х годах) они только получили право их удостаиваться, то теперь награды полились
198
См.: РГИА. Ф. 20. Оп. 2. Д. 787.
199
См.: Положение о стипендиях статс-секретаря, д.т.с. М.X. Рейтерна // ЦИАМ. Ф. 143. Оп. 1. Д. 45. Л. 8.
200
См.: Сенчакова Л.Т. «Священная дружина» и ее состав // Вестник Московского университета. Серия «История». 1967. №2. С. 67-73.
201
См.: Дорошевич В.М. Воспоминания. М., 2008. С. 24.
202
См.: Витте С.Ю. Воспоминания. Т. 3. М., 1960. С. 486 // Витте С.Ю. Воспоминания: В 3 т. М., 1960.
Однако за столь бурным выражением преданности скрывалось отчетливое осознание своей реальной силы. Об этом свидетельствует конфронтация купеческого клана с тем же московским генерал-губернатором великим князем Сергеем Александровичем. Прибыв в Москву, его императорское высочество потребовал, чтобы здесь, как и в Петербурге, перекрывали улицы во время следования его кортежа. Глава городской Думы Н.А. Алексеев заявил о невозможности исполнить подобное желание, что стало причиной их крупной ссоры [203] . Конфликт обострился осенью 1891 года, когда великий князь собрал купечество для внесения пожертвований в пользу голодающих районов. Он не упустил возможность продемонстрировать полное отвращение к деловой элите Первопрестольной, и ее представители немедленно удалились [204] . Затем, в конце 1892 – начале 1893 года, последовал конфликт в Московском училище живописи, ваяния и зодчества, которое фактически содержалось на средства купечества. Местные меценаты, входившие в совет Московского художественного общества, потребовали устранить из этого учебного заведения инспектора Н.А. Философова, но великий князь Сергей Александрович встал на сторону инспектора. В результате почти все члены совета (так называемая партия П.М. Третьякова) подали в отставку (о перипетиях этого конфликта можно узнать из переписки вице-президента Академии художеств графа И.И. Толстого) [205] . Согласимся, что немногие могли решиться так демонстративно выразить свое отрицательное отношение к действиям брата императора. Правда, эти редкие выпады против властей имели эмоциональную подоплеку: в Москве очень невзлюбили Сергея Александровича. А какие-либо политические мотивы здесь, как и во всей остальной деятельности московского предпринимательства, совершенно отсутствовали. Так, купеческую элиту абсолютно не затрагивали возникавшие время от времени либеральные брожения пореформенного периода. Видные деятели русской партии, не щадя живота своего, вставали преградой на пути подобных европейских веяний. Народные же капиталисты, в отличие от своих политических союзников, сил на идейные баталии тратили немного: требования конституции и ограничения самодержавной власти не вызывали у них ни малейшего интереса. Они не усматривали в них никакой практической пользы.
203
См.: Богданович А.В. Три последних самодержца. М.; Л., 1924. С. 144.
204
См.: Половцов А.А. Дневник государственного секретаря. Т. 2. С. 415.
205
Граф И.И. Толстой и его корреспонденты. 1889-1898 годы / Вступ. ст. и коммент. С.В. Куликова). М., 2009. С. 301, 331.
Глава 2.
ФОРМИРОВАНИЕ БУРЖУАЗНОЙ МОНАРХИИ
В РОССИИ И КУПЕЧЕСКАЯ ЭЛИТА
Трансформация неограниченной монархии в буржуазную – узловая точка российской истории, всегда привлекавшая повышенное внимание как советских, так и зарубежных специалистов. Но несмотря на обильные научные изыскания, эта тема продолжает оставаться своего рода «белым пятном» в историографии. Причина неизученности столь важного исторического момента кроется в том, что долгое время на него смотрели сквозь густую пелену наслоений идеологического характера. Прежде всего речь идет о ленинском идейном наследии, в котором анализ событий начала XX века занимает центральное место. Бурные события той поры (в первую очередь формирование большевистской партии и ее вступление на политическое поприще) трактовались обычно как непосредственный результат деятельности оформившихся в партию кружков социал-демократов. Такая интерпретация вытекала непосредственно из ленинских взглядов на дореволюционную политическую практику. В начале своей карьеры, в 1902 году, В.И. Ленин провозгласил аксиому:
«Авангардом революционных сил сумеет стать в наше время только партия» [206] .
Разумеется, глава этой партии, исходя из практических потребностей, рассчитывал в первую очередь на могильщика старого строя – пролетариат, который возьмет на себя задачу свержения самодержавия. А вот другой силой – общественным либеральным движением, нацеленным не на слом государственного строя, а на его реформирование, – Ленин интересовался меньше. По его убеждению, эта социальная гниль, не способная противостоять режиму, обречена плестись в хвосте событий. Либералы, по словам вождя революции, предлагали:
206
См.: Ленин В.И. Что делать? // ПСС. М., 1979. Т. 6. С. 90.
«точку зрения лакея, которому барин позволяет совещаться с поваром об устройстве обеда» [207] .
Правда, Ленин допускал, что и они могут демонстрировать недовольство, но это удел десяти Рябушинских и сотни Милюковых [208] .
Разумеется, названные деятели совсем по-иному оценивали свою роль в событиях начала XX века. И ни о Ленине, ни о большевиках никто из них тогда и не думал. Общественный подъем и учреждение Государственной думы объявлялись исторической заслугой исключительно либералов: именно они вынудили самодержавного царя и его правительство отказаться от сохранения абсолютистского режима и удовлетворить требования передовой части общества. И в рамках этого дискурса утвердилось представление о двух противоборствующих политических силах: прогрессивной общественности и косном чиновничестве – главном тормозе в развитии страны. Заметим, что правящая бюрократия предшествующего периода воспринималась гораздо более позитивно. В царствование Александра II ряд сановных аристократов уже выдвигал предложения конституционного характера. Как известно, наиболее подготовленным явился проект министра внутренних дел М.Т. Лорис-Меликова, вокруг которого в 1880-1881 годах группировались реформаторски настроенные высокопоставленные чиновники (Д.А. Милютин, А.А. Абаза, М.С. Каханов, Д.М. Сольский и др.) [209] . Однако гибель Александра II отодвинула их планы на два с лишним десятилетия. Но теперь, в начале XX века, о преобразовательной инициативе просвещенной бюрократии речи уже не велось: задачи государственной модернизации возлагались исключительно на расправившее крылья общественно-либеральное движение. Нетрудно заметить, что здесь, как и в случае с ленинской схемой, действовала та же логика. Сложилась забавная ситуация, когда совершенно разные политические силы, каковыми являлись большевики и либералы, сходились в одном – резком неприятии отечественной бюрократии и отказе ей в каком-либо конструктивном значении. Трансформация самодержавия в конституционную монархию произошла вопреки правящей бюрократии – в этом были уверены и одни, и другие.
207
См.: Ленин В.И. Анкета об организациях крупного капитала. Май 1907 года// ПСС. М., 1980. Т. 21. С. 295-296.
208
См.: Там же. С. 305.
209
См.: Зайончковский П.А. Кризис самодержавия на рубеже 1870-80-х годов. М., 1964.
Однако сегодня на первый план наконец выдвигается другой тезис: в конституционной модернизации абсолютизма в начале XX столетия была заинтересована прежде всего сама власть. Если отрешиться от партийно-политической предвзятости и объективно рассмотреть действия правительства Николая II, такой вывод придет сам собой. Рубеж веков ознаменовался утверждением нового стратегического курса правительства на масштабное привлечение иностранных вложений в российскую экономику. За этим стояло вполне осознанное стремление приобщиться к рынку международного капитала, что сулило очевидные преимущества. Именно с этой целью и была проведена денежная реформа 1897 года, привязавшая рубль к золоту; конвертируемость российской валюты обеспечивала более свободную циркуляцию финансовых потоков. Но, хотя инвестиционная привлекательность России заметно повышалась, для желаемой интеграции этого было недостаточно. Требовались определенные шаги не только в хозяйственной, но и в политической сфере. Либерально-экономическая инициатива плохо совмещалась с самодержавной формой правления, которая в глазах западных партнеров выглядела откровенным рудиментом. Неограниченные монархии в то время уже не могли полноценно присутствовать на международном рынке капиталов. В начале XX века в Европе повсюду действовали представительные выборные органы власти (пожалуй, лишь Османская империя – синоним отсталости – обходилась без подобных институтов). Оказавшись в новой экономической реальности, Николай II не мог пренебречь потребностями политической модернизации: стремиться в мировой финансовый рынок и пытаться при этом консервировать абсолютистский режим – действия взаимоисключающие. Еще учитель Николая, либеральный профессор Н.X. Бунге (министр финансов в 1882-1886 годах), ратовавший за введение золотого рубля, вне всякого сомнения объяснил будущему императору очевидность таких вещей [210] . Другое дело, что далеко не все в правящей верхушке осознавали необходимость адаптации к новым экономическим условиям. В своих мемуарах С.Ю. Витте подчеркивал наивность распространенного в России мнения, будто «иностранным держателям наших фондов и банкирам все равно, какой у нас будет образ правления». Он указывал на тесную связь между доступом к иностранному кредиту и политическим строем государства, институты которого должны гарантировать предсказуемость и прозрачность политики [211] .
210
В частности, Бунге, выступавший за перевод обращения на золотой рубль, разъяснял наследнику престола суть и значение реформ Александра II и называл их благодетельными для России. См.: Ковалевский В.И. Воспоминания // Русское прошлое. 1991. №2. С. 34.
211
См.: Витте С.Ю. Воспоминания. М., 1960. Т. 2. С. 500-501.
Однако если необходимость экономической модернизации российская власть обосновывала вполне либеральной аргументацией, то к изменениям в государственном устройстве подход был абсолютно иным. По убеждению Николая II, русские люди – приверженцы монархических воззрений и неспособны к осуществлению конституционного творчества по европейским образцам. После совещания губернских предводителей дворянства в 1897 году государь, беседуя с князем П.Н. Трубецким, уверял его в своей готовности поделиться властью с народом, однако назвал причину, препятствующую осуществлению данного шага. Он считал, что крестьянское население страны воспримет ограничение царских прерогатив как насилие интеллигенции над самодержцем; а в этом случае народ просто-напросто сотрет с лица земли высшие слои общества [212] . Ту же мысль император повторял и позже. Князь С.Д. Урусов, оставивший воспоминания об одной из аудиенций у Николая II, записал его слова, чрезвычайно важные для характеристики позиции государя:
212
См.: Записки Ф.А. Головина // Красный архив. 1926. №6. С. 128.
«Да, при теперешних обстоятельствах надо всем соединиться и думать о России. Вот, например, – монархия! Вам она не нужна; мне она не нужна; но пока она нужна народу, мы обязаны ее поддерживать» [213] .
О таком обосновании императором необходимости сохранения в России абсолютистско-монархической формы правления вспоминал и высокопоставленный чиновник В.И. Гурко. По его наблюдениям, Николай II руководствовался не желанием удержать в своих руках неограниченную власть, а глубоким убеждением, что Россия не доросла до самоуправления и передача государственной власти в руки общественности была бы губительной для страны [214] . Люди, знавшие императора в обыденной жизни, также не замечали у него большой тяги к самовластию. Так, принц П.А. Ольденбургский (муж младшей сестры Николая II Ольги Александровны) часто повторял, что если бы государь «был частным лицом, то был бы самым большим либералом из всех либералов» [215] . И в этих – неожиданных для многих – свидетельствах на самом деле нет ничего удивительного. Вспомним, что любимыми учителями Николая II являлись упоминавшийся Н.X. Бунге [216] , яркий представитель либерального лагеря, и шотландец Карл Хис, большой почитатель английского премьера-либерала Гладстона [217] . Едва ли тесное общение с ними могло сформировать у их воспитанника глубокие симпатии к радикальному консерватизму. Николай II не был тем оголтелым обскурантом, каким его упорно изображали политические противники: он принимал роль монарха, хорошо сознавая народные предпочтения. По этой логике учреждение в России представительного органа – думы – могло быть подано только в качестве доброй воли царя, жертвующего своей единоличной властью. Дарование самодержцем конституции позволяет избежать деструктивных издержек при смене основ государственного строя и обеспечивает правовую трансформацию абсолютизма в конституционную монархию. Основным инструментом в таком случае выступают реформы, постепенно осуществляемые по инициативе самой верховной власти. Подобный подход уже был реализован при освобождении крестьян от крепостной зависимости в 1861 году, и какие-либо иные сценарии были бы тогда абсолютно неприемлемыми.
213
См.: Урусов С.Д. Три года государственной службы. М., 2009. С. 597.
Характерно, что, приводя эти слова государя, Урусов сделал указание: «Цитирую буквально, не изменив ни одного слова».
214
См.: Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 580.
215
См.: Мейендорф В.М. Мемуары фрейлины императрицы. М., 2012. С. 85.
216
О влиянии Бунге на Николая II см.: Покровский Н.Н. Комитет министров и его канцелярия в 90-х годах XIX века // РГАЛИ. Ф. 1208. Оп. 1. Д. 39. Л. 6.
217
Карл Хис был первым воспитателем Николая II, с которым император сохранял самые искренние отношения вплоть до его смерти в 1900 году. При дворе говорили: чем был швейцарец Лагарп для Александра I или поэт В.А. Жуковский для Александра II, тем был – в смысле интеллектуальном и духовном – Карл Хис для Николая II. См.: Мордвинов А.А. Каким я знал моего государя и каким знали его другие // ГАРФ. Ф. 5881. Оп. 2. Д. 517. Л. 6.
Теперь же на повестке дня стояла политическая модернизация самодержавия ради соответствия новым финансово-экономическим потребностям государства. Однако за образец была принята не только реформа 1861 года: в России начала XX века был использован японский опыт. Как известно, аналогичные преобразования у нашего восточного соседа произошли чуть ранее: власть там с 1889 года существовала в формате конституционной монархии, во многом напоминавшей ту, за которую в свое время ратовали М.Т. Лорис-Меликов и его соратники. Особо подчеркнем, что движущей силой государственных реформ в Японии стала высшая бюрократия. Именно она разработала для смены режима такой сценарий, по которому главным действующим лицом был император, дарующий стране конституцию и учреждающий представительный орган власти. Даже специальную комиссию по разработке Основного закона образовали не где-либо, а при Министерстве императорского двора, дабы особо подчеркнуть, по чьей воле все это происходит [218] . Кстати, японские чиновники вдохновлялись германским правовым творчеством: юридические определения, вошедшие в текст японской конституции, в большинстве случаев представляли отредактированный перевод с немецкого [219] . С точки зрения японской бюрократии, конституция – это инструмент для упорядочивания и укрепления политической власти в стране. Она в соответствии с современными правовыми принципами гарантирует права подданных, но, с другой стороны, сохраняет большие властные прерогативы за императором как за объединяющей национальной фигурой. Предпринятое в Японии политическое реформирование увязывалось с финансово-экономическим оздоровлением страны, настраивая государственную систему в соответствии с современными реалиями. Ключевыми пунктами проводимой экономической программы стали поднятие стоимости обесцененных бумажных денег, введение золотой иены, а главное – форсированное развитие индустрии. В результате страна, знавшая только мелкое производство, преобразилась; к концу XIX столетия в ней действовало уже около трех тысяч заводов [220] .
218
См.: Говоров А.В. Предыстория принятия первой японской конституции // Проблемы истории и историографии нового и новейшего времени. Сб.науч.тр. М., 1999. С. 10.
219
См.: Зибельд А., фон. Эпоха великих реформ в Японии. СПб., 1905. С. 64.
220
См.: Вейлерзе Г. Япония наших дней. Социологические этюды. СПб., 1904. С. 238.