Подгоряне
Шрифт:
пугающих, вызывающих у людей суеверный страх. Местные мужики не раз
пробовали умертвить родник, засыпать его, потому что он потоплял прилегающие
к нему луга, превращал их в болото, на котором в изобилии рвались вверх
вредные, не съедобные для скота травы.
Пробовали загатить, остановить... Заваливали источник камнями, глиной,
приволокли от ветряной мельницы самый большой жернов и накрыли им горловину
родника. Будь оно, то горло, единственным, глядишь, и умер бы колодец,
захлебнулся бы собственной влагой, но рядом их было множество, и из каждого
бил фонтан, похожий на гейзер, - заткни их попробуй! Пытались даже проложить
тут каменный желобок и по нему отвести воду в самую низину, но и из этого
ничего не получилось. Вода била из глубин и могуче отбрасывала, разрушала
каменную кладку, как карточный домик. То был странный родник, в его водах не
видно было ни одной лягушки. И не объяснишь это тем, что воды эти были
чересчур холодны: холода земноводная тварь не боится, это уж известно. После
всего сказанного нетрудно догадаться, почему вокруг турецкого колодца
родилось столько легенд и поверий. Среди них была и такая: колодец в некие
времена был выкопан турками для того, чтобы затопить долину, чтобы молдаване
не смогли приблизиться к янычарским погребам с золотом. Однако несколько
столетий назад отыскались все-таки смелые, предприимчивые люди. Они
остановили фонтан, бьющий из колодца, тем, что завалили его кипами овечьей
шерсти. Переправившись на другую сторону долины, они прогнали турок. Правда,
к золоту приблизиться не могли: погреба с презренным этим металлом были
заговорены и скрыты от людских взоров, а чтобы увидеть золотые отблески над
сокровищами, нужно часами простаивать в засаде у загадочного турецкого
колодца...
Ночами, когда косили траву или пасли лошадей, я не раз таращил глаза,
чтобы увидеть золотые зарницы и обнаружить таинственные погреба. Старики
уверяли меня, что золото полыхает ярким солнечным светом. Медь, говорили
они, блестит иначе - две" у нее красный, у серебра - белый, как у солнечного
диска, задернутого прозрачным облаком. Тут надо сказать, что самым
неукротимым и искусным рассказчиком о легендарном золоте был Василе
Суфлецелу. Он-то и забил мою голову своими фантастическими небылицами.
Но легенды есть легенды. В каких селениях они не водятся! Однако как
поднять воду, чтобы она из турецкого колодца пришла в школу, на вершину
холма?
Меня не злила и не удивляла дерзость незнакомого инженера и его
бригады, потому что прошлое крепко-накрепко схватило меня в свои объятья и
унесло в свое далеко. Я стоял перед школой, которая поднялась над холмом,
над селом, над куполами сельской кладбищенской церкви, но все еще был обут в
мамины свадебные сапожки на высоких каблуках; я все еще находился среди моих
товарищей, на ногах которых были постолы, - они смеялись над моей бабьей
обувкой, тыкали в меня пальцами, гикали, улюлюкали, прогоняли со своего
катка, чтобы, чего доброго, я не попортил его острыми каблуками. Видел я и
маму, которая, прислонившись к припечке, прядет шерсть. До этого она
насыпала в мою ладонь десять кукурузных зерен и заставила учить урок. А мне
до смерти хотелось поиграть. Чтобы сэкономить время, откладывал сразу же не
по одному, а по два зернышка, воспользовавшись тем, что мама отвлеклась,
выглянув в окно, чтобы узнать погоду. Но маму было невозможно обмануть. Она
подходила ко мне, молча брала отложенные мною зернышки и возвращала на
прежнее место: "Пересчитывай!" При этом не забывала вознаградить меня вполне
заслуженным подзатыльником.
– Все бы тебе играть!
– шумела она, вернувшись к припечке. - А кто
будет4уроки делать? Откладывай не по два сразу, а по одному зернышку, лентяй
ты этакий! Считай теперь сызнова. В наказание тебе я положила не десять, а
двенадцать зерен...
Справившись кое-как с тяжким заданием, я пулей вылетал на улицу, потому
что мать точно рассчитала, оставив для меня лишь столько времени, сколько
нужно, чтобы я успел дойти до школы. Путь мой, к сожалению, пролегал мимо
дома мош Иона Нани. Завидя меня, тот переставал убирать снег со своего двора
и клал корявые руки на дощатый забор: мое появление было для него подходящим
предлогом, чтобы малость передохнуть. Прислонившись к забору, он, как всегда
в таких случаях, напоминал Христово распятье. Не преминул спросить:
– В школу, племяш?
– Все дети села были для мош Нани племянниками.
Поприветствовав его, я бежал дальше. Ион глядел мне вслед молча,
глубоко задумавшись. Я не знал, что он просто наблюдает, куда направляю я
свой след, чтобы, проследив, сообщить моему отцу, поскольку путь я держал не
в школу, а на мельницу.
Иногда отец, настигнув, хватал меня за воротник полушубка:
– Ну погоди, чертенок! Схитришь у меня еще! У всех дети как дети. А
мой решил, видно, учиться не в школе, а на ветряной мельнице. Постой,
негодяй, отучу я тебя от этой дороги!
– А если я боюсь поповского барбоса?
– всхлипнув, выкручивался я.
– Другие же не боятся! А ты кусочек дороги не можешь проскочить!..