Пламенный клинок
Шрифт:
— Не запоздает.
— Второе: ты никому не расскажешь о сделке. Особенно своему брату.
— Сохраню все в тайне. Но если власти заинтересуются…
— И третье: доставкой ты занимаешься лично. Отплывешь сегодня вечером, а я встречу тебя в Моргенхольме. Или так, или никакой сделки, — добавил Гаррик.
Катат-аз вздохнул и поднес к губам сложенные ладони.
— Твои требования сопряжены со значительными неудобствами. Впрочем, у меня есть дела в Моргенхольме. — Он рассоединил ладони и улыбнулся. — Хорошо. Я сделаю это… за тридцать фальконов. — Его взгляд сделался холодным, а улыбка — язвительной. — Или так, или никакой сделки.
Это был откровенный
— Сдается мне, тебе и самому нужно добраться до Моргенхольма, — заметил Катат-аз.
— Требуется перевезти девятерых и собаку в придачу. Но еще до прибытия груза, чтобы подготовиться.
— Послезавтра на рассвете быстроходный корабль отплывает прямиком в Моргенхольм. Доберетесь к драккенсдею.
Гаррик кивнул, хотя ему хотелось отчалить поскорее. После резни, которую они учинили в трактире, кроданцы рано или поздно нападут на их след. Впрочем, для постояльцев «Привала разбойников» Гаррик и его спутники были не более чем оссианскими бродягами, перебившими патруль. Только страхоносцы и старший охранитель знали, как обстоит дело, но они, вероятно, еще находились по другую сторону гор и новостей не слышали.
— Я справлю вам пропуска, — пообещал Катат-аз.
Когда все бумаги были подписаны, Гаррик через силу напустил на себя спокойный вид, и они пожали друг другу предплечья по оссианскому обычаю.
Гаррик уже собрался уходить, но ксуланин многозначительно приложил палец к губам.
— Позволь кое-что добавить. Когда человек пускается на такие сделки, он или богат, или безрассуден, или ему все равно, что с ним произойдет. — Он метнул на Гаррика острый взгляд. — Не похоже, что ты богат или безрассуден.
Гаррик спокойно посмотрел на него.
— Пятнадцать дней, — напомнил он.
Катат-аз взмахнул тонкой рукой.
— Будет сделано.
Чуть восточнее гавани находилась таверна под названием «Раздутый парус» — угрюмая каменная постройка, примостившаяся возле прибрежной тропы и сгорбившаяся, словно в ожидании дождя.
Гаррик толкнул дверь, и на него нахлынули воспоминания. За последние тридцать лет лишь здесь он чувствовал себя почти как дома. Он вдохнул запах застарелого дыма, эля и жареного мяса, доносившийся с кухни. Не одно поколение пьянчуг разбило лбы о низкие, тяжелые балки, покрытые сотнями зарубок. По узкому проходу между тесно расставленными деревянными скамьями он пробрался к трактирной стойке, и сердце захлестнула радость вперемешку с опасениями. «Раздутый парус» стал свидетелем как лучших времен Гаррика, так и худших.
Его занесло сюда восемь лет назад, когда он утратил смысл жизни и впал в отчаяние после двух десятилетий сплошных неудач. Он боролся против кроданцев, подбивал народ к восстанию, подстраивал убийства и занимался шантажом; он творил страшные дела во имя свободы, и все это обернулось ничем. Единомышленники погибли или оставили борьбу, оссиане приняли новые порядки, и стремление к мятежу угасло. Разочарование сломило Гаррика.
Помог ему один незнакомец. Как-то раз, изливая горе, он назвал свое настоящее имя человеку, с которым встретился за бутылкой черного рома. Киль позвал его с собой на корабль, записал в команду и познакомил с яростью моря. Среди лишений и трудов, с радостью растирая руки в кровь о канаты и подставляя лицо ледяным морским брызгам, Гаррик вновь обрел цель и стал собой. Понемногу его душа обновилась, он оставил море и вернулся к прежним делам. Когда он ушел, Киль последовал за ним, отчаянно стремясь порвать с угнетающей рутиной Ракен-Лока.
Тем самым они спасли друг друга.
Было еще рано, и лишь несколько завсегдатаев находились на своих местах. Большинство из них пили в одиночестве, мутным и благодушным взглядом окидывая полупустую залу. Хозяин таверны Морвил топтался за стойкой, тощий и долговязый, с носом картошкой и небольшим пузцом. Он вяло протирал стойку тряпкой, словно понимая, что единственный способ вывести пятна — это спалить таверну дотла.
Он поднял взгляд на Гаррика.
— Здорово, Лейн, — бросил он, как будто видел его только вчера. Морвила ничто не удивляло и не волновало; он не имел собственных суждений и мнений.
— Здорово, Морвил, — ответил Гаррик столь же угрюмо. — Дай-ка мне кружку эля и горячий пирог с угрями, а еще мне нужны бумага и письменный прибор.
— Бумага и чернила стоят три децима. Итого — восемь и три за все. Я бы даже сказал, одиннадцать.
Гаррик протянул ему гильдер и забрал два децима сдачи, а потом направился в свой излюбленный уголок. Ел он медленно, запивая пирог хмельным темным элем. Доев, заказал еще кружку и принялся старательно выводить буквы, поскольку знал, что получательница заметит каждую ошибку. Мара была грамотной и придирчивой. Он подробно изложил свои нужды и несколько раз перечитал: письмо было слишком важным, чтобы остаться недопонятым. Удовлетворившись, он сложил бумагу, надписал адрес и скрепил письмо воском. Печати он не поставил: у него больше не было герба или знака, который он мог назвать своим.
Он протянул Морвилу письмо и монету:
— Отправь побыстрее, с первой почтой.
— Пошлю мальчишку в город, — пообещал Морвил.
Гаррик откинулся на скамье и допил эль. Постепенно он расслабился, напряжение покинуло его. Борьба близилась к завершению. Однажды он уже впал в отчаяние и больше такого не допустит. Если народу Оссии нужен повод, чтобы подняться с колен, как во времена Джессы Волчье Сердце, Гаррик это устроит.
ГЛАВА 37
Вечерело, и между деревьями уже сгущались тени, но на стоянке весело пылал костер. На краю прогалины стояла кибитка Орики, крытая пестрыми тканями и увешанная побрякушками; лошади паслись на привязи неподалеку, пощипывая травку. Все сидели вокруг костра на свернутых одеялах или поваленных деревьях, а Граб устроился на большом плоском камне. Над огнем на железном вертеле жарилась оленина, наполняя воздух восхитительным ароматом. Они ели руками с оловянных тарелок; к мясу добавились вареная картошка из припасов Орики, лесные грибы, собранные Викой, и хлеб грубого помола. Арен уплел все без остатка. Кейд сидел у костра напротив друга и молча жевал, погруженный в восторженное забытье. Арен надеялся, что еда немного улучшит настроение Кейда. Он дулся с тех самых пор, как Арен и Фен вернулись с добычей, хоть и делал вид, будто все в порядке.
Орика вытерла руки и взяла лютню. Это был сардский инструмент с длинным широким грифом и тридцатью струнами. Несколько раз пробежавшись рукой по ладам, чтобы размять пальцы, она извлекла из лютни последовательность аккордов, которая показалась Арену знакомой.
— Что за песня? — спросил он. — Я много раз слышал, как ты ее наигрывала. Кажется, будто я знаю ее всю жизнь, но не могу вспомнить.
Орика устало улыбнулась ему.
— Вряд ли. Это песня моего сочинения. Пожалуй, я слагаю ее всю жизнь, но только сейчас начинаю слышать по-настоящему.