Поэзия Африки

Коллектив авторов

КАОБЕРДИАНО ДАМБАРА [112]

Тоска по моей родине

Перевод Ю. Левитанского

Тоска! Тело мое неподвижно, а душа моя странствует, а слезы — словно река, такая тоска, что объять ее невозможно. Бади'y, где ты? Из комнаты в комнату, среди белых, среди пышных ковров, разговоров изысканно вежливых. Я там, на луне, я там, ноги мои не касаются пола. О, мой народ, как надменны эти белые господа! Черный с островов Зеленого Мыса, я не поэт, о нет, и пророком тоже не буду. Правда, она как лампа на холме, чей свет, куда бы ни шел, видать отовсюду. Все же лучше в себе не уверенным быть, чем самоуверенным слыть. Я хотел бы послушать рассказы Росиньи, историю Куноти или дядюшки Пушина, песни тетушки Маниньи, виолу дядюшки Шалино, пляску Дундиньи, батуке [113] тетушки Дунды… Ах, моя деревня, слезы текут к морю. Расскажи мне, Росинья, о времени давнем, когда маленький Пушиньо говорил, играя словами, — песчаный откос кос, а песок

невысок, а прибой рябой, а в Пикинтоне [114] камень не тонет, а в Пилонкане [115] при урагане кокосы летят, как осы… Говори мне, Росинья, не бойся, ибо ты сама правда, Росинья, пусть ты книг никогда не читала, не учила историю права, но рассказы твои — это правда, ибо были тобой досконально изучены темные трюмы кораблей, уплывавших на юг, и удары бича по спине, и в дырявом кармане на дне завалявшийся грошик последний. Говори же, Росинья, не мешкай, расскажи о восстанье Манела [116] , когда взялись мужчины и женщины наши за топор и за нож, а мальчишки — за камни. И я себя в грудь ударяю — терпенье, о черный с островов Зеленого Мыса! Наше мужество кончилось, когда голод нагрянул в те тридцатые годы. О храбрость Менди [117] , барабана Мело, не родилось еще женщин храбрей, чем она! Но, увы, мы бессильны и бессильно ружье: поднимись на вершину холма и взгляни — канонерка маячит на рейде! Я пустых не желаю речей, болтовни этой, время крадущей! Я спешу. Я пустых не желаю речей. Я спокоен, и лишь рыболовная снасть, только сети рыбацкие в море. Ну, смелей подходи, Куноти, в своей драной рубахе, и свою расскажи мне историю, ибо история, та, которою пичкают в школах, она лжива насквозь и годится лишь только для тех, кто ее сочиняет. Стань же здесь, Куноти, в своей драной рубахе, и свою расскажи мне историю, да, историю тех, кто читать не умеет, да, историю ту, где и я так правдиво показан: мой отец был посажен в тюрьму «королем», «королева» мою мать превратила в рабыню, брат мой гнул свою спину на них. Где ты, мужество Бадиу? Выходи! Где ты прячешься ныне? Ты смелее ступай по земле, ибо горе нам, если ты спишь, — будет голод и мор, кожа кости обтянет, и разверзнутся снова могилы. Бернайли, о коровий пастух, старый вол подъяремный — один только спирт остается ему да мотыга, что воткнута в землю, — в воскресенье копает, в понедельник копает, и во вторник он сеет, и в среду сажает, а потом без конца сорняки выдирает, а дождя благодатного нет — это только для белых! Бернайли, о коровий пастух, нет дождя, и земля высыхает, а он знай себе сеет и вновь сорняки выдирает, год приходит и снова уходит, ты обманут, согнулась спина, в животе твоем голод, лишь потуже ремень затянуть — да в могилу. Бернайли, чернокожий с Зеленого Мыса, светлой кожи не чти, а тем более — белой: белый в трюмы швыряет тебя, чтобы стать побогаче, он тебя продает, а себе покупает машину, заставляет полы тебя мыть, а себе он ковры покупает, заставляет тебя мостовые мостить, а себе он дворец покупает и тебе помогает ремень затянуть, чтобы свой распустить было можно. Где же ты, Бадиу? Начинается танец, все громче звучит реде'o, эй вы, девушки с лицами чистыми, как у святых, и вы, юноши, тоже — из своих выходите углов! Ну, а я уж не выйду, не для меня этот танец.

112

Каобердиано Дамбара.Один из руководителей национально-освободительного движения на Островах Зеленого Мыса. Пишет на диалекте креольского языка острова Сантьяго. Стихи взяты из сборника «Noti» («Ночь»), изданного департаментом информации и пропаганды ПАИГК (без указания года).

113

Батуке— народное африканское празднество в честь какого-нибудь события, сопровождающееся танцами и песнями.

114

Пикинтон— пик Антония, гора на острове Сантьяго.

115

Пилонкан— селение на острове Сантьяго.

116

МанелРубон — руководитель крестьянского восстания на Островах (начало XX в.).

117

Менди— героиня восстания в селении Мело (Острова Зеленого Мыса, первая половина XX в.).

КАОБЕРДИАНО КУНОТИ [118]

Ритм ожиданья

Перевод Ю. Левитанского

Повремени, Море, еще подожди малость, повремени малость, Ветер, таящий бурю, надо копить ярость здесь, в полосе прибрежной, быть всегда наготове, ждать, когда час настанет. Ярость ваша понятна, гнев ваш мы понимаем, но, чтоб добиться воли, надо иметь терпенье. Когда же команда грянет — ночь для них станет ядом, любая звезда — снарядом, нацеленным прямо в сердце. (Тогда, пожалуйста, Море, выйди из берегов — ну, что тебе стоит, Море! Тогда, пожалуйста, Ветер, смети их с лица земли — ну, что тебе стоит, Ветер!) Тогда уж португальцам, в ад попавшим, захочется спастись, да будет поздно.

118

Каобердиано Куноти.Один из руководителей национально-освободительного движения на Островах. Пишет на креольском языке. Стихи распространяются в рукописи.

МАНУЭЛ ЛОПЕС [119]

Голоса

Перевод Новеллы Матвеевой

В ночи, что зыблется без звезд и без луны, я слышу голос. Он растет из глубины, в той стороне, что неизвестна мне, неведома… В порту у человека одинокого спрошу: «Что там за крик — пустынный и протяжный — доносится из бездны ночи влажной? Не так ли мать зовет, зовет далекого бродягу в гавани?» «То голос моря, то шумит прибой. …Корабль ушел в назначенное плаванье и взять не захотел меня с собой». В ночи струистой, в тьме необозримой идет корабль — собрат пустыни сонной, и на волне дробимой качается, как месяц отраженный. Спрошу у человека меж водою и небом, бредящего далями матроса, — и вздрогнет он от моего вопроса: «Что там за крик — пустынный и протяжный — проносится над ночи пустотою, как трепет ветра в заросли густой?» «То голос порта, то зовет прибой. …На рейде старом, рейде захолустном мне вслед она платком махала грустным: я взять не захотел ее с собой…»

119

Мануэл Лопесродился в 1907 году на острове Сан-Висенте. Участник группы «Кларидаде». Поэт, романист, новеллист. Пишет по-португальски. Стихотворение. «Моменты» взято из антологии «Modernos poetas caboverdianos», остальные — из сборника «Crivulo е outros poemas» («Креол и другие стихи»), Lisboa, 1964.

Корабль

Перевод Новеллы Матвеевой

Солнечным утром, о, как хорош проплывающий мимо, в синее-синее море плывущий — в ровном порыве парус раздутый, вьющий и вьющий по водам узоры, без веера пены, легко, без нажима… Ах, только это! Над истинным морем подлинный парус машет и машет кому-то в безгранье, как белый платок расставанья, а живописец-ветер легкой рукою на великаньем холсте простора с тайной тоскою кресты перепутий морских набрасывает на память, как мастер, сосланный за горизонт, на затерянный остров изгнанья…

Моменты

Перевод Новеллы Матвеевой

I

(Истории так часто повторяются…) Моменты — те же двери на шарнирах, вертящиеся вечно и привычно: то отворяются, то затворяются, но кто в них проникает — безразлично… (Открыты царственно развилки мира для тех, кто нм с улыбкой покоряется.)

II

Был миг. Он за руку схватил меня когда-то и бросил — оглушенного, ненужного, как бы наемного, но безоружного и безнадзорного солдата в необъяснимый бой, где только сил растрата. Был миг, который мне дал предвиденье картин грядущих, больших и малых, — я угадал их, и сделал шаг вперед под их влияньем, покорный будущего настояньям, и снова сделал шаг под торопящим взором событий ждущих… Был миг. Он мне открыл пейзажей вереницы, а для истории — ни уголка страницы. (Он только приоткрыл историю. Потом, не дав ей вырваться, прикрыл другим листом, и много мертвых тел осталось на дороге. Вот — странных тех побед бесславные итоги…)

III

Поэт, едва-едва проснувшийся во мне! Дорожный твой мешок до верха полон ныне: в нем — тяжесть некогда отринутых минут, груз жестов, прерванных сквозь сон, на половине… Бедняга, ты бредешь без цели, наугад, петляя, путаясь в лохмотьях той одежды, подобранной с дорог, которую сносил, хоть вовсе не носил, да и не видел прежде…

Экран

Перевод Новеллы Матвеевой

За этой сменой волн, которым ни конца, ни остановки, за этим горизонтом неизменным, на этой белой полоске в синем море (в шторма и в бури — серой), оставленной винтами устремленных вперед, неугомонных кораблей… (Мечты бегут, как волны, над ироничной бездною-химерой; в рассвет прекрасной жизни и, может быть, уже в дорогу к ней, подхлестнутые верой…), …есть голоса иные, глаза, вместившие иные виды света, безумием цивилизаций рожденные, нервные токи, которым Атлантику не пересечь и, к нам не прорвавшись, остыть; есть человек в толпе, и есть широкий размах континентов — и волнореза песне волнующей — их не достичь… Там есть, о братья, борьба любая для всякого, в ком бороться жажда, и есть экран, на котором чувства твои отразятся в оттенке каждом: поезд — сталь, что кусает сталь, рев городов над молчаньем полей; в ошеломительной вышине — самолет бурящий, сверлящий даль, бессонными светляками глаз вращая во тьме ночей; тщеславные мультимиллионеры, — всех представимых вещей короли, что свет затопили без толку и меры рекламой прекрасного в нынешнем веке; что подожгли твой нищенский взор, пожирающий запоздалые, отсталые газеты и журналы, где блестят кинозвезды надменные, вожделенные, невесомые, словно обожествленный картон. А за всем этим — стужа, бон-тон, дно, клоака, бессильная злоба, преступленье, позор, мотовство, вихрь отчаянной схватки… — А здесь? Ну а здесь — ничего. Здесь — покорность. И каждый, не зная пути своего, выбирает его без разбора, в слепом беспорядке… За этой сменой волн, бегущих без конца и остановки, я знаю, есть дороги для поступи героев, и руки добрые, что машут, провожая, благословляя людей великой грезы, шагающих по следу пророков, гениев необычайных… Там есть борьба, которой ты не знаешь, но рвешься к ней конем, привязанным весь день у пешеходной дороги, по которой бредет толпа видений, надежд и обещаний, порой неуловимо оживляя пейзаж холодный… И молча ты слушаешь, как ветер в скалах бродит, поет за их грядою, следишь за сменой волн, бегущих без конца и остановки, за этим горизонтом постоянным, за белой полосою, оставленной винтами судов ушедших, как будто за мечтою беспредельной, где гаснут последние гримасы иронии бесчинной, и на краю туманном ты видишь контур корабля, который не взял тебя с собою.

Пять песен о разлуке и любви

Перевод Новеллы Матвеевой

Я ведь тоже капля в океане, наши жизни [120]

не так уж раздельны.

Уитмен

I

За руки взявшись, шагать нам рядом повсюду. Правда, на крыльях тревог я уноситься буду, и ты подумаешь: я забыл улыбку твою колдовскую. «Кто уезжает — увозит сердечные муки». Храни же тоску пути и разлуки, умножь ее, вновь тоскуя…

120

Эпиграф к стихотворению «Пять песен о разлуке и любви» взят из стихотворения Уитмена «Из бурлящего океана толпы…» (перевод К. Чуковского).

II

Я иду туда, куда уводит эта жгучая меня тревога, ты передо мной всегда стоишь незримо, как свеча обета, — вечно рядом где-то, вечно негасима…

III

…Я же земля, по которой ступаешь ты, воздух, которым ты дышишь мгновенье любое, ветер, что ночь напролет у дверей твоих стонет, вещи, цвета, явленья, что видишь ты, даже воспоминанье твое — мимолетная тень мечты от шороха ветви, когда она засохший листок уронит… Ах! Невесомое таинство долгих Часов над волной! Даль бесконечных Часов, где теряюсь я неизбежно! Не так велико Пространство, мой друг, между тобой и мной, по Время — безбрежно…

IV

Укачай меня, грусть о побережьях, о неведомых еще и пустынных, но которых прекрасней и желанней не встречал я в скитаниях прежних, о прибрежьях, дивных, как виденья каравелл старинных… Укачай меня, грусть (и чтобы на прощанье об ее движеньях мне мечтать печальных, о последних минутах расставанья), хоть бы и с надеждой так же я расстался, — ибо храм любви, воздвигнутый так страстно, может и обрушиться без звука. …Не разлука для Любви — пространство. Время — вот разлука…