Подгоряне
Шрифт:
В ту пору школа находилась через три двора от нашего. Помещалась она в
поповском доме, построенном на деньги прихожан. Дом этот, как видим, не был
собственностью священника, тем не менее он со своею попадьей умудрился сдать
его в аренду под школу. Не весь, разумеется, а лишь две комнаты, которые и
приносили им дополнительный прибыток. Батюшка и его молодая супруга все
рассчитали: попадья, окончившая учительский институт, будет преподавать, не
отрываясь, что называется, от дома. Отлично придумано! Переступила порог
своей комнаты - и уже в классе. Правда, тут учились лишь "кукурузные
зернышки" с первого до четвертого класса, среди которых был и я. Перед самой
школой и преграждал мне путь поповский кобель, почему-то не желавший
признавать меня за доброго соседа. Заметив меня, он подбегал, клал свои лапы
на мои плечи и, оскалившись, показывая страшенные клыки, удерживал на месте,
не давая и шагу шагнуть дальше. Удерживал, вонючий пес, до тех пор, пока я
не вытащу из сумки приготовленный для себя кусок хлеба. Останавливал он
таким образом и других учеников и, рыча, собирал с них дань. Не гнушался при
этом ничем. У кого возьмет и слопает ломтик мамалыги, смазанный повидлом, у
кого - кусок черного хлеба, у кого - пирожок с ореховой начинкой. Пес
харчился, а мы на переменках лишь прислушивались, как ропщут наши пустые
голодные желудки.
Из-за этого несносного барбоса я и давал круга-ля, чтобы пробраться в
школу с заднего хода, через поповский огород. Пробирался я крадучись до
порога, используя благоприятный момент: пес был занят очисткой сумок моих
соучеников. Иногда именно таким вот способом мне и удавалось спасти свой
кусок хлеба или малая [М а л а й - тоже хлеб, но выпеченный из пшеничной
муки пополам с кукурузной].
Обо всем этом я и рассказывал отцу. Тот, однако, не верил мне и
конвоировал до самой школы. Один раз он все-таки увидел, как кобель сует
свою длинную звериную морду в мою торбочку, и страшно разозлился. Сейчас же
отправился для нелегкого объяснения с попом и попадьей. Собаку привязали на
цепь, но мне от этого не стало легче. Мстя за барбоса, которого теперь
приходилось кормить самим, попадья придиралась ко мне по самым пустякам. То
нападала за то, что я вхожу в класс в грязной обувке. Другой раз вывалит
прямо передо мной гору куриных и гусиных перьев и приказывает, чтобы я весь
урок выбирал из них пух. Нередко, чтобы сделать меня посмешищем всего
класса, вносила люльку и заставляла качать ее ребенка, сама же как ни в чем
не бывало продолжала заниматься с другими учениками. Однажды ей показалось,
что я смотрю не туда, куда нужно, и она вцепилась в мои волосья. Ко всему
она была еще и бесстыдница, приходила на урок в шелковом халате без единой
пуговицы.: когда усаживалась на табурет, расставив ноги, халат распахивался,
и мы, растерявшись, таращились на нее. Никто из нас ни разу в жизни не видел
таких тонких и длинных шелковых чулок, которые были на три-четыре вершка
выше колен и держались на красивых цветных подвязках...
С грехом пополам я все-таки одолел четыре класса, что меня и избавило
от необходимости ходить в поповскую школу. Родители, впрочем, долго еще
потешались надо мной, вспоминая все мои злоключения: и то, как я попадал в
школу, обогнув сперва мельнику, и то, как спасал еду от барбоса, и многое
другое. Пятый класс уже находился в доме директора школы. Он тоже сдавал его
в аренду и получал соответствующую плату от односельчан. Тут тоже заставляли
меня и теребить шерсть, и выбирать пух из перьев, и очищать кукурузу, и
качать мальчика и девочку. Но все-таки в директорском доме мы чувствовали
себя вольготнее. Скорее всего потому, что директор этот был к педагогом и
крестьянином одновременно. У него были собственные овцы, лошади, корова и
прочая живность. На переменках мы играли во дворе с его жеребятами, ловили
ягнят и целовали их в теплые мордочки. Директор брал нас с собой в поле
сеять ему кукурузу. Мы же очищали его пшеничный загон от сорняков, а еще
раньше сажали для него лук. Бить нас он не бил, и, кажется, не потому, что
был уж очень добрый, просто боялся своей руки - слишком тяжела. Как-то
ненароком отвесил одному озорному ученику оплеуху, так у того долго текла
какая-то сукровица из уха. Отец пострадавшего подавал даже в суд на
директора. С того времени он не давал уж более своим рукам воли, пользовался
в основном хлыстом, коим и угощал время от времени провинившихся учеников.
Случалось, что ставил нас на колени, насыпав под них кукурузных зерен.
Наказывал, однако, лишь тогда, когда у него были, помимо школьных, еще
какие-нибудь неприятности. Вынесет, скажем, в овчарню вместо чучела (в
сумерках не разглядит) свою новую меховую шубу для отпугивания воров, чтобы,
значит, не крали ягнят, а те проберутся в закуток овечий и заодно с ягненком
уволокут и шубу. Весь месяц после такого происшествия нужно было вести себя
в классе в высшей степени дисциплинированно, чтобы не навлечь на себя
директорского гнева: он ведь только того и ждал, чтобы сорвать зло на
ком-нибудь из нас! В такие дни он мог забыть и про свою тяжеленную руку: не